Жизнь против смерти - Мария Пуйманова

Станя покраснел до корней волос.

— Именно в этом все дело. Ведь я говорю вам об этом самом, — залепетал он. — У меня нет того мужества, которое было у отца и у сестры. Я в мать. У меня ее нервы. В этом отношении наша семья была расколота на две половины. Мы с Еленой любили друг друга по-настоящему. Но она никогда ни во что меня не посвящала, зная, что я стал бы ее отговаривать и что от меня не будет проку. Да, да, она была совершенно права. Ведь мне стыдно перед отцом и Еленой, что я еще хожу по белу свету. А я когда-то покушался на самоубийство… из-за пустяков, сегодня я это сознаю… Но мне не удалось, — добавил он виновато. — И особенно странно то, что сейчас мне не хватает смелости даже на самоубийство.

Девушка всплеснула руками.

— Только этого недоставало! И это говорите вы. Такой здоровый, способный человек. Станя, вы нужны народу. Нас так мало. Каждого человека жаль. Вы извините, если я осмелюсь сказать вам кое-что? Вы слишком много носитесь с собой. Если бы вы получили задание, вам пришлось бы сосредоточиться на нем, чтобы выполнить его, и не осталось бы времени копаться в себе.

— Задание? Что еще за задание? Я живу не в Советском Союзе и не в Англии, чтобы стать солдатом, а что делать здесь? С тайным радиопередатчиком я обращаться не умею.

У Стани было какое-то неясное, обывательское представление, будто вся подпольная работа заключается в тайных радиопередачах.

— Будите надежду в людях, — тихо произнесла девушка. — Это сейчас так же необходимо, как воздух. В этом можно убедиться, глядя на вас.

Станислав вспомнил Барборку и нелегальную листовку. Ему показалось тогда, что она написана преувеличенно напыщенным стилем, судя по тому, что он успел в волнении прочесть, пробегая листовку глазами. А на Барборку листовка подействовала. Барборка ссылалась на нее. Да, листовка поддерживала веру Барборки в хороший конец и помогала ей жить.

— Не вечно будет осадное положение, — говорила девушка. — И нацисты не будут здесь вечно. Вспомните Гейдриха. С каким торжеством он приехал сюда в день святого Вацлава, а что от него осталось!

— Но это стоило крови! И сколько ее еще прольется!

— Но в конце концов эти сволочи полетят к черту. Всему приходит конец. Советы выиграют войну, после победы русских под Москвой это ведь понятно каждому ребенку, все будет хорошо и у нас. Вы должны были бы написать об этом. Я знаю, что вы можете прекрасно писать.

— Кто вам сказал?

Станислав зажмурился от солнца, уже низко опустившегося над водой.

— Гестапо, кто же еще, — рассердилась девушка. — Нет, серьезно, пока гестапо не взяло вас на заметку, вы бы пригодились… (От нее опять повеяло той самой таинственной атмосферой, которая одновременно и пугала и притягивала Станислава.)

Лицо у него несколько прояснилось при упоминании о том, что гестаповцы им еще не интересуются.

Голубые глаза это заметили, и серебристый голосок добавил будто невзначай:

— С мальчиком, я думаю, тогда была напрасная тревога. Ну что ж, за городом сейчас чудесно, пусть поживет там пока, чтобы не волноваться за него, а после отмены осадного положения вернется… Итак, мы знакомы по «Млинеку», — весело добавила девушка на прощание. — В пятницу же в половине седьмого мы встретимся у скамейки Новотного. Я пока не стану морочить вам голову насчет рукописи. (Она заметила, что Станя облегченно вздохнул.) Тем временем я узнаю, что от вас потребуется, в пятницу мы все обсудим. А в случае чего я приду в библиотеку, чтобы вернуть книгу.

— Вы настоящий ангел. Вас ведь зовут Андела Пехова? Я запомнил ваше имя по абонементной карточке. Извините, а это ваше настоящее имя?

Девушка засмеялась.

— Об этом не спрашивают. Но меня зовут так по-настоящему. Мне не выбрали бы такой глупой клички. Да она и не нужна. Я не играю никакой роли. В общем, я самая обыкновенная ассистентка у зубного врача доктора Томека на Мысликовой улице. Если вам понадобится что-нибудь мне сообщить, у вас может ни с того ни с сего заболеть зуб. Я сама впускаю пациентов.

МЕДОВЫЙ МЕСЯЦ

Вацлав вернулся с завода после дневной смены и сейчас вместе с Блаженой покрывал мебель лаком. Сколько им пришлось экономить и искать, пока они ее достали! Перед войной у них не хватало денег, а во время войны стало трудно купить все необходимое; одно горе с приданым, если вздумают пожениться вальцовщик и машинистка. Но все налаживается, раз в семье царит любовь. Мать Блажены освободила для молодых комнатку в шахтерском домике, который стоял на склоне, засаженном плодовыми садами, и из окон сквозь кудрявые кроны деревьев был такой чудесный вид на церковь святой Маркеты, где Вацлав и Блажена обвенчались третьего дня. Миртовый венок, еще свежий, висел на раме горняцкой иконы с изображенными на черном стекле святыми с алых и лазоревых одеждах; с другой стороны Блажена засунула за икону вербу, освященную в вербное воскресенье, и нацепила на веточку уже увядший теперь венок, оставшийся после праздника тела господня. Она была набожна и любила наслаждаться красотой мира под открытым небом во время крестного хода с облаками ладана, колыхающимся балдахином, с цветочными лепестками, которые разбрасывают по дороге одетые в белое и розовое подружки невесты, с огоньками свечей, музыкой и колокольным звоном. Свадьба вышла прекрасная, несмотря на нынешние тяжелые времена, и старый священник Штембера (Блажена ходила к нему еще школьницей, когда учила катехизис), перед тем как соединить руки жениха и невесты и обменять кольца, произнес незабываемые слова о любви и верности.

Как блестят новенькие обручальные кольца на смуглой руке Блажены и на огромной руке силача вальцовщика, занятого сейчас такой смешной работой с кисточкой, намоченной в бледно-зеленом лаке. Это высокий парень, у него уверенные и точные движения человека, работающего на металлургическом заводе и привычного к обращению с огнем и металлом, он мог поднять Блажену на воздух, как перышко. Комнатка была для него тесновата, но зато какая это была миленькая комнатка! От розовых занавесок, которые Блажена окрасила краской «радуга», и светло-зеленой мебели комнатка тоже станет похожа на садик. Жаль только, что к розовым занавескам не подходят шторы для затемнения!

Был довольно душный вечер, в комнатке резко пахло скипидаром, олифой и новой материей (хотя Блажена вместе с матерью отбеливала покрывала в садике), — короче говоря, такой свежестью и новизной, как должно пахнуть у молодоженов. Они то целовались, то работали, и при этом Вацлав рассказывал кладненские новости.

— Так вот, мельник Горак с семьей и все Стршибрные сидят в тюрьме в Кладно, об этом сказала Пепику из нашей бригады жена одного надзирателя.

— Бедняги, — посочувствовала Блажена (она ведь их всех знала). — Сколько невинных людей! Скажи на милость, как может знать старый мельник, что делает его племянник в Англии! А что Пепик Горак вернулся и что он парашютист, так я вовсе этому не верю…

— А если даже и так, — сказал Вацлав, — то он не настолько глуп, чтобы ночевать у родственников и показываться в деревне, где он родился и где его все знают, это само собой понятно.

— Слава богу, что у нас уже был этот обыск, — с облегчением вздохнула Блажена. — Ну и праздник тела господня получился в этом году! Хорошо еще, что все это свалилось нам на голову до нашей свадьбы… Представь себе, если бы гестаповцы заявились третьего дня. И я скажу, что лучше бы парашютисты оставили этот подарочек при себе. Одна гадина не стоит стольких человеческих жизней.

— Ну, это совсем не плохо, что его уже нет, — ответил Вацлав. — Но парашютисты могли бы подождать и более подходящего времени — когда русские погонят немцев. И у нас тогда здесь было бы другое положение.

— А я все ломаю себе голову, — сказала Блажена, — кто же это мог донести в гестапо. Оба парня Горака исчезли еще в тридцать девятом году, и хоть бы кто словечком обмолвился, а тут вдруг…

— Денежки, голубушка, денежки, — процедил Вацлав, жестом показывая, как пересчитывают деньги. — Не забывай, что была назначена награда — и какая!

— Нет! — с досадой воскликнула Блажена и отбросила кисточку, которую держала в руках. — Из лидицких никто не мог. Совесть никому не позволит. Мы здесь всегда ладили…

— Например, католики и социал-демократы, а? — лукаво заметил Вацлав. Он выждал, когда Блажена на минутку перестала работать, и притянул к себе ее красивую темную голову. — Может, хватит? Политура как лед. К завтрашнему дню все подсохнет, и буфет у тебя заблестит, как зеркало.

— Я немножко еще проветрю — здесь пахнет, как у мебельщика.

Блажена потушила свет, подняла штору и открыла окно. Она сделала это осторожно, чтобы не повредить вишневую веточку, которая тянулась в комнату. Она отвела веточку, как волосы со лба любимого человека; веточка упруго согнулась, листья доверчиво зашелестели; поток ночной свежести, пропитанной запахом жасмина, укропа и роз, хлынул в комнату. Вацлав подошел к окну вслед за Блаженой, обнял ее за талию, и они оба высунулись наружу, где стояла тихая темная ночь.