День лисицы - Норман Льюис

— Прежде всего, когда было обнаружено, что человек этот исчез, мы поместили нашего капрала в доме напротив, чтобы держать это место под постоянным наблюдением.

Человек в черном удивленно вскинул брови.

— Надеюсь, капрал в штатском?

— В деревне прекрасно знают всех наших людей в лицо, поэтому мы сочли такую предосторожность излишней.

— Полагаю, вы догадались объявить, что все проживающие на этой улице находятся под домашним арестом?

— Это было сделано немедленно.

— А люди, у кого он остановился… Вы сняли с них допрос?

— Показания хозяйки дома у меня. Сын же ее еще в море.

— А почему вы уверены, что сын ее в этом не замешан?

— Из всей деревни он самый благонадежный человек. Кроме того, мы установили, что интересующее нас лицо остановилось у них в доме по чистой случайности.

Человек в черном нахмурился.

— Если позволено будет заметить, вы, кажется, готовы слишком многое принять на веру. Я полагаю, вы взяли иод наблюдение все выходы из деревни. Я подчеркиваю: все.

— Да, — ответил Кальес. — Все!

— Вы, конечно, понимаете, о чем я говорю. Мы должны быть уверены, что никто не сможет предупредить этого человека, а уж это они обязательно постараются сделать, если у них появится малейшая возможность.

— Совершенно верно, — согласился Кальес. Он бы дорого дал, чтобы узнать, в каком этот человек чине, и раздумывал, не следует ли к нему обращаться как к лицу высокопоставленному.

Допрашивавший его человек взял в руки маленький томик, прочитал название — «Путь совершенства» — история жизни святой Терезы, фыркнул, положил книгу на место и повернулся на каблуках.

— Все лодки задержаны в порту?

Кальес решился на выпад:

— Тут нет порта. Несколько заливчиков, и только.

Человек в черном не скрыл своего раздражения.

— Послушайте, лейтенант, не будем придираться к словам. Вы прекрасно понимаете, о чем я говорю.

— Половина лодок все еще в море. Я послал на берег моих людей. В общем, никто не сможет покинуть деревню или появиться здесь незамеченным, ни по суше, ни по морю.

— Я твердо на это рассчитываю, — кивнул человек в черном.

Один из его подчиненных воспользовался паузой и спросил:

— Нельзя ли взглянуть на регистрационную карточку иностранца?

Кальес раскрыл папку и вынул небольшой продолговатый листок. Пока что он миновал все подводные камни, но по-прежнему был начеку.

Трое приезжих хмуро изучали бумагу, тщетно стараясь найти какие-либо погрешности в заполнении карточки.

— Знаете, лейтенант, — сказал наконец шеф, — убейте меня, но я не понимаю, как это вы умудрились проворонить этого человека: описание его наружности было разослано по всем округам несколько месяцев назад.

Кальес плотнее сжал губы, подавляя усмешку. Из папки была извлечена еще одна бумага.

— Вот оно, это описание: «Мужчина лет тридцати, вес семьдесят девять кило, волосы черные»… читать дальше? Он успел лет на пять постареть, поседел и весит не больше шестидесяти.

— Не подумайте, что я критикую ваши действия. Мы приехали удостовериться, что впредь не будут иметь место никакие упущения. Хотелось бы верить, что это не пустая трата времени; сдается мне, что, обнаружив пропажу передатчика, наш друг сразу же дал тягу. Всего вероятней, кто-нибудь из моих людей перехватит его на пути к границе.

— Вы считаете, что он мог бросить тут свой паспорт и деньги? — осведомился Кальес.

— Признаю, что это дает нам некоторую надежду. Но теперь я хочу подчеркнуть самое главное: человека этого надо взять живьем. Мертвый он нам ни к чему. Труп его нужен нам как собаке пятая нога. Если вы полагаете, что внушить это вашим людям слишком трудно, тогда пусть они патрулируют, вооруженные одними дубинками. Предупреждаю: если кто-нибудь из ваших идиотов прострелит ему башку, неприятностей будет не меньше, чем в случае, если ему удастся скрыться. Вам это вполне ясно?

— Вполне, — сухо ответил Кальес, — по счастью, наши низшие чины имеют привычку выполнять приказы.

— Рад это слышать, — сказал человек в черном. — Поймать его — ваше дело, а уж после этого приступим к работе мы… Между прочим, сейчас я бы хотел поговорить со старухой.

- Ей было разрешено вернуться домой.

Трое приезжих в ужасе переглянулись.

— Вы не задержали ее? — спросил, не веря своим ушам, шеф. — Означает ли это, что вы всегда действуете подобным образом?

— Я счел возможным отпустить ее, учитывая, что женщина эта очень стара и слаба, — натянуто ответил Кальес.

Глава XXI

Когда кончилось детство, мир сжался, а потом, поначалу незаметно, он снова стал расти, пока теперь, в старости, не стал безмерно огромным. И снова дороги, убегая, пропадали за горизонтом, только теперь они уже не манили неведомым. Холмы разрослись в горы, а рощи сомкнулись в непроходимые леса. Камни преграждали путь на прежде ровных улицах. Кактусы выставляли колючки, точно кинжалы, а цветы стали такими высокими, что до них было не дотянуться.

Марта шла по деревенской улице, стараясь не оступиться и по привычке держась, где можно, в тени. Двери домов были заперты, и только носившиеся над головой стрижи пронзительными криками нарушали великую настороженную тишину — подобную той тишине, что предваряет первые выстрелы и крики революции. Одинокий художник в мексиканской шляпе, с облезшей от солнца спиной, пытавшийся запечатлеть на холсте дарованное ему на отдыхе ощущение безмятежного покоя, недоумевал, почему через плечо ему не заглядывают ребятишки. Из-за угла показалось желтое такси, оно приближалось к Марте, мигая на солнце фарами, и она успела разглядеть три резко очерченных профиля сидевших в машине городских мужчин.

Последний бедный домишко дохнул на Марту запахом прогорклого масла, и она оказалась возле первой виллы. В саду ее толстый флегматичный мальчишка подкрадывался с духовым ружьем к щеглу; приостановившись, он с ленивой неприязнью посмотрел на проходившую старуху. Она начала подниматься по одной из пяти тропинок, разбегавшихся из деревни в поля. Тропинка стала уже и круче, чем десять лет назад, когда Марта поднималась по ней в последний раз, и ежевика сильнее цеплялась за платье, но Молина сказал ей как-то, что любит гулять по тропинке, ведущей на вершину скалы, а сейчас, где бы он ни бродил, ему уже пора возвращаться домой, где его ждет отварная рыба, приготовленная ею на обед.

Это все Себастьян, сказал она себе. Стоило лейтенанту похлопать его по плечу, похвалить, и он согласен играть им на руку. Себастьяну всегда хотелось, чтобы его ценили, хорошо к нему относились, хотелось играть какую-то роль. Лестью от него всего можно было добиться. Еще ребенком он осрамил всю семью, объявив, что, когда вырастет, станет мэром. Кажется, скажи он, что хочет стать золотарем, это не произвело бы худшего впечатления. В нежелании сына следовать по стопам отца было что-то дерзкое, трусливое и немного смешное. Из расспросов выяснилось, что Себастьяну нравится, как односельчане стремятся пожать мэру руку и в воскресенье по дороге в церковь всегда снимают перед ним шляпу. В конце концов он упросил родителей продержать его в школе немного дольше, чем других; ему стали предлагать нести знамя во время церковных процессий, и он помогал соседям заполнять налоговые карточки. Но когда место мэра освободилось, новым мэром избрали молчаливого пастуха, который держался со своими избирателями запанибрата, а когда после смены правительства его автоматически сместили, чуть ли не с радостью вернулся к своим прежним обязанностям.