Если спросишь, где я: Рассказы - Реймонд Карвер

Ничего не ответив, я ушла с кухни и поднялась в комнату Дина. Он уже проснулся и возился с паззлом, складывал мозаичную картинку, — прямо в пижаме, еще сонный. Я помогла ему найти школьную форму и вернулась в кухню приготовить ему завтрак. Телефонные звонки продолжались, Стюарт отвечал коротко и зло, каждый раз бросая трубку. Он созвонился с Мэлом Дорном и Гордоном Джонсоном, — с ними он говорил по-другому: взвешенно и серьезно, потом открыл банку пива, закурил и, пока Дин завтракал, подробно расспрашивал его о школе, о друзьях, как будто ничего не случилось.

Дин поинтересовался у отца, чем он занимался на выходных, и Стюарт достал из морозилки свой улов.

— Я сегодня отвезу Дина к твоей матери, — объявила я.

— Как скажешь, — согласился Стюарт и взглянул на сына: тот взвешивал в руке одну из замороженных форелей. — Конечно, езжайте, если вам обоим так хочется. А если просто, чтобы только здесь не оставаться, то это ты зря: все будет нормально.

— Я уже решила, — ответила я.

— А плавки брать? — спросил Дин, вытирая о штаны мокрые пальцы.

— Возьми, конечно, — ответила я. — Сегодня жарко, бабушка наверняка разрешит тебе поплавать.

Стюарт посмотрел на нас, закуривая, и ничего не сказал.

Ехать нужно на другой конец города — мать Стюарта живет в многоквартирном доме с бассейном и сауной. Зовут ее Кэтрин, а фамилия такая же, как у меня — Тростни, и это кажется невероятным совпадением. Стюарт говорил, что в детстве друзья звали ее Сахарная, а еще Конфетка. Не знаю, кому как, а мне эта холодная, высокая седая женщина, которая красится под блондинку, внушает страх — мне кажется, она судит всех и вся…

Я шепотом объясняю ей, в чем дело (она еще не просматривала сегодняшние газеты) и обещаю сегодня же вечером забрать Дина домой.

— Он захватил с собой плавки, пусть поплавает, — предлагаю я и добавляю неопределенно: — Нам со Стюартом надо обсудить кое-что.

Свекровь ничего не говорит в ответ — только смотрит на меня поверх очков, потом кивает и, повернувшись к Дину, спрашивает:

— Ну как дела, малыш? — наклоняется, обнимает его за плечи. Я иду к выходу и чувствую на себе ее долгий пытливый взгляд: она всегда так — смотрит, ничего не говорит…

Приезжаю домой — Стюарт на кухне: что-то жует, пьет пиво…

Чуть погодя начинаю собирать с полу разбитую посуду, сметаю в ведро осколки; закончив уборку, выхожу во двор. Стюарт растянулся на траве и смотрит в небо — рядом газета и банка с пивом. Веет ветерок, тепло, щебечут птицы.

— Стюарт, — обращаюсь я к нему. — Давай съездим куда-нибудь проветримся, а?

Он медленно перекатывается на живот, смотрит на меня снизу вверх, кивает:

— Ага, и пива по дороге захватим…. Надеюсь, ты больше не расстраиваешься из-за того случая. Просто постарайся понять — и все, это главное. — Вскакивает: — Я сейчас! — и, проходя рядом со мной, касается моего бедра.

Мы молча едем по городу, а перед поворотом на автостраду притормаживаем у местного магазинчика — купить пива. Пока он расплачивается, я вижу через опущенное стекло большую кипу утренних газет возле входной двери; еще успеваю краем глаза заметить на крыльце толстуху в ситцевом платье: стоя на крыльце магазина, она подзывает к себе девчушку, показывая ей сладкую лакричную палочку. Через пару минут мы уже летим по мосту через Эверсон-Крик, поворот — и мы в пригородной зоне отдыха, у того места, за мостом — где речка впадает в большой пруд: сегодня на берегу собралось с десяток взрослых и мальчишек — сидят с удочками под ивами.

Сколько воды кругом — и так близко: зачем было ехать в такую даль, когда рыбалка — вот она, рядом с домом?

— Почему именно туда? — спрашиваю я вслух.

— Ты про Нейчис? Там рыбалка клевая. Мы всегда туда ездили, каждый год, да еще не по одному разу.

Жарко — мы присели на скамейку у деревянного столика, Стюарт открыл две банки пива, одну протягивает мне.

— Знал бы, что такое будет, разве сунулся бы? — Он качает головой, пожимает плечами, будто рассказывает приятелю какую-то давнюю историю. — Забудь, Клэр, расслабься. Смотри, какая теплынь! Не погода, а сказка!

— Они клялись, что невиновны.

— Кто — они? Ты о ком?

— О братьях Мэдокс. Они зарезали девушку, ее звали Арлин Хабли, неподалеку от моего родного городка. Сначала они ее убили, а потом отсекли ей голову и сбросили тело в реку — Клэ-Илам-ривер. Мы учились с ней в одной школе. Я еще тогда маленькая была.

— Ничего себе мысли у тебя! — присвистнул он. — Знаешь, ты это брось! Ты меня не заводи, — слышишь? Ты, слышишь, Клэр?

Я не слышу — я мысленно плыву: вниз по реке, к пруду — лицом вниз, с широко отрытыми глазами. Я вижу перед собой илистое дно, выступающие камни, потом меня выносит в большую воду, и я лежу, покачиваясь, на волнах. Все будет по-старому, ничего не изменится. Все останется, как было, как всегда, будто и не было ничего, будто ничегошеньки не случилось. Я так ясно это вижу, вглядываясь в его лицо, — он замечает мой взгляд и мгновенно скисает.

— С чего это ты вдруг? — бормочет, опуская глаза. — Я не…

И тут я его бью по лицу — это случилось само собой. Заношу руку и снова даю ему пощечину. Что я делаю? — мелькает лихорадочная мысль. Нам же надо крепко взяться за руки, мы оба нуждаемся в поддержке. Нет, это безумие.

Он перехватывает мою руку, предупреждая новый удар, и выставляет кулак. Я испуганно вжимаю голову в плечи, и вдруг замечаю — вспыхнувший было в его глазах странный огонек потух. Он разжимает кулак. А я… я как сумасшедшая все быстрее и быстрее кружусь на поверхности омута.

— Пошли, залезай в машину, — бросает он мне. — Поехали домой.

— Не поеду, ни за что не поеду, — кричу я, упираясь.

— Нет, поедешь, мать твою!

В машине он говорит другим тоном:

— Ты несправедлива ко мне.

За окном стремительно проносятся поля, деревья, постройки.

— Ей-богу, несправедлива. Подумай о нас. А Дин? О нем ты подумала? А я? Я что тебе — чужой? Можно хоть иногда отвлечься от своего чертового эгоизма?

Между нами все кончено, не о чем разговаривать. Ему надо следить за дорогой, но он то и дело вскидывает глаза к зеркалу заднего обзора. Краешком глаза он следит и за мной: я вжалась в спинку кресла, подтянув колени к подбородку. Солнце обжигает мне щеку и плечо, но я не отодвигаюсь: мне все равно. Он ведет машину одной рукой, другой держит открытую банку с пивом, отпивает, потом зажимает банку между колен и с шумом выдыхает воздух. Он все понимает. Еще минута, и рассмеюсь ему в лицо.

Меня душат слезы.

Сегодня утром Стюарт не стал меня будить — наверное, решил, что надо дать мне выспаться. А я не спала, проснулась ни свет ни заря и долго лежала с закрытыми глазами, отодвинувшись на край кровати, чтоб ненароком не коснуться волосатых ног и толстых сонных пальцев. Лежала и думала. Он сам собрал Дина в школу, потом побрился, оделся и поехал на работу. Пару раз заглядывал в спальню, хотел что-то сказать, но я делала вид, что сплю.

На кухне я нашла его записку, подписанную одним словом: «Люблю». Я сварила себе кофе и устроилась на солнечной стороне: пью маленькими глотками, потом ставлю чашку на записку — на бумаге остается едва заметный коричневый след. Телефон больше не звонит — это уже что-то: со вчерашнего вечера ни одного звонка. Рука тянется к газете, но я не спешу ее открывать. Потом все-таки придвигаю к себе, начинаю читать. Итак, тело до сих пор не опознано, заявлений о розыске не поступало. Тем не менее, все эти последние сутки тело обследовали, рассекали, вскрывали, засовывали внутрь разные инструменты, взвешивали, измеряли, помещали органы обратно, зашивали, — и все для того, чтобы точно установить причину и время смерти. Ищут доказательства изнасилования: этот мотив убийства полиция рассматривает в первую очередь. Еще бы! Изнасилование все упрощает. В газете также сообщалось, что тело поступит в морг службы «Кит-энд-Кит» для опознания. Население просят помочь следствию и т. д.

Я сделала для себя два открытия: первое — людей больше не волнует, что происходит с другими; второе — всем на все наплевать. Ведь смотрите, что произошло, а в нашей со Стюартом жизни это ровным счетом ничего не изменит. Я хочу сказать: по большому счету ничего не изменит. Ну будем мы потихоньку стареть, и он, и я, — собственно, мы уже стареем: это видно по нашим лицам — например, утром, когда мы оба, одновременно умываясь, смотримся в зеркало в ванной. Будет меняться потихоньку жизнь вокруг: что-то упростится, что-то, наоборот, станет сложнее, однако, в целом все будет идти как идет, — я знаю. Выбор сделан, жизнь идет своим чередом и будет идти, пока не оборвется. Вопрос: зачем? Я хочу сказать: до поры до времени, пока ничего не случилось, мы еще можем делать вид, что все идет как нужно; но когда происходит событие, которое должно все изменить, а ничего не меняется, все остается по-прежнему, — зачем все это? Вокруг все говорят и ведут себя так, словно ты не изменилась со вчерашнего дня, со вчерашней ночи, словно ты все та же, что была пять минут назад, а на самом деле с тобой происходит что-то страшное, душа покалечена…