Поиски счастья - Николай Максимов

Нет, здесь, на побережье, встретиться с такой степенью суеверия этнограф не ожидал! Озадаченный, он стоял, стараясь объяснить себе причину такого сильного испуга. Но тут же вспомнил о странном поведении всех встреченных им в поселении чукчей и понял, что в Уэноме ожидают его интересные исследования.

Вопль шамана услышали во многих жилищах, отовсюду выглядывали люди.

— Где яранга Эттоя? — спросил этнограф юношу с раскосыми, но красивыми глазами.

Пеляйме боязливо огляделся по сторонам, но любопытство взяло верх, и он спросил:

— Откуда знаешь его? Эттой ушел к «верхним людям», Теперь Тымкар живет там, — и, не ожидая ответа, указал на один из заснеженных куполов.

Тымкар одиноко сидел в своем шатре. Он не отозвался на оклик, не проявил никаких чувств, увидев знакомого таньга. Казалось, ему все безразлично. Уже две руки дней он не показывался никуда из яранги. Пеляйме, его друг, тайно приносил по ночам жир и мясо, а Энмина, приходя вместе с Пеляйме, варила пищу, убирала полог. Но и с ними ни о чем не говорил Тымкар. Только слушал. Что мог он им сказать? Сказать, что он никого и никогда не убивал? Но кто поверит ему, если сам Кочак объявил его убийцей и за его преступление всем охотникам пришлось отдать таньгам пушнину, ничего не получив взамен! Временами Тымкара обуревала злоба, тогда ему хотелось выбежать наружу и кричать — кричать так громко, чтобы услышали все: «Это неправда! Я не убивал таньга. Кочак — плохой шаман, он обманщик!» Но, страшась этой дерзкой мысли, он только кусал губы.

Тымкар был отвергнут всеми. Но он не осуждал уэномцев, зная, что и сам поступил бы так же, если бы кто-нибудь из них, имея злое сердце, убил человека.

Все попытки Богораза вовлечь юношу в разговор оказались безуспешными. Тымкар молчал. Временами, как казалось Владимиру Германовичу, он даже гневно смотрел на него.

Этнограф решил ждать. Он разделся, записал дневные наблюдения в блокнот и, даже не попив чаю, задремал.

Ночью какие-то шорохи разбудили его, Он открыл глаза.

Незнакомая девушка убирала полог, а юноша, показавший ему днем эту ярангу, сидел на корточках у жирника, заглядывал в висящий над огнем котел. Пахло вареным мясом. Широко разбросав руки, Тымкар спал.

Тихо, чтобы не разбудить спящего, Богораз заговорил. Он узнал имена ночных посетителей, рассказал им о своей прежней встрече с Тымкаром. Потом осторожно приступил к расспросам.

— Ко-о, — отвечали Пеляйме и Энмина, поглядывая на спящего друга.

Им не хотелось рассказывать о Тымкаре плохое. К тому же они думали не так, как говорил Кочак.

Вскоре они заторопились и ушли. Так ничего и не узнал в эту ночь Богораз.

И на следующий день Тымкар молчал. Он был поглощен глубоким раздумьем. После нескольких неудачных попыток вызвать его на разговор Богораз умолк, а затем отправился бродить по поселку.

Он заходил в яранги. Его встречали настороженно, говорили неохотно, предпочитая отделываться обычным «ко-о».

Чукчи по понятным причинам боялись общаться с таньгом. Чего доброго, потом таньг с головой и усами моржа начнет искать его, и может легко выясниться, что он бывал в их яранге…

Но чем замкнутее держались уэномцы, тем сильнее утверждался этнограф в мысли, что он должен выяснить причины такого поведения, и не только выяснить, но и сделать все возможное, чтобы раскрыть людям глаза на правду.

Шли дни, а Богораз не покидал Уэнома. Короткие ночные беседы с Пеляйме и Энминой становились более доверительными, но причины молчаливой подавленности Тымкара, замкнутости чукчей, испуга Кочака все еще оставались загадкой.

Богораз пошел к Кочаку. Жена шамана не пустила его в полог: муж болен. Был ли действительно Кочак болен или он просто не показывался из яранги, установить не удалось.

Глядя на нового обитателя Уэнома, чукчи не понимали, зачем пришел к ним этот таньг. Он без товаров, пушнина ему не нужна, он ничего не требует, никому не угрожает. «Что нужно ему здесь?» — думали они.

Богоразу же нужно было многое. Плохим бы он был ученым, если бы отступил перед трудностями. Посвятив свою жизнь изучению малых народов Севера, Владимир Германович никогда не удовлетворялся намерением только собрать материал для исследования, изложить свои наблюдения и выводы. Ему хотелось посильно помочь этим людям, а потом, когда настанет лучшее время, в которое он верил всей душой, за которое сидел в тюрьме, отбыл ссылку, жил в изгнании, — тогда создать для них письменность, учебные заведения, перевести на чукотский язык Пушкина и Толстого, приобщить эти народы к русской культуре.

Время торопило этнографа. Ему предстояло побывать на всем побережье до самого Славянска и в предстоящую навигацию отплыть в Петербург для обработки собранных материалов. Богораз не мог затягивать работу, порученную Академией наук, но он считал бы бессмысленными свои занятия, если бы не выполнял всего того, что требовала от него совесть русского ученого-революционера.

В одну из ночей, когда опять пришли Пеляйме с Энминой, Богораз сказал им:

— Вижу я, вы поступаете, как настоящие люди. Кроме вас, у Тымкара нет никого. Пусть у него будет еще один друг. Но чтобы помочь другу, надо знать, что с ним случилось. Я не знаю, а вы не говорите мне.

Владимир Германович смолк. Он искренне хотел бы помочь этому смелому, пытливому и, как видно, волевому юноше. Наступила тишина. Быстрая, энергичная Энмина вопросительно взглянула на Пеляйме. Ее девичье чистое сердце чуяло, что такие слова не сумел бы сказать плохой человек, «Зачем плохому человеку друг, которого постигла беда? — думала она. — К тому же таньг Богораз совсем не такой, как люди с того берега, как таньги с блестящими полосками на плечах, которым недавно пришлось отдать всех добытых в Уэноме песцов и лисиц».

— Пеляйме? — вопросительно окликнула она своего друга.

— Трудно сказать про человека плохое, — отозвался он.

«Это верно, — подумала девушка, — говорить об этом другим людям — как бы самому соглашаться с тем, о чем объявил Кочак…»

Какое это было бы открытие для этнографа, если бы свою мысль Энмина высказала вслух! Но она молчала.

— Думаю я, — снова заговорил Владимир Германович, — вы поступаете плохо, скрывая от меня горе моего друга Тымкара.

К щекам Энмины прилила кровь.

— Пусть, однако, я скажу! — расхрабрилась она.

И тут же, торопясь, как будто теперь ей мог кто-нибудь помешать, с трудом подбирая слова, начала:

— Кочак… — она запнулась. — Кочак… Тымкар таньга оптомэ[16] убил… Однако, зимой куда пойдет? — внезапно закончила она, глядя горящими глазами на Владимира Германовича и как бы требуя у него ответа на свой вопрос.