Потом - Валентин Маслюков

— Вы волшебница? — сказала Золотинка, словно бы только сейчас это сообразила.

— Да, — просто ответила Анюта.

Имелись и другие вопросы, но Золотинка благоразумно придержала язык.

— Меня зовут Анюта, — сообщила волшебница. — Я здесь в гостях на свадьбе и скоро уеду.

Сказала и ничего взамен не спросила.

Золотинка неопределенно кивнула, она старательно пялилась на верх башни, не представляя, однако, что должно последовать.

Последовало вот что. Стукнула деревяшка, нижняя часть окна поднялась, и показалась голова. Не только лысая, но еще и замечательно круглая, в пышном обрамлении перьев, которое походило на воротник. Верно, воротник это и был, голова, во всяком случае, принадлежала человеку, а не птице.

— Ну что еще? — прокаркала голова.

— Видохин, вот я здесь, внизу, — сказала волшебница.

Обежавши взором вершины, голова обратилась вниз. Что она себе надумала, угадать было невозможно — исчезла, деревянный стук возвестил, что окно опустилось.

По прошествии некоторой доли часа, волшебница сочла необходимым приободрить Золотинку:

— Сейчас он откроет. — И еще долю часа спустя добавила: — Должен открыть.

Надо полагать, они не очень-то хорошо договорились насчет того, что Видохин должен; виновато улыбаясь, волшебница достала из-под черно-белого плаща новое перышко и одним дуновением отправила его ввысь. На этот раз Видохин вовсе не подал голоса; некоторое время спустя заскрежетали засовы и дверь приотворилась — настолько, чтобы проскользнуть. Волшебница и проскользнула. Когда же Золотинка попыталась повторить то же самое, старческая рука уперлась ей в грудь. Защемленная дверью, не имея возможности податься ни туда, ни сюда, девушка вскрикнула. На мятом, желтом лице старика выразилось телесное усилие — Видохин молча давил на дверь.

— Простите, — пресекающимся голосом пропищала Золотинка, — могу ли я видеть здесь пигалика Буяна?

— Постой, Видохин! — вмешалась волшебница. — Пусти мальчика, он ищет.

Видохин, против ожидания, ослабил напор и пропустил Золотинку, пусто на нее глянув. Она очутилась в полутьме, и тотчас пришлось споткнуться — что-то подвернулось под ноги.

— Пусть только мальчишка влезет в лохань с кислотой, я вышвырну его вон, — раздался старческий голос Видохина, который возился с запорами.

— Пигалик Буян уважаемый член Совета восьми, — сказала Золотинка как бы в оправдание.

— Здесь кислота? — отозвалась волшебница Анюта.

— Нет, наверху. — Голос Видохина звучал надтреснуло и затрудненно.

Нужно ли было понимать так, что Золотинке следует подняться наверх, чтобы попасть в предназначенную ей лохань? Это осталось без уточнения, потому что Видохин и волшебница ступили на лестницу, а Золотинку забыли среди стоялых, в человеческий рост корзин, ящиков и бочек, которые различались смутными грудами. Узкая деревянная лестница достигала потолка одним долгим пролетом. Сначала поднималась Анюта, следом кряхтел Видохин, просторный меховой плащ его с широкими, как крылья, рукавами и вспученным воротом задевал полами крутые ступеньки.

Достаточно освоившись во мраке, который ослаблялся светом высоко прорезанных бойниц, Золотинка пробралась к лестнице. Она попала в мало чем отличное помещение наверху, захламленное и полутемное; лестница развернулась здесь в другую сторону. Волшебница и Видохин не замечали приблудного гостя.

— Я уезжаю, Видохин, — сказала волшебница.

— А! В добрый путь! — с некоторым усилием пожелал ей добра Видохин.

— Возможно, я вернусь, когда замок опустеет.

— А!

— Такая уж моя участь — возвращаться.

— А-а.

— И ты, Видохин, тоже ведь поедаешь свой собственный хвост.

— А-а, — равнодушно отозвался старик. Впрочем, ему трудно было говорить на крутом, неверном подъеме. Он сипло дышал и хватался за перила.

— Видохин, ты болен? — остановилась волшебница.

— А! Да, — словно бы спохватившись, припомнил Видохин. — Да! Я скоро умру.

Анюта промолчала, и больше не говорили.

Поверх деревянных балок и настила третий ярус имел каменное покрытие. Едва только глаза Золотинки поднялись над уровнем пола, взору ее предстал мусор, лепешки засохшей гущи на выщербленных плитах, а в голову шибанул кислый дух красильной мастерской. Цветные окна в мелких круглых переплетах наполняли комнату мутным светом. Из обихода красильни попал сюда широкий дубовый чан, но главное место занимали печи. Устроенный у глухой стены очаг принял внутрь себя два малых железных горна. На противне с золой стояли там почерневшие глиняные сосуды. Две другие печи, кирпичные, располагались справа и слева от очага: одна высокая, квадратная, с несколькими топками, другая приземистая, круглая, без дымохода. Застарелая копоть покрывала стены и потолок, густо собиралась вокруг узкого проема в потолке, верхние ступеньки ведущей на следующий, четвертый ярус лестницы почернели и даже обуглились.

Чем больше Золотинка приглядывалась, тем больше проникалась тягостным ощущением запустения, упадка и неустойчивости. На полках и на столах теснились немытые, с запекшимися остатками веществ сосуды, глиняные, оловянные, стеклянные; перегонный куб и реторты. Поверх сосудов клонились в случайных положениях противни, на них опасно громоздились железные и бронзовые приборы: щипцы с хитро изогнутыми хваталками, циркули, ложки на длинных ручках. Долгое коромысло весов, подвешенных на уходящей к потолку цепи, безнадежно перекосилось. Навалом, как дрова, лежали в простенке между окнами не застегнутые, растрепанные книги. Ломаные перья, полузасохшая чернильница — все говорило о небрежении, об утрате веры в священную силу слова.

Осматриваясь в мастерской, Золотинка помнила, что поднялась сюда в поисках пигаликов, и однако же, испытала нечто вроде потрясения, обнаружив у себя за спиной скромно выжидающего Буяна с товарищем. В скромности пигаликов было нечто вызывающее оторопь: трудно представить, чтобы они не слышали разговора внизу, и вот же не посчитали нужным (или приличным?) известить о себе голосом.

Буян не выказал радости от скоро последовавшей за расставанием встречи; быть может, удивление и ворох сомнений, вызванных Золотинкиным поведением, заглушили в нем неизменную доброжелательность — он не улыбнулся. Товарищ его, моложавый щеголеватый пигалик с длинным мечом на перевязи, Золотинке не понравился. Беглый, мало что дающий для стойкого впечатления взгляд не открыл ей ничего внушающего приязнь, а впоследствии, приглядываясь, она лишь утвердилась в своем предубеждении, вызванном, может статься, не сколько личными достоинствами или недостатками Черниха — это было имя второго пигалика, — а тем глубоким впечатлением, которое оставил в душе Буян. Холодный взгляд Черниха, как чувствовала Золотинка, скользил по поверхности людей и явлений. Не то чтобы Черниху не хватало проницательности — ему не хватало основанной на чувстве любопытства к людям и явлениям пытливости, которая так очевидно проявлялась в повадках Буяна.