Свидание - Владимир Михайлович Андреев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
7
Было еще светло, когда Пинчук вошел в сарай. Никто не спросил его о том, где он пропадал. Пелевин молча показал на стол, где стояли два котелка: обед и ужин.
Пинчук взял котелок и начал есть. Из угла доносились знакомые голоса, среди которых выделялся басок Крошки.
— Где лейтенант? — спросил тихо Пинчук.
— Пошел в штаб, — ответил Пелевин.
— Вызывали?
— Да нет. Сам пошел.
— А сюда кто-нибудь приходил?
— Никого не было.
— Знаешь, я порядком проголодался, — сказал Пинчук.
Пелевин ничего не ответил. Покивал головой, давая понять, что хорошо представляет, как Пинчук проголодался. Но никаких вопросов не задавал, будто ему было давно все известно. Такой вот был старший сержант Пелевин.
Зато именно с ним Пинчуку хотелось бы поделиться. Но он молчал, скованный непонятным стеснением. Оба сидели и говорили о разных пустяках.
— Каша — ничего.
— Ребята хвалили, — сказал Пелевин.
Позади послышались шаги, подошел Крошка и по привычке облапил Пинчука.
— А, это ты! — сказал Пинчук. — Досталось?
— Пустяки, — ответил возбужденно Крошка. — Одного чуток задело. Но так, царапина. Зато важный фриц попался. С крестом. Толстый, как боров, и вонючий. Полдня мутило. Если бы не спиртишко, неделю в рот ничего не смог бы взять. Во какой зараза!
— Новички — ничего?
— Ничего, ничего, — Крошка хихикнул. Пинчук понял, что спиртишки было принято внутрь достаточно. — Мы час с лишним лежали — ни туда ни обратно. Я думал, пропало дело: заметили. Оказалось, немец в белый свет палил. С перепугу, что ли?
Крошка пошевелил плечами и смачно сплюнул.
— А знаешь, что я сделал, когда мы сцапали этого фрица? Они там подняли стрельбу, да еще свечек понавешали. — Крошка снова беззвучно хмыкнул. — Мы подались тогда влево и спрятались в их же траншее. Понял мою тактику?
— Ты молодец, — сказал Пинчук, — с тобой не пропадешь…
— Ладно, не заговаривай зубы. — Крошка снова облапил Пинчука и вдруг повлек его в дальний угол. — Ты скажи, стервец, где пропадал?
— Ну и медведь. И грабли же у тебя. С чего ты взял, что я пропадал? Я был тут, — Пинчук неопределенно повел вокруг рукой.
— Ах, тут, — зарычал, задыхаясь от смеха, Крошка. — Ты считаешь, что это тут? В двенадцать часов я обыскал все закоулки. Я был у саперов, я заходил к связистам — ты, стервец, как в воду канул.
— А тебе зачем я понадобился? Спал бы лучше.
— Нет, погоди. Насчет спанья само собой — я уже к тому времени выспался. Но мне было интересно. Вчера у тебя была такая постная рожа, что хоть панихиду пой. И вдруг на тебе: исчез. Да ты погляди на себя, стервец. Нет, нет, не отворачивайся, не крути. К девчонкам шатался?
— Тебе только и мерещится…
Пинчук произнес это машинально, потому что его укололи слова Крошки насчет постной рожи. Но ведь действительно — так оно и было: вчера он думал о гибели Паши Осипова, писал письмо его жене, а сегодня крутил любовь с Варей. Как назвать все это? Не слишком ли резок переход? Ведь Паша Осипов был ему самый близкий друг.
— Чего, чего мне мерещится? — нажимал Крошка. — Ну-ка, ну-ка… Чего мерещится?
Пинчук посмотрел на Крошку внимательно, как бы взвешивая, стоит ли идти на полную откровенность.
— Знаешь что…
Он решил, что надо рассказать Крошке — хороший парень, пусть узнает о той ночи, когда его привели в землянку комбата. Надо объяснить, что Варя — это Варя, а Паша совсем другое, с Пашей он ходил в разведку.
— Что ты хотел сказать? — спросил Крошка.
Но Пинчук уже переменил решение.
— Я был в санбате, — сказал он и отвернулся.
— Ну и правильно. Ты думаешь, я не сообразил. — Крошка прищурил левый глаз. — Меня не проведешь. Я сразу догадался, только помалкивал. И учти: стоял на стреме. Если, думаю, потребуют Леху — я мигом: одна нога здесь, другая — в санбате. Понял?
— Спасибо, — ответил тихо Пинчук. — Я этого не забуду.
— Да брось ты. Главное, у тебя сегодня на вывеске — сплошное северное сияние. Видно, хороша… Да ладно, ладно, не буду, катись ты…
Они поговорили еще о разных разностях, Крошка снова рассказал, как брали пленного, как начальник штаба благодарил их: видно, фриц оказался подходящим, самого Крошку полковник Зуев якобы расцеловал. Пинчук знал слабость Крошки в отношении начальников и сделал вид, будто поверил в поцелуи, которыми награждали Крошку полковники. Они поговорили и разошлись по своим местам.
Позднее, когда Пинчук улегся на нары, он стал думать о Варе, вспомнил лес и овраг, перед глазами его опять рябил покачивающийся листвой пруд у сожженного хутора, он припоминал слова, которые ему сказала Варя, когда они стояли в лесу, снова видел ее глаза и, умиротворенный от всего пережитого за день, вдруг представил себе: нет войны. Ушла война. Кончилась… Победа пришла…
Нечто похожее однажды уже происходило с Пинчуком.
Они стояли тогда в болоте под старым городком со старинным названием Опочка. Ночью Пинчук выбрался из блиндажа, затопленного на четверть болотной водой, прополз к взгорку и прилег у кустов. Небо было закрыто тучами, ветерок гулял через взгорок, Пинчук лежал тогда на плащ-палатке и смотрел вперед, в тьму, которую прорезали в разных местах пулеметные трассы.
Хотя вокруг было болото, но время тогда началось веселое: наступали. Позади был Сталинград, Курск — били немца вовсю, гнали с родной земли все дальше и дальше. Маячила каждому в глаза, пусть еще и смутно, нелегкая впереди победа. И лежал Пинчук на взгорке под ветерком и думал, какая она будет, эта победа, как все произойдет, и казалось ему, что после того дня, когда сломят фашистов, даже небо, даже облака и вся природа вокруг станет другой. А какой — он не мог угадать и про себя улыбался, что не знает, но с уверенностью необыкновенной считал: другой будет.
И вот неожиданно в этих, мыслях о будущей победе, которую он тогда пытался конкретно представить, вдруг встала перед ним одна ночь в начале войны, когда немец под Оршей высадил десант и их роту бросили на уничтожение этого десанта. Не подробности разные привиделись из той кошмарной ночи, а увидел он вдруг снова в просвете между деревьями сизоватый, словно облако, купол парашюта и покачивающуюся под ним фигурку.
Он стрелял, и
