Альгамбра - Вашингтон Ирвинг

Однако ж у этого благоразумнейшего и миролюбивейшего престарелого самодержца, откуда ни возьмись, появились юные соперники, желавшие, в свой черед, стяжать бранную славу и расквитаться по отцовским счетам. Да и некоторые дальние области его собственных владений, утесненные и усмиренные в дни его молодости, норовили теперь, когда он жаждал лишь отдохновения, поднять мятеж и чуть ли не осадить столицу. Враги наседали отовсюду, приступая под укрытием скалистых крутогорий, окружающих Гранаду, и несчастный Абен Габуз вечно был в тревоге и смятении, ибо не ведал даже, с какой стороны нагрянет неприятель.

Тщетно строил он в горах дозорные башни, тщетно преграждал заставами все перевалы с наказом при виде врага немедля подавать о том знак: ночью — огнем, а днем — дымом. Проворные супостаты все время обводили его вокруг пальца: они вдруг выбирались из какой-нибудь тайной теснины, учиняли грабеж под самым его носом и преспокойно скрывались в горах с пленниками и добычею. Слыхано ли, чтоб воителя-миролюбца на покое постигло такое злополучие?

Тем временем ко двору вконец растерянного и расстроенного Абен Габуза явился некий арабский старец-знахарь. Седая борода достигала ему до пояса, и был он самого древнего вида, однако пришел из Египта пешком, подпираясь посохом, покрытым письменами. Молва опережала путника. Имя его было Ибрагим ибн Абу Аюб[85]; говорили, что он родился еще во дни Магомета и что отец его — тот самый Абу Аюб, последний сподвижник пророка. В Египет он попал ребенком, при победном войске Амру[86], и несчетное множество лет научался чернокнижию и паче всего чародейству у сведущих в нем египетских жрецов. Говорили еще, что он открыл способ продлевать жизнь, и недаром ему уже больше двухсот лет, но открылось ему это лишь в старости, оттого-то он сед и морщинист.

Царь с почетом принял этого удивительного старца: как почти всякий престарелый владыка, он стал очень милостив к лекарям. Он бы и поселил его у себя во дворце, но звездочету более по душе оказалась пещера над Гранадой, в той самой горе, на которой потом воздвиглась Альгамбра. Он велел расширить пещеру, превратив ее в просторный и высокий чертог с круглым отверстием в своде, так что оттуда, словно из колодца, даже средь бела дня видны были звезды небесные. Стены чертога украсили египетские письмена, колдовские изображения и знаки зодиака. И много там было разных устройств, которые смастерили по указке звездочета гранадские искусники, но что это были за устройства, ведал лишь он сам.

Немного времени спустя премудрый Ибрагим стал царским наперсником: что ни случись, к нему прибегали за советом. Однажды Абен Габуз сетовал на обиды от соседей и сокрушался о том неусыпном бдении, которое надобно было, чтоб уберечься от их набегов; и, когда он иссяк, звездочет несколько помолчал и ответствовал:

— Узнай, о царь, что в Египте видел я некое диво, древнее изображение, созданное одной языческой жрицей. Есть город Борса, а над ним гора, и с той горы открывается долина великого Нила, а на горе стоит баран, на нем петух, скрепленные осью. И как стране грозит вторжение, так баран обращается мордой к неприятелю, а петух кричит — и жители города узнают об угрозе, и откуда она, и успевают от нее оборониться.

— Велик Аллах! — возгласил миролюбец Абен Габуз. — О, сколь нужен мне такой баран, который надзирал бы за окрестными горами! И такой петух, который упреждал бы о нашествии! Аллах акбар! Как мирно я спал бы во дворце с такими часовыми на крыше!

Звездочет подождал, пока восторги царя утихнут, и продолжал:

— Когда победоносный Амру (упокой его Аллах!) завоевал Египет, я остался жить среди жрецов этой страны, вникая в обряды и церемонии их идолопоклонничества и стараясь овладеть тайнами их прославленного ведовства. Однажды я сидел на берегу Нила и беседовал со старым жрецом; он указал мне на мощные пирамиды, подобные горам в пустыне. «Вся наша наука, — сказал он, — ничего не стоит в сравнении с тем знанием, которое хранят вон те могучие строения.

В средине главной пирамиды есть склеп, где покоится мумия верховного жреца, помощника в сем великом строительстве; и с ним погребена волшебная книга знаний, хранилище тайн волшебства и искусства. Эта книга вручена была Адаму[87] после грехопадения; из рук в руки передавали ее, и она дошла до мудрейшего царя Соломона, который не без ее помощи построил иерусалимский храм. А как она попала к строителю пирамид, известно лишь Тому, для Кого нет никаких тайн». Услышал я слова египетского жреца, и сердце мое разгорелось жаждой добыть эту книгу. Мне подчинены были многие из наших солдат и немало египтян; я повелел начать работы и пробился сквозь строение пирамиды до самого склепа, где много веков пролежала мумия верховного жреца. Я разломал саркофаг, размотал бесчисленные повязки и обмотки и наконец добрался до бесценного фолианта, схороненного на груди мертвеца. Дрожащей рукою я схватил книгу и кое-как выбрался из пирамиды, оставив мумию в черном и безмолвном склепе ждать воскресения и Страшного суда.

— Сын Абу Аюба! — воскликнул Абен Габуз. — Ты великий путешественник и повидал много чудес, но какое мне дело до пирамид и до книги тайн мудрого Соломона?

— Есть тебе дело, о царь! Я изучил эту книгу, всякое волшебство мне подвластно, и джинны под рукой у меня. Таинство талисмана Борсы мне ведомо, и я могу сотворить подобное и куда больше.

— О, мудрый сын Абу Аюба, — возрадовался Абен Габуз, — таковое волшебное средство вернее дозорных башен в горах и пограничных застав. Сделай мне такого стража, а за расходами я не постою, черпай из моей казны сколько потребно.

Звездочет тут же принялся за работу, дабы удоволить государя. Он повелел воздвигнуть башню превыше всех башен царского дворца, на уступе Альбайсина. Ее составили камни, привезенные из Египта, по слухам, взятые от пирамиды. Вверху башни был круглый зал с окнами на все стороны света, и у каждого окна столик, подобный шахматному, с кукольной ратью, конной и пешей, во главе с владыкою той стороны, и все деревянной резьбы. У каждого столика лежало небольшое копье вроде шила, и на нем были начертаны халдейские письмена. В зал этот вели медные двери с большим стальным замком, ключ от которого хранился у царя.

Башню венчал шпиль, а на нем бронзовое изваяние: всадник-мавр со щитом на одной руке и копьем в другой, острием кверху. Лицом всадник был обращен к городу и как бы надзирал за ним, но если откуда-нибудь грозил враг, всадник обращался в ту сторону с копьем наперевес.

Когда закончилось сооружение этого волшебного устройства, Абен Габуз сгорал от нетерпения его испробовать и мечтал теперь о вторжении так же пламенно, как раньше жаждал отдохновения. Скоро случилось по желанию его. Рано утром донес ему часовой, поставленный следить за башней, что бронзовый всадник обратился лицом к горам Эльвиры и копье его направлено прямо на перевал Лопе.

— Бить в барабаны, трубить в трубы и всю Гранаду призвать к оружию, — обрадовался Абен Габуз.

— О царь, — молвил звездочет, — да пребудет город твой в покое, и не тревожь своих воинов; ты разделаешься с врагом без их помощи. Отпусти слуг своих, и взойдем на башню, в тайный чертог.

Престарелый Абен Габуз кое-как осилил башенную лестницу, опираясь на плечо куда более старшего годами Ибрагима ибн Абу Аюба. Они отперли медные двери и вошли в чертог. Окно в сторону перевала Лопе было растворено.

— Оттуда, — сказал звездочет, — надвигается опасность; приблизься, о царь, и узришь таинство.

Царь Абен Габуз приблизился к столику вроде шахматного, на котором были расставлены деревянные фигурки, и, к изумлению своему, увидел, что все они движутся. Кони дыбились и гарцевали, воины бряцали оружием, и доносился слабый рокот барабанов и труб, бренчала сбруя, ржали скакуны, но все это было не громче и не внятнее, нежели жужжание пчелы или летней мухи, тревожащей дремотный слух лентяя, прикорнувшего в полуденной тени.

— Ты зришь, о царь, — сказал звездочет, — живое свидетельство того, что неприятель твой ополчился на тебя. Верно, они уже в горах, идут перевалом Лопе. Хочешь посеять среди них страх и смятение, дабы они отступили без кровопролития, рази их тупым концом волшебного копья, а ежели нужны раздоры и убийства — бей острием.

Лицо Абен Габуза потемнело; он жадно схватил копье дрожащими пальцами и, тряся седою бородой, просеменил к столику.

— О сын Абу Аюба, — возгласил он, подхихикнув, — прольем-ка, пожалуй, немного крови!

И, сказав так, он поразил волшебным копьем нескольких куколок, а других ударил древком. Те грянулись замертво, а эти обратились друг на друга и начали свалку и побоище.

Не без труда звездочет удержал руку миролюбивейшего государя, не дав ему истребить недругов всех до единого, и уговорил его покинуть башню и выслать лазутчиков к перевалу Лопе.