На берегах Ганга. Торжество любви - Грегор Самаров

— Да. Вполне вероятно, — мрачно поддакнул лорд Торнтон.

Он подумал о своей встрече с капитаном в гавани и понял, что если б быстрота лодок ему не помешала, если б он встретил капитана с его свитой на берегу, то не удержался бы и наговорил много лишнего.

— Отдохни, — посоветовал лорд Дундас. — Тебе необходим отдых, оставайся здесь, в Лондоне, до окончания сезона. Одиночество в хотборнском доме тебя опять мрачно настроило бы и замедлило бы полное твое выздоровление.

Лорд Торнтон поселился в доме своего дяди и несколько дней посвятил полному отдыху. Общество, узнав о его возвращении, с нетерпением ждало его рассказов. Когда он стал выезжать, делая визиты и посещая лондонское общество, он сделался предметом всеобщего участия и любопытства.

Оживленные прения в нижней палате и в общем собрании компании, занимавшие так долго общественное мнение, а также капитан Синдгэм со своими рассказами об индийской жизни и о великих битвах под тропиками способствовали тому, что в моду вошла сказочная Индия и все связанное с этой страной. Лондонское общество жаждало продолжения и подтверждения приключенческих историй индийского капитана Синдгэма от одного из настоящих членов английского общества.

Лорд Торнтон, как до него капитан, превратился в светского льва; его рвали на части, и не только дамы внимательно прислушивались к его сказочным описаниям красоты индийских дворцов и ужасов охоты на тигров, но даже министры и сам король пожелали его видеть, чтобы вновь расспросить о государстве, созданном для славы Англии на Дальнем Востоке.

Лорд Торнтон последовал совету своего дяди. Он вполне овладел собой, и все, что так сильно волновало его в Калькутте, казалось ему теперь далеким лихорадочным бредом. Он с глубокой признательностью говорил об управлении Уоррена Гастингса. И даже Эдмунду Бурке, старавшемуся его выспросить и как-нибудь запутать, чтобы найти оружие для новой борьбы против генерал-губернатора Индии, не удалось добиться от лорда чего-либо порочащего его, кроме признания великих заслуг Гастингса.

Спустя некоторое время лорд вторично последовал совету своего дяди Дундаса, выбравшего для него дочь герцога с громким именем и большими семейными связями в качестве подходящей партии Об обручении узнало все общество, и теперь будущий пэр занимал одну из высших ступеней среди английской знати.

Таким образом, Гастингс одержал в Лондоне двойную победу, очень искусно сделав двух злейших своих врагов орудиями своего успеха.

Один только Филипп Францис изливал свою горькую злобу в письмах, где он, строго сохраняя свой псевдоним, бичевал и общество, и все государство.

IV

По выздоровлении лорда Торнтона Гастингс простился с ним вежливо и холодно, оказывая ему до последней минуты почести и уважение, подобающие такому высокопоставленному гостю.

Болезнь лорда приписали одной из лихорадок, свирепствующих в Индии, но все общество Калькутты отлично знало, что лорд лечится от раны, полученной во время дуэли, которую он вызвал непочтительными выражениями в адрес капитана Синдгэма. Но раз капитан должен стать зятем губернатора, более могущественного, чем когда-либо, то все воздерживались оказывать больному внимание. Только Гастингс ежедневно являлся лично да дамы, к великой злости лорда, тоже пунктуально справлялись о его состоянии.

Несмотря на уговоры Гастингса, лорд немедленно, как только представилась возможность, уехал с первым же отходившим в Европу кораблем. Гастингс провожал его до пристани. Лорд вскользь бросил ему несколько прощальных слов, которые походили то ли на угрозу, то ли на благодарность в оказанном ему гостеприимстве.

Гастингс посмотрел вслед шлюпке, увозившей лорда на корабль.

«Он уезжает со злобой в сердце, — подумал он, — и если бы мог, то уничтожил бы меня; но он не посмеет отречься от своего собственного доклада, и сколько бы он ни думал о моей погибели, он должен будет в Англии присоединиться к моим друзьям. Я знаю лорда Генри Дундаса, он слишком горд и честен, чтобы быть орудием мести. Если б только удалось при помощи доклада и капитана побороть поднятую там против меня бурю. Как грустно зависеть от голосов нескольких торгашей, которым я бросаю миллионы за миллионами, или от речей адвокатов, не имеющих ни малейшего понятия о завоеванном мною для Англии крае… Но это общая участь завоевателей. Разве Цезарю, покорившему Галлию, не противодействовал римский сенат? А он, наверное, стоял ниже теперешних акционеров компании и лучших ораторов парламента. И все же Цезарь достиг высоты могущества и власти! У меня, видит Бог, достаточно власти, чтобы присвоить себе основанное мною царство, если меня там осмелятся устранить как обыкновенного лакея; а если мне удастся добраться там до высоты, на которой теперь стоят другие, менее меня сделавшие и не умеющие работать так, как я, то я буду немногим ниже Цезаря. Если бы я и не достиг королевской короны, то мое слово как канцлера Англии будет всегда весомо, и все, мною здесь созданное, послужит лишь подножием для беспримерного могущества…»

Гастингс глубоко задумался, продолжая глядеть на широкие воды Хугли, стремившейся в море. Офицеры его свиты почтительно отошли. Очнувшись, он быстро повернулся, вскочил на лошадь и ускакал, решив до возвращения в резиденцию совершить длинную прогулку, чтобы успокоиться. Адъютанты и слуги едва поспевали за его покрытым пеной скакуном. После прогулки он принялся за работу. Теперь для Гастингса появилась возможность для мирной работы, он направил свои необыкновенные дипломатические способности на организаторскую деятельность.

Придерживаясь правила «если хочешь мира, готовься к войне», он увеличил Англо-Ост-Индскую армию более чем вдвое, всюду набирая и вербуя людей. Хорошо обращаясь с сипаями, перемешивая ласкариев с англичанами, он организовал армию, на которую мог вполне положиться. Калькутту он окружил гвардией, которой лично распоряжался и которая бы последовала без колебаний за ним. Он так образцово организовал управление богатым Бенаресом, что доходы от него увеличились почти вдвое. Он сумел расположить к себе браминских жрецов настолько, что они в английском владычестве видели надежную защиту против магометан и предпочли бы даже владычество Англии подчинению, любому индусскому князю. В Аудэ он усилил гарнизон и так распределил войска, что не могло быть и речи о каком-нибудь восстании. Заключив с набобом договор, он урегулировал взимание податей английскими чиновниками, жившими в гарнизонах, и так устроил все, что настоящим повелителем страны являлся английский резидент в Лукнове. Набобу же самым добросовестным образом оказывали одни лишь королевские почести. Особенное же внимание он уделил Мизору, грозившему ему при Гайдер-Али такой серьезной опасностью. Проявив все свое дипломатическое искусство, он поддерживал в Типпо-Саибе манию его величия как падишаха, подстрекая его к жестокому преследованию всех протестующих против него и побуждая к расточительному и роскошному содержанию двора в Серингапатаме, чем истощалась страна и создавалось недовольство. В то же время он предостерегал всех соседних князей, гайдерабадского низама и магаратов от угрожавшей им кровожадности и властолюбия мизорского султана, заключал с ними договоры, обещал помощь в случае войны и таким образом окружил Мизору крепким кольцом.