Каменный ангел - Маргарет Лоренс

— Мама…

Все еще находясь во власти сна, я пыталась сообразить, надо ли мне отвечать, и что-то — то ли неохота, то ли любопытство — заставило меня промолчать. Он поднялся из кухни наверх и почти тут же вернулся. Ему и в голову не пришло заглянуть в гостиную, которой никогда особо не пользовались, а после смерти Брэма туда и вовсе перестали заходить.

— Еще не вернулась, — сказал Джон. — Утром я отвез ее в город. Обратно ее Хэнк Перл должен подбросить. Сказала, если не вернется к ужину, значит, задерживается у Перлов. Теперь, думаю, не раньше восьми ее ждать, а то и позже.

— Как здорово, что мы снова здесь одни, — сказала Арлин, — хоть и ненадолго.

— У нее всего два месяца. Потом дом снова наш.

— Когда же я перееду сюда навсегда? — спросила она.

— Скоро, — уклончиво ответил он. — Скоро, Арлин. Разве плохо нам было до ее приезда?

— Хорошо, — медленно произнесла она. — Но если и дальше все будет по-старому, однажды ночью я просто забуду пойти домой.

— А тебе не все равно, что на это скажут?

— Должно бы быть все равно, — сказала она. — Но когда это выслушиваешь постоянно… Знаешь, что теперь мама говорит?

— Что?

— Она до смерти боится, что я повторю ошибку ее матери, — ответила Арлин.

Джон рассмеялся:

— Тогда люди об этом ничего не знали. Мы будем умнее.

— Ну да, — сказала Арлин. — Но…

— Но что?

— Мне так хочется, — сказала она, просто и честно, без колебаний и намека на хитрость. — Ребенка от тебя. С этим я ничего не могу поделать.

— Понимаю.

— Но ты этого не хочешь.

— Почему же, хочу, конечно, — сказал он. — Только вот…

— Только вот что, Джон?

— Нищие мы, — сказал он. — Забыла?

— Я помню, — ответила она.

— Но тебя это не останавливает?

— Нельзя же ждать вечно, — сказала Арлин. — Как-нибудь бы справились.

— Как-нибудь, ага. Арлин, ты не знаешь, каково это.

— Если бы не любовь, — сказала она, — так и думать бы о таком не стала. Но я же тебя так люблю.

— Знаю, — сказал он. — Старинная женская песенка. Все-то у них по любви. Может, оно и правда так, но, Боже мой, сколько ж можно слушать одно и то же.

— Давай не будем сейчас об этом, — сказала она, почуяв неладное.

— Я не прячу голову в песок, — запротестовал Джон. — Послушай, Арлин: как только она уедет, мы поженимся. Но с ребенком давай подождем. Не торопи меня, ладно? Прости, детка, но…

— Я понимаю, — сказала Арлин. — Подождем. Все будет хорошо.

Она добилась своего. Теперь конечно же надо срочно переводить тему.

— Давай представим, что это наш дом, — сказала она, — и никто не может в него войти, кроме нас. Времени у нас полно. Мы никого не ждем. Если захотим, мы можем развлекаться хоть всю ночь.

Он засмеялся и запер заднюю дверь. Шуршание отброшенной одежды, жалобы диванных пружин.

— Вот ты быстрая-то стала, — сказал он. — Ты… о Боже, ты уже все?

Я не могла шевелиться. Я боялась дышать и лежала в своем вязаном коконе, словно старая серая гусеница, думая лишь об одном: что будет, если они обнаружат меня здесь? Обездвиженная чувством неловкости, я терпела все неудобства и молча слушала, как они занимаются любовью.

Ни гроша за душой, ни цента в банке, жилище — серая халупа, за ее стенами — ветер, несущий лишь грязь и несчастья, — и все же эти двое закрылись для всего этого и открылись лишь друг другу. Столь бурный всплеск настоящей жизни, не ищущей оправданий, в этом презренном и непонятном мире казался чем-то невероятным. Его последний вскрик был сродни вою ветра. Для нее все закончилось иначе — из груди вырвались слова:

— Любовь моя… любовь моя…

От потрясения мое сознание странным образом затуманилось, но это быстро прошло. Я взяла себя в руки. Перво-наперво я подумала о том, что Лотти сойдет с ума, когда узнает. Мое же отношение было однозначным — после смерти Брэма дом стал моим. У этой парочки напрочь отсутствовал стыд, зато наглости хоть отбавляй — подумать только, заниматься этим средь бела дня, прямо здесь, на моем диване из Торонто. Мысль эта приводила меня в бешенство. Лежа на голубом узорчатом покрывале, словно краб на дне отделанного плиткой бассейна, я лопалась от тихой злости. Шевелиться нельзя. Тело затекло и онемело, от шерстяной ткани все чесалось.

Они поднялись как ни в чем не бывало и стали готовить ужин. Она накрыла на стол, а он, посвистывая, стал греметь сковородками и зажег плиту. Когда все было готово, они сели есть в своем игрушечном домике. Мой живот урчал от голода, но они этого не слышали. Они были во власти своей игры. Наконец они покинули дом. К этому моменту есть я больше не хотела. Перелегла в кровать и стала обдумывать план.

В другое время мне никогда бы не пришло в голову звать Лотти в союзницы, но сейчас другого выбора не оставалось — ни у меня, ни у нее. Мы сидели у нее в гостиной и пили чай. В ее доме ничего не поменялось. Как и раньше, он пестрел декоративным мусором. У нее всегда была привычка ставить хорошие вещи рядом с дешевыми безделушками. Неплохую акварель с изображением венецианского Моста вздохов охраняли с боков две ядовито-зеленые гипсовые рыбины, надутые и с выпученными глазами. Дорогая фарфоровая фигурка девушки-цветочницы делила полку с розовым керамическим пуделем, какие обычно продают в лавочках «Все по пять центов» маленьким девочкам с карманами, набитыми мелочью из копилки. Повсюду, куда ни глянь, лежали вязаные салфетки, как будто в комнату ворвалась вьюга и осыпала ее жесткими матерчатыми снежинками.

Фигурой Лотти напоминала гриб-дождевик. Казалось, если по ней постучать, она или лопнет, или подпрыгнет, как мячик. Дризеры всегда были склонны к ожирению. Мать ее я помнила плохо, ибо она удачно умерла молодой и незамужней, а вот тетка-портниха, взрастившая Лотти, ходила вразвалочку, словно гусь, откормленный к Рождеству.

Лотти была в темно-синем шелковом наряде, явно сшитом на заказ, — вероятно, с расчетом, что темный цвет сделает ее стройнее. Наивная. Конечно же она не смогла устоять перед соблазном украсить шею увесистыми бусами из искусственного жемчуга. Я и сама была далеко не стройной, это правда, но моя полнота была другого свойства — у меня никогда не было этого дряблого жира, дрожащего и трясущегося самостоятельно, вне зависимости от движений его обладателя. В тот день на мне был темно-розовый шелковый костюм, который я купила весной на распродаже, и шляпа в тон. Мой элегантный наряд произвел на Лотти весьма сильное впечатление.

Мы перешли к делу.

— Джон, конечно, очаровательный мальчик, — сказала Лотти, отводя взгляд своих птичьих глаз. — Дело не в этом. Одно время он много бедокурил, чего греха таить. Думаю, ты знаешь. Но Арлин говорит, что он образумился, и я надеюсь, что так оно и есть, я даже уверена в этом. Конечно, мы все высоко оценили его решение вернуться и ухаживать за отцом. А доктор бы вряд ли помог. Джон никогда ни слова не говорил о Брэме, когда заходил к нам. Я всегда восхищалась его преданностью. Наверняка ему трудно пришлось с отцом в последний год — из-за болезни и вообще.

— Арлин милая девушка, — сказала я. — Правда, она единственный ребенок в семье и росла, в отличие от других, в полном достатке. Понятное дело, что деньги она считать не умеет, но я уверена, что у нее не такие немыслимые запросы, как у современных девиц, которые понятия не имеют о реальной жизни. Как это странно, правда, Лотти? Могли ли мы подумать, когда были маленькими, что такое может с нами случиться?

Этим я, несомненно, задела Лотти за живое, но, побив противницу ее же оружием, я лишь отомстила ей за то, как она говорила о моем сыне и муже. Она обмахнулась журналом, как веером, и протянула усыпанную сапфирами кисть за моей чашкой.

— Подлить тебе чаю, Агарь?

— Да, спасибо. Арлин у тебя красавица. Чудесные волосы.

Лотти расслабилась:

— Что есть, то есть. Ей повезло родиться натуральной блондинкой с медовым оттенком. И кудри у нее свои. Пока она была маленькой, мне приходилось каждый вечер проводить расческой по ее волосам сотни раз.

Она так и сияла гордостью — этакая пава, родительница королевы, мамаша красавицы Рапунцель. Она вдруг улыбнулась мне так душевно, что я почти передумала делать следующее замечание. Но шанс был слишком хорош, и грех было его упускать — второго могло и не быть.

— Она непохожа ни на тебя, ни на Телфорда, — сказала я. — В кого она пошла?

— В мать Телфорда, — произнесла Лотти голосом, холодным, как свет полярной звезды.

Довольная, я вежливо допила чай.

— Я совершенно ничего не имею против того, чтобы они поженились в будущем, — наконец сказала я. — Только думаю, им не нужно этого делать сейчас. Ведь у них нет ни гроша.

— Мы с Телфордом тоже так считаем. Им бы подождать, пока все уладится и средства появятся, заодно и проверят, серьезны ли их чувства.