Две любви - Френсис Кроуфорд

Королева мимоходом бросила на многочисленную толпу презрительный взгляд; высокомерное чувство ее могущества польстило ее раздраженной гордости. Линия продолжала раскрываться, и она ее проезжала, приподнимаясь и опускаясь, согласно быстрому аллюру лошади. Но теперь открывшаяся перед ней дорога не шла прямо к королю. Там толпа была более плотная и разъединялась труднее, так что три дамы должны были следовать по единственному открывшемуся пути. Внезапно перед ними почва круто опускалась, оканчиваясь как бы обрывом в сорок футов к берегу озера. Головы последнего ряда толпы, стоявшей на берегу, ясно и отчетливо обрисовывались на бледном небе. Королева не могла видеть воды, но чувствовала, что смерть на конце прыжка. Ее обе спутницы имели одно и то же впечатление.

Элеонора спокойно опустила свое копье направо, чтобы следовавшие за ней не споткнулись; затем, понизив руки и откинув назад свое тело в глубину седла, она изо всей силы потянула назад узду. Ее лошадь, привычная к ее руке, повиновалась бы ей и остановила бы большого венгерского коня Беатрисы, так как ее белые руки были так же сильны, как мужские, но арабская кобыла привыкла лишь к прикосновению арабского недоуздка и к звонкому ласковому голосу арабов. При первом усилии французского мундштука, она откинула голову, поднялась на дыбы, закусила сталь и пустилась с удвоенной быстротой. Элеонора хотела направить ее на дрожавшую толпу, но тщетно.

Ее лицо покрылось смертельной бледностью, губы сжались, а глаза приняли решительное выражение, так как она прямо смотрела смерти в лицо. Маленькие, одетые в перчатки ручки Беатрисы, сильно натянувшие поводья, походили на белых мошек; грозный аллюр ее венгерского коня вырывал целые глыбы земли. На лице молодой девушки было безропотное, не от мира сего выражение, почти улыбка смерти. Только энергическая темноволосая южанка, казалось, властвовала над своей лошадью, которая уменьшила быстроту и отстала позади.

В присутствии ужасной опасности толпа стояла молчаливая и задыхаясь, а многие из мужчин побледнели. Но никто не двинулся.

Прошла секунда, две секунды, три секунды, и через каждую секунду следовали два лошадиных шага; конец жизни трех женщин зависел от этих страшных лошадиных прыжков. Эта скачка могла продолжаться едва десять секунд.

Жильберт Вард сначала попытался приблизиться к королю тотчас же, но увидел, что это бесполезно, так как он уже был окружен дворянами и рыцарями. Тогда он возвратился, чтобы стать вместе с теми, кто его сопровождал, лицом к лицу с толпою, и клинком плашмя выбил несколько мечей, которые осмелился вынуть народ в исступлении. Он никого не ранил, зная, что это безумие, которое пройдет, и его надо простить.

Тогда он очутился со своей лошадью почти на опушке дороги, открытой народом. Он посмотрел и увидел королеву и Беатрису в трех или четырех футах позади него, на самом опасном месте. Жильберт знал вышину падения и понял опасность. Тогда он спрыгнул на траву на шаг от обрыва. Он хотел бы в этот момент обладать силою в руках Ланселота и легкостью дикого животного в ногах, но его сердце не дрогнуло.

В одно мгновение он пережил целый час. Его жизнь была ничто, но он мог ее отдать только один раз, чтобы спасти единственную женщину, и эта женщина должна быть Беатриса.

Однако Элеонора была королева и добра для него. Во время этой томительной секунды его взгляд перенесся на нее; он хотел спасти другую, но бессознательно сделал шаг вперед и остановился на пол дороге. Одна секунда для последнего размышления и одна - для последнего шага. Он услышал шум ветра, поднятого бешеным галопом; королева смотрела на него.

В этот последний момент она изменилась в лице, и спокойствие отчаянности, которое наполняло ее глаза обратилось в ужас за того, которого она любила даже более, чем думала сама.

- Назад! - воскликнула она.

Этот крик был полон ужаса, но не за себя. Изо всей своей силы, но тщетно, она дернула в сторону рот кобылы, затем закрыла глаза из страха видеть умирающего Жильберта. Он намеревался оставить королеву на произвол смерти, так как молодая девушка была ему дороже, и собрал все силы, чтобы спасти ее. Но увидев глаза Элеоноры и услышав ее крик, он инстинктивно понял, что она любит его и желает, чтобы он скорее сам спасался. Спасение за любимый предмет - камень преткновения настоящей любви.

Внезапно он понял, что выбора нет, так как он не любит королеву. Если бы ему удалось удержать, то падение кобылы остановило бы других лошадей. Когда Жильберт схватил ее обеими руками, то ничего не видел, кроме костлявой головы арабской кобылы и золотой уздечки. Затем он более ничего не видел, однако держал ее хорошо, и даже мертвый он хотел бы ее держать, как стальные зубцы звериной ловушки держат лапу волка, попавшего в западню. Он чувствовал, что лошадь его опрокинула на землю, тащила, топтала и трепала, как веревку, так что его кости трещали. Но он все еще держался и не испытывал никаких страданий, только земля и небо вертелись перед его глазами. Это длилось не минуту, но час, год, целое существование. Однако он не мог освободить своих рук, так как в нем были кровь и душа расы, которая никогда не выпускала того, что держала.

На это пошло времени не более, чем потребовалось бы на один вздох. Кобыла бешено бросилась и заколебалась. Ее голова касалась почти земли и тащила руку Жильберта по траве. Затем он своей тяжестью натянул ей так узду, что она откинулась назад, и упал на нее, как флюгер, опрокинутый ветром. В этот самый момент венгерская лошадь Беатрисы наехала на нее и упала, придавив молодую девушку. Лошадь Анны, менее обезумевшая, чем другие, и находившаяся на расстоянии, ловко сдерживалась. После двух-трех коротких, но сильных прыжков, выбивших наездницу из седла, она поставила передние ноги на траву и остановилась, задыхаясь и дрожа всем телом. Бешеная скачка была окончена. С инстинктом и силой врожденного ездока, Элеонора вынула ноги из стремян и поднялась; держась руками за луку, она легко спрыгнула. Она упала, но встала на ноги, прежде чем кто-либо из удивленной толпы пришел ей на помощь. Жильберт лежал во весь рост без чувств, но с протянутыми над головой руками, в то время, как его пальцы, одетые в перчатки, сжимали уздечку, и лошадь, продолжавшая слабо бороться, дергала их из стороны в сторону. Его глаза были полуоткрыты и смотрели в сторону королевы, но они были бледны и без выражения. Венгерский конь наполовину опрокинулся на спину, очень незначительно поранив себя, так как лука воспрепятствовала ему опрокинуться совершенно навзничь.

Беатриса казалась мертвой. Она была переброшена через спину арабской кобылы; она ударилась головой о траву, и кобыла в конце борьбы упала на ее ноги. Легкий стальной шлем врезался в ее лоб и, несмотря на стеганную подкладку и его узорчатый край, прорезал кожу, так что маленькая линия черновато-красной крови медленно текла по белой коже, а ее руки в белых перчатках лежали вверх ладонями, наполовину открытые и окоченелые. Королева едва на нее посмотрела.

Многие мужчины бросились, когда опасность прошла. Они унесли Беатрису и подняли ее лошадь. Элеонора, стоя на коленях, пробовала освободить пальцы Жильберта из уздечки, но не имела возможности. Ей надо было отстегнуть пряжку от длинного мундштука. Она тихо терла ему виски, затем наклонилась и дыхнула ему в лицо, чтобы свежее дыхание разбудило его. На его лбу и подбородке были капли крови, а его суконная куртка во многих местах была разорвана, и выделялось белое белье. Но Элеонора видела лишь выражение его лица, невозмутимое и энергичное даже в бессознательном положении, тогда как он в сновидении своего бессознательного положения еще раз спас ей жизнь.

В это мгновение, зная, что он не может ее видеть, она думала только о своем впечатлении и не заботилась скрывать то, что испытывала; испытываемое ею было в одно и то же время грешно и сладко. Но внезапно жизнь возвратилась во взгляде раненого; его ослабевшие пальцы разжались. Он глубоко вздохнул и произнес имя, которое давно разучился называть:

- Мама!

Элеонора медленно наклонила свою прекрасную голову. Затем лицо Жильберта опечалилось; воспоминания о прежних страданиях вернулись к нему, жестоко щемя ему сердце, прежде чем физические страдания не пробудились в его помятых членах. Вдруг его мысли прояснились, и ему стало стыдно, что он забыл Беатрису и почти отдал жизнь, чтобы спасти королеву. Он вздрогнул, как бы от укола, и приподнялся на одной руке, хотя он испытывал чувство, как будто оперся на острое, жгучее лезвие.

- Она умерла! - воскликнул он, сжав губы.

- Нет! - ответила королева.- Вы спасли нас обеих.

Она произнесла эти слова нежно и ясно, и в это время положила руку на плечо Жильберта, чтобы его успокоить. Она наблюдала, как изменялись его черты, и ужас исчезал из его взгляда, уступая место радости при счастливом известии.