Мертвый лев: Посмертная биография Дарвина и его идей - Винарский Максим

Рис. 5.4. Еще один рисунок из геккелевской «Естественной истории творения». Полный ряд непрерывных форм связывает Аполлона Бельведерского (1) с обезьяной мандрилом (12). Рисунки 2–6 иллюстрируют современные расы человека (кроме европеоидов). Номер 6 – это тасманийский абориген, за которым сразу же следуют горилла (7) и шимпанзе (8)

Расисты и доднесь не перевелись на грешной земле, но давно превратились в маргиналов, которых в приличном научном журнале и на порог не пустят. Будем, однако, справедливы. Расистские взгляды Геккеля и других эволюционистов той эпохи были порождены не только их европоцентризмом, но и логикой защищаемой ими теории. Сегодняшний любознательный читатель найдет в научно-популярных изданиях разветвленные генеалогии человеческого рода, протянувшиеся назад в прошлое на несколько миллионов лет и связывающие современных Homo sapiens c их отдаленными предками безукоризненно обезьяньего облика. Во времена Геккеля родословная человека была известна очень плохо. Обнаруженный в 1856 г. неандертальский человек казался сомнительным: сам Томас Хаксли, великий и ужасный, вынужденно признавал, что он не сильно отличается от человека современного типа и очень далек от человекообразных обезьян. Некоторые антропологи склонны были считать неандертальца уродливым «вырожденцем», деградировавшим представителем нашего собственного вида. Всех остальных наших родственников, относящихся к роду Homo, еще только предстояло открыть. Зоологи знали всех ныне живущих человекообразных обезьян, кроме карликового шимпанзе, открытого в 1929 г., но их отличия от человека достаточно велики. Вот для того, чтобы связать Homo sapiens родством с шимпанзе и гориллой, как того требовала теория Дарвина, Геккелю и понадобился гипотетический обезьяночеловек-«алалус», подающий руку (или пока еще лапу?) австралийцам и папуасам. Далее цепь рукопожатий идет через негров и краснокожих вплоть до «венца эволюции» в образе прекрасноликого арийца. Нынешние расы людей, по мнению Геккеля, – это просто разные стадии эволюционного процесса, сосуществующие (до поры до времени) на белом свете. В будущем, разумеется, все низшие племена будут уничтожены белыми народами, возможно, при участии самых «прогрессивных» из монголоидов. С этим соглашались и Дарвин, и Хаксли, и некоторые другие выдающиеся биологи, например Илья Мечников в России{233}.

Но по-настоящему ярко социал-дарвинистские убеждения Эрнста Геккеля раскрылись под конец его жизни. Разразившаяся в августе 1914 г. всеевропейская война подвела жирную кровавую черту под историей XIX столетия и на несколько лет разделила континент на два враждующих стана. Соперничающие государства моментально накрыла волна шовинизма и ура-патриотизма, которым поддались все слои общества, включая ученых и университетских преподавателей. Так называемая профессорская война (der Krieg der Professoren){234} стала частью идеологической схватки между враждующими сторонами, и ученые мужи с энтузиазмом использовали все доступные им «научные» средства, чтобы опорочить и принизить противника. Информационные и гибридные войны наших дней берут свое начало в той далекой эпохе, для которой самым современным средством связи было радио…

Престарелый Эрнст Геккель одним из первых включился в эту интеллектуальную борьбу, если можно так назвать ожесточенную перебранку, в которой задавали тон примитивные эмоции, мифы и стереотипы. Вместе с другими светилами немецкой науки он выпустил «Воззвание к просвещенному миру». В нем говорилось, что Германия начала войну вынужденно, обороняясь от натиска «варваров» (в первую очередь русских) на ее великую культуру. Просвещенному миру сообщалось, что «на Востоке земля пропиталась кровью женщин и детей, зарезанных русской ордой». Геккель полагал, что его стране пора осознать главный жизненный принцип: «Борьба – отец и мать всего». В ходе войны менее приспособленные расы и народы будут побеждены, а Германия, как вершина развития человечества, достигнет мирового господства. Геккель огорчался, что главным противником Германии выступила Великобритания. Он имел тесные связи с английской наукой, дружил с Дарвином, да и вообще считал, что Германия и Англия – «естественные расовые союзники». Их вражда – нелепость, поскольку эти два высших народа призваны поделить между собой планету, что навсегда закрепило бы величие арийской расы. Виной всему, полагал Геккель, национальный эгоизм англичан, стремящихся к единоличному мировому господству. Даже в отказе Англии принять десятичную систему измерений Геккель усматривал порочность ее культуры. Еще более он возмущался тем, что в британской и французской армиях служат негры, малайцы, даже папуасы, а в союзниках у них «узкоглазые японцы»{235}. В его глазах это было чудовищно: Европа погибнет, если победу над Германией и Австро-Венгрией одержит такой паноптикум рас. Россию он упрекал (ну конечно же) в «варварстве» и стремлении встать во главе всех славянских народов. Геккель считал, что в ходе войны Германия захватит Прибалтику, Польшу и Малороссию, обеспечив себе необходимый Lebensraum (жизненное пространство) и одновременно отделившись от «варварской России на востоке». Все эти чаяния подкреплялись ссылками на эволюционную теорию и антропологию, что должно было придать им ореол научной респектабельности.

Один из единомышленников Геккеля, пожелавший остаться анонимным и писавший под псевдонимом Ф. М., уверял, что «Россия и Сербия не входят в число цивилизованных наций. Это все еще разбойные образования, состоящие из банд воров в облике государства». Другой геккелист сокрушался по поводу вовлечения в европейскую борьбу «низших рас», в результате чего «негры видят войну, в которой белые убивают друг друга».

Естественно, интеллектуалы стран Антанты не остались в долгу и отвечали «грязным гуннам» в таком же духе. Английский химик Уильям Рэмзи, нобелевский лауреат 1904 г., в статье «Цели и амбиции Германии» проявил не меньший национализм. Он скептически отзывался о достоинствах германской расы (по его мнению, многими культурными достижениями Германия обязана евреям) и пророчествовал, что «избавление от тевтонов избавит мир от владычества посредственности». В России немцев изображали как «диких и озверевших варваров, современных тевтонов с новейшей технологией, дикарей с утонченно-садистской психологией и имплицированной жестокостью, невежественных Митрофанов и т. д.»{236}. Русский психиатр П. И. Ковалевский издал «психологический очерк», лаконично названный «Немцы», пользовавшийся в период патриотического подъема (или шовинистического угара, кому как больше нравится) немалой популярностью. Вот что узнавал из этого сочинения о враждебном народе русский обыватель: «Поскоблите немца, он и ныне окажется варваром, и притом варваром низшего сорта, без чести, правды и порядочности. Если немец нравственно опускается, то пределов его низости нет». Далее следовал длинный перечень пороков, будто бы «органически» присущих немецкой нации: цинизм, нахальство, наглость, бесстыдство, бесчеловечность, злобность, жестокость, бездушие, высокомерие, самомнение, завистливость, алчность, мрачность, тупость, банальность, чинопочитание… Вот где пригодились социал-дарвинистские идеи о врожденных биологических особенностях отдельных наций, их пороках и недостатках. Правда, чего было еще ожидать от Ковалевского, известного своими радикальными расистскими и националистическими взглядами (в целом редкими среди русской интеллигенции того времени).

Кто повел себя хуже – европейское ли светило Геккель или мало кому известный за пределами России Ковалевский, сказать не берусь. «Война профессоров» – одна из позорнейших страниц в истории европейской науки. К счастью, она длилась недолго. Уже на второй год войны пришло отрезвление, и многие ученые стали осуждать ее или, по крайней мере, воздерживаться от ура-патриотизма. По оценке немецкого историка Т. Маурера, российские ученые в этой войне умов оказались в целом «более разумными и сдержанными, чем их немецкие коллеги»{237}.