Посол Господина Великого - Андрей Посняков

Славенские у костра песни пели.

Красиво выводили оглоеды дедовы, с чувством. Олег Иваныч и не знал раньше, что они так петь умеют…

Соловей мой, соловушко,

Соловей мой, птица вольная,

Птица вольная, бездомовая,

Полетай, мой соловеюшко,

На родимую мою сторонушку,

На родимую, на любимую…

На Славну, на Ильинскую, на Нутную…

Купальщики с Федорова улицы мимо прошли, к шалашам своим возвращаясь. С ними и тот мужичага кудлатый – ну, чистый разбойник. Как пришли, подмигнул остальным, посудину плетеную с телеги вытащил… Вино твореное, крепкое, с зельем намешано.

– А глава-то не разболится поутру?

– Не пужайтесь, робяты. Не разболится. Пейте-знайте!

Уговорил.

Выпили федоровские – спать полегли. Кудлатый вокруг них бегал – кому седельник под голову положит, кого кафтанишком накроет.

– Спите, высыпайтеся! А я ужо, до родных добегу, до Плотницких. К ночи и не ждите, утром только вернуся!

Натянув пониже колпак, направился кудлатый к Плотницким, за лесок. Баклажку плетеную с собой прихватил. Шел, улыбаясь, кланялся:

– Здравы будьте, неревские! И вы, запольские! Рогатице – низкий поклон! Ильиной – нижайший…

Везде, по всему левому берегу Шелони-реки, станом стояли ополченцы. У самой деревни – «кованая рать» боярская, а ближе к лесу – там люди попроще. Щитники, бронники, мечники… Мясники, цирюльники, кожемяки… Пирожники, квасники, сбитенщики… Кто за Новгород драться пришел, живота своего не щадя. Кто – против псковичей. А кто и так – за компанию, да и чуть не силой пригнан.

Покивал всем кудлатый – да к речке…

Тут и сторожа выставленная. Молодой парень с рогатиной.

– Кто таков?

– Иванко я. Ушицы наловить, боярину Арбузьеву…

– Арбузьеву, говоришь? – недоверчиво уставился парень. – Я ведь и сам арбузьевский… Что-й-то не припомню тя!

– А ты поближе-то подойди. Да хлебни вон винца доброго!

Достав из-за пазухи баклажку, улыбнулся парню, словно любимому родственнику:

– Ну? Неужто не признал, паря? Я ж тятеньки твоего знакомец давний!

Парень подошел ближе, всмотрелся.

И, охнув, медленно опустился на землю.

– Тихо, тихо, паря. Не шуми.

Кудлатый осторожно подхватил падающее тело и, уложив его на траву, вытащил из-под ребра острый засапожный нож.

– Так-то лучше. А то любопытный ты больно. Кто да откуда… Лежи теперича. Отдыхай.

Осмотревшись, отволок мертвое тело в желтые кусты дрока. Сняв колпак, вытер со лба пот, уселся на корточки, отдыхая. Отхлебнув из баклажки, размахнулся – выкинуть… Чуть подумал – и, осторожно положив баклажину на видное место, как был – в одежде – бросился в реку.

Ближе к вечеру шлялся по берегу парень. Боярина Киприяна Арбузьева человечек дворовый. По приказу боярскому и сюда прибыл – воевать московитов да псковичей. Уж зело не хотелось воевать-то, а что ж – на все боярская воля! Походил парень по берегу, покричал:

– Онисим! Онисим!

Не нашел никого, махнул рукой. Видно, давно уже почивать решил Онисим. Ну, да Бог с ним… Посидел на траве парень, встал. Наткнулся на баклагу плетеную. Видно, потерял кто-то. Пахнет пряно… Хлебнул. Хорошо! Выхлебав до дна флягу, растянулся на траве холоп арбузьевский. Растянулся да заливисто захрапел. Оранжевое закатное солнце красило воды Шелони кровью.

Оранжевым закатом пылали доспехи всадников – московских служилых людей, что со спешным докладом пробирались в Коростынь, к князю Даниилу Холмскому.

Князь Даниил сидел в просторной горнице – ноги в воде парил, болели у князя ноги-то, особливо перед битвой. Рядом, за столом, на лавке – ближние воеводы-советчики: Федор Хромой да Пестрый-Стародубский. В конце июня еще войско князя сожгло и разграбило Русу. От новгородской «судовой рати», пересекавшей Ильмень-озеро, одни ошметки остались. С вестью победной и посланы были гонцы к Ивану Васильевичу. Во главе гонцов тех – Силантий Ржа – воин известнейший да храбрейший. Иван-то Васильевич, государь великий, уже, Волок Ламский проехав, в Торжок прибыл. Там войско московское с тверскими полками соединилось – пошли дальше. На Коломно-озеро.

Застучали по крыльцу сапоги кованые. Распахнулась дверь. Воин в черных доспехах быстро вошел в горницу, поклонился.

– Силантий! – радостно воскликнул князь Даниил. – Как государь-то?

– Смеялся, – кратко ответил Силантий. – Рассказывал ему, как доспехи те тяжкие, что у новгородцев отняли, в воду метали, а иные огню предали, не очень-то нужны, и своих довольно! Про Демон тоже рек князю…

– Ну? – воеводы разом вскинули головы.

Силантий Ржа махнул рукой:

– Не велит государь Демон-городок пока трогать, велит к Шелони идти – с псковичами соединяться. Под Демоном один полк оставляет.

– К Шелони, говоришь… – задумался князь. – Оно так… государю виднее. Ладно, на днях и выступим! Садись вон к столу, Силантий… покушай…

– Благодарствую.

Откушав, совет держали. Как половчее на новгородскую рать ударить. Силантий дело предложил: за правым брегом крутым укрыться – да затем внезапно чрез реку нагрянуть, конницей…

– А пройдут, кони-то? – засомневался дотошный Федор Хромой. – Надо бы видоков послать.

– Пошлем завтра, – согласно кивнул князь. – А так – дельно получится!

Ночью уже распростился со всеми Силантий, спать пошел – трое суток в седле – шутка ли!

И воеводы засобирались.

Не успел Пестрый-Стародубский с лавки подняться – грузен уж больно стал – как шум какой-то с крыльца донесся.

Окрикнул громко князь. Воеводы за сабли – мало ли…

Кольчугой звеня, вошел охранный сотник.

– Спытальника новгородского поймали, князь-батюшка! Рекой пробирался. Хотели голову рубить – кричит, дескать, наш он, московский.

– Да и рубили бы. Однако… – князь задумался, почесал крупную голову. – По реке, говоришь, пробирался?

– По реке, батюшка!

– Ну, тащи сюда, про броды спытаем.

По знаку сотника вооруженные короткими рогатинами воины втащили в горницу мокрого мужичагу с трясущейся кудлатой бородищей.

Посмотрел князь строго:

– Кто таков?

– Тимоха я, Рысью прозванный, Ставра-боярина человечек. Да ваши знать должны…

– Броды чрез Шелонь-реку знаешь ли, Рысь?

– Броды покажу – знаю! Прямо там, у Шелони-реки, под Мусцами, стоит рать новгородская.

– Большая ли?

– Сто раз по сорок!

Князь и воеводы переглянулись. Сто раз по сорок – это почти в десять раз больше, чем все войско Даниила Холмского. Тут задумаешься…

– Кто в рати?

– Ополченье, – Тимоха презрительно махнул рукой. – Почитай, одни шильники… Сидят сейчас, псковичей ждут, трапезничают. А владычный-то полк супротив вас сражаться не очень-то хочет…

– Ополченье, говоришь… так-так… – Князь Даниил посмотрел на своих воевод, улыбнулся: – Как там Силантий говорил? Через реку – да внезапно? Утром… – князь обернулся – в распахнутое окно бил первый солнечный луч, светлый, тоненький, теплый. – Уже, чай, и утро… Собирайте рать, воеводы! Посейчас выступаем, неча зря время терять!

Подобравшись к новгородским позициям в тени высокого правого берега, они вылетели из обмелевшей реки, словно водяные черти. Выскочив, с гиканьем понеслись на ничего не подозревающих новгородцев. Рубили…

Словно железные дьяволы, вылетели на низкий берег – крики и стоны раненых тонули в их торжествующем кличе:

– Москва!

Москва!

Москва!

В панике забегали по полю люди, падая под ударами сабель.

– Москва!

Отрубленные головы катились в реку кровавыми мячиками…

– Москва!

Едва проснувшись, выглядывали из шалашей ополченцы: оружейники, кожемяки, сбитенщики… И, пронзенные копьями, падали прямо в траву, с качающимися шариками росы…

– Москва!

Кто бежал, кто пытался сопротивляться – неумело, неорганизованно, глупо, – конец был один…

– Москва!

Они все шли и шли, воины великого князя Ивана, наваливались с разных сторон, действуя не так числом, как уменьем. Не то – новгородцы, хоть и больше их было. Одно слово, ополченцы – не воины. В их нестройные ряды быстро вклинивались московиты, рубили направо и налево. Они не ведали жалости – новгородская кровь обильно окропила берег Шелони, и воды реки окрасились алым. Кровь была везде – падала тяжелыми каплями с сабель и копий, ручьями текла по земле, скапливаясь в бурых, дурно пахнущих лужах. Стоны раненых и предсмертные крики, смешиваясь, стелились над полем боя отвратительным гулом. Гул этот, все эти вопли, крики, стенания, являлись лишь фоном для жуткого клича – «Москва!».

– Москва!

С этим криком один из московских всадников с маху отрубил голову какому-то подмастерью и, насадив ее на копье, поднял к небу!

– Москва!

Кровь стекала с отрубленной головы на руку, на грудь, на лицо, на бороду московита, с дьявольской улыбкой тот слизывал с губ соленые капли.

– Москва!

Московская рать терзала разношерстное новгородское войско, как маленький охотничий беркут – лебедя, как орел – барана, как мангуст длинную жирную кобру, у которой к тому же и яду почти не осталось.