Скопин-Шуйский - Наталья Петрова

Болотников приказал укрыться в Туле, надеясь отсидеться здесь так же, как и в Калуге. Тульский кремль, построенный в первой половине XVI века, был гораздо мощнее Калужского острога, имел каменные и дубовые стены. К тому же естественной преградой для нападающих была река Упа, на левом берегу которой и располагалась крепость. В конце столетия в Туле было уже три линии укреплений: к каменному кремлю примыкала деревянно-земляная стена посада, а к ней — земляной город, именовавшийся «Завитым». В это время в Туле проживало около трех тысяч человек, в основном занимавшихся ремеслом и торговлей. Были среди них и оружейники — примерно в это время и зарождалась знаменитая тульская оружейная промышленность.

Однако силы царских войск на этот раз намного превосходили восставших. Источники называют численность войск: 20 тысяч болотниковцев и 100 тысяч в войске Шуйского. Правда, по мнению военных историков, это совершенно не сообразуется ни с возможностями крепости вместить такое количество обороняющихся, ни с возможностями Шуйского набрать столь многочисленное войско[255]. Но даже сильно преувеличенные, цифры эти отражают, видимо, реальное соотношение сил.

С первых дней июля 1607 года началось «тульское сидение». Чтобы из города никто не смог выйти, воеводы расположили свои полки по главным дорогам. Скопин-Шуйский стоял со своим полком на Крапивенской дороге. Наряд укрыли за турами на Каширской дороге, близ реки Упы. Царь во главе государева полка встал в трех верстах от Тулы.

Обороной Тулы командовал сам Болотников. В подчинении у него находился его бывший господин князь Андрей Телятевский. Засел вместе с ними в осаду и «царевич» Петр, которого летописцы именовали «вором Петрушкой», — такая вот компания из беглого холопа, родовитого князя и самозваного царевича. Вряд ли она могла бы образоваться в иное время, но Смута являла ярчайшие примеры изменчивости человеческих судеб, на которых, как заметил философ, «и можно было познать различие между победой и поражением, между честью и бесчестием»[256].

Как и в Калуге, осажденные не сидели сложа руки. Они делали по нескольку раз в день вылазки «на все стороны», нанося большой урон осаждавшим. В сентябре во время одной из таких вылазок Скопин-Шуйский потерял под стенами Тулы еще одного своего родственника — дядю Семена Андреевича Татева, двоюродного брата матери. На его надгробии в Троице-Сергиевой лавре будет установлен камень с надписью «Лета 7116 сентября 20 день убиен бысть на рати раб Божий князь Семен Андреевич Татев»[257].

Осаждающие не оставались в долгу и вели беспрерывный обстрел из пушек по крепости с двух сторон, надеясь сломить сопротивление мятежников. Огонь артиллерии наносил ощутимый урон «сидельцам», но сдаваться они не собирались.

На что рассчитывал на сей раз атаман? Снова, как и под Калугой, на помощь извне. Конрад Буссов, сын которого воевал на стороне Болотникова и сидел вместе с ним в Туле, рассказывает, что Болотников послал казака Ивана Заруцкого в Польшу с письмом к «государю Димитрию». Заруцкий должен был разузнать, что с государем и, главное, собирается ли он приехать сюда. Но до Польши Заруцкий не доехал, в городе Стародубе он обнаружил нового претендента на престол, также именовавшего себя Димитрием. С ним Заруцкий и остался, намереваясь вместе идти освобождать Тулу.

Однако вскоре на сторону Шуйского перешли три города — Болхов, Белев и Лихвин, а затем царские войска взяли Алексин, Дедилов, Крапивну и Епифань, разбив под Козельском войско новоявленного царя «Димитрия». Василий Шуйский не стал ограничиваться взятием этих городов. Он решил послать по «украиной» и Северской землям отряды из татар и черемисов (мари), которые должны были всех, не желающих признавать законную власть, «воевать и в полон имать, и живот их грабить за их измену и за воровство».

Кровавый молох гражданской войны требовал все новых жертв, рознь в городах, насилие, злоба в сердцах не утихали, а наоборот, разрастались с новой силой. В домашней и соборной молитве все чаще стал звучать тропарь в честь Казанской иконы Божией Матери, написанный еще в Казани митрополитом Гермогеном: «Заступнице усердная, Мати Господа Вышняго, за всех молиши Сына Твоего, Христа Бога нашего, и всем твориши спастися, в державный Твой покров прибегающим. Всех нас заступи, о Госпоже Царице и Владычице, иже в напастех и скорбех, и в болезнех обремененных грехи многими, предстоящих и молящихся Тебе умиленною душею, и сокрушенным сердцем, пред пречистым Твоим образом со слезами, и невозвратно надежду имущих на тя избавления всех зол; всем полезная даруй, и вся спаси, Богородице Дево: Ты бо еси Божественный покров рабом Твоим».

Подходы к Туле оказались заняты войсками Шуйского; чтобы прорваться к городу, нужны были большие воинские силы. Так что надежды Болотникова на помощь того, кому он приносил клятву верности в Польше, не оправдались. Отчаянный атаман сдаваться не желал и послал в Польшу нового гонца с письмами. В тех письмах Болотников обещал, если поляки ему помогут, «преподнести и передать его величеству королю все крепости и города, которые они захватили и подчинили себе именем Димитрия»[258]. Однако в Польше желающих выдать себя за русского царя и возглавить новое войско не нашлось.

Осажденные в Туле жестоко страдали от голода. Они уже съели кошек, собак и всякую падаль на улицах, лошадиные и коровьи шкуры. Когда озлобление голодных туляков достигло предела, они схватили князя Григория Шаховского, утверждавшего, что он бежал из Москвы вместе с царем Дмитрием, и посадили в тюрьму. Выпустить его обещали, когда придет сам Дмитрий, а если он не объявится, то его вместе с Болотниковым готовы были отдать в руки Василия Шуйского.

Как и предписывал Болотников в своих воззваниях, мятежники захватывали поместья дворян, делили между собой их имущество, уводили к себе на двор жен и дочерей. Но вожделенный рай на земле все же не наступал. Новая власть, утвердившаяся в Туле, принесла с собой лишь беззаконие, точнее, устанавливала новый, воровской закон: «грабь награбленное». «Шпыни» и не думали устанавливать порядок. Их породила слабость власти, временный беспорядок, и они жили в нем и множили его.

О том, каково приходилось тем, кто не по своей воле оказался в те дни в осаде, поведал тульский дворянин Иван Васильевич Фуников. Он чудом остался жив, за что благодарит Бога и своего благодетеля, которому и адресовано письмо, написанное в апреле 1608 года. Не сетуя и не жалуясь на свалившиеся на него горести, как того можно было бы ожидать от человека в его положении, он старается описать все случившееся с ним в шутливо-стихотворной форме:

А мне, государь, тулские ворывыломали на пытках руки,и нарядили, что крюки,да вскинули в тюрьму,и лавка, государь, была уска,и взяла меня великая тоска,и послана рогожа,и спать не погоже.

В тюрьме Фуников просидел 19 недель, то есть практически всю осаду. За это время несчастного дворянина дважды приводили к плахе, угрожали сбросить с башни, били кнутом, не единожды пытали на дыбе — и все для того, чтобы узнать, где он хранит спрятанную рожь. Вели себя тульские мужики, по словам Фуникова, «что ляхи». Спасло от дальнейших мучений многострадального Ивана Васильевича, человека уже не молодого, лишь затопление Тулы. Измученный пытками, вконец разоренный, нерадостно он встретил весну 1608 года:

Не оставили ни волосца животца,и деревню сожгли до кола.Рожь ратные пожали,а сами збежали.А ныне воистинну живем в погребищеи кладем огнище,а на ногах воистину осталисьодне голенища,и обились голенища.Зритель, государь, сердцам Бог:не оставили шерстинки,и лошадки, ни коровки,а в земле не сеяно ни горстки.

В настигших его бедах дворянин Фуников был не одинок. Свое послание, отбросив шутливый тон, он завершает горестными словами: «Не единех бо нас постигоша злая, но и всю страну нашу»[259]. Как весной дожди поят землю, а осенью собирают на ней пшеницу, пишет он, так теперь вместо воды льется кровь, и потому возрастает уже не пшеница, но тернии. Не знал чудом выживший в осажденной Туле Иван Фуников, что еще не один год Смуты предстоит пожинать на Руси те тернии…

Осада затягивалась, наступали холода, а царь все медлил отдавать приказ о штурме крепости. Не торопился теперь со штурмом и воевода большого полка Скопин, памятуя о событиях под Калугой. Он все больше убеждался в том, что исход военных операций часто зависит не от общего плана полководца, а от удач или ошибок конкретных людей, случалось, что и опытный воевода убегал с поля боя вместо «пота победителства слезами облияся»[260]. Впрочем, видел он и другое: не все в руках человека — человек лишь предполагает, а Господь располагает.