Путешествие шлюпок с «Глен Карриг» - Уильям Ходжсон

До сих пор я считал, что краб, которого мы пытались изловить в водорослях плавучего континента перед прибытием на остров, был чудовищем из чудовищ, но эта тварь превосходила его размерами более чем втрое. Казалось, будто людей преследует взбесившийся стол; несмотря на свою кажущуюся неповоротливость, чудовище мчалось по песку и водорослям гораздо быстрее, чем можно было ожидать. Двигалось оно боком, как все крабы, быстро перебирая восемью членистыми ногами и подняв вверх страшную клешню, возвышавшуюся над землей почти на двенадцать футов. Наши товарищи опережали преследователя всего на несколько саженей, и я не знаю, успели бы они достичь долины, где на твердой земле смогли бы развить более высокую скорость, но случилось непредвиденное: один из матросов вдруг споткнулся о пучок спутанных водорослей и повалился на песок лицом вниз. Он бы, несомненно, погиб, если бы не отвага его напарника, который решительно повернулся навстречу чудовищу и поразил его своим двенадцатифутовым копьем. Как мне показалось, острие копья угодило в тело твари примерно на фут ниже нависающего как козырек панциря и погрузилось довольно глубоко, ибо по воле Провидения матросу удалось попасть в одно из немногих уязвимых мест чудовища. Как бы там ни было, получив чувствительный удар, краб немедленно прекратил погоню и, щелкнув клешней, переломил древко копья с такой же легкостью, с какой я сломал бы соломинку.

К тому времени, когда мы добежали до места сражения, упавший матрос уже поднялся и поспешил на помощь товарищу, но боцман перехватил у него копье и сам напал на чудовище. Он, однако, не пытался повторить удар в туловище, а сделал два быстрых выпада, метя в стебельчатые глаза твари; мгновение спустя ослепленный краб повалился на песок и только беспомощно размахивал в воздухе своей большой клешней.

После этого боцман велел нам отойти подальше, что мы и исполнили в точности, привыкнув беспрекословно подчиняться нашему начальнику, успевшему многими делами доказать нам свою мудрость и дальновидность; только товарищ упавшего матроса настаивал на том, чтобы добить краба и на славу угоститься его мясом, но на боцмана его доводы не возымели никакого действия; он сказал, что тварь еще способна нанести смертельную рану любому, кто окажется в пределах досягаемости ее клешней. После этого боцман велел обоим матросам больше не собирать раковины, а достать рыболовные снасти и попытаться поймать какую-нибудь рыбу с безопасного уступа на склоне утеса, на вершине которого мы устроили наш лагерь; сам же вернулся к ремонту шлюпки.

Лишь незадолго до того, как вечер опустился на наш остров, боцман прекратил работу и велел матросам, которые, закончив носить топливо, собрались вокруг, сложить бочонки с водой (мы решили не поднимать их на утес из-за их немалого веса) под перевернутую шлюпку. Тотчас несколько матросов приподняли борт, а остальные закатили под него бочонки; потом боцман положил туда же брусок, который он так и не закончил обтесывать, и мы опустили шлюпку на место, полагая, что под ней наше имущество будет в полной безопасности.

После этого мы немедленно отправились в наш новый лагерь; за сегодняшний день мы очень устали и могли думать только об ужине. Наверху нас уже ждали матросы, ловившие рыбу; они хотели показать боцману свой улов — большую красивую рыбу, похожую на королевскую макрель, попавшуюся на удочки несколько минут назад. Осмотрев добычу, боцман признал ее съедобной, после чего матросы тотчас принялись потрошить ее и чистить. Как я уже упомянул, эта рыба походила на королевскую макрель и имела полную пасть длинных и острых зубов, назначение которых я понял, увидев содержимое ее желудка, в коем, казалось, не было ничего другого, кроме полупереваренных щупалец осьминогов или каракатиц, которыми буквально кишело море под водорослями плавучего континента. Щупальца эти наши повара бросили на землю, и я имел возможность убедиться, что некоторые из них были весьма длинны, из чего я сделал вывод, что пойманная нами рыба была для этих отвратительных тварей грозным противником, не боящимся нападать даже на особей много крупнее себя.

Пока готовился ужин, боцман попросил нескольких матросов помочь ему натянуть на колья запасную парусину для защиты от ветра, который был столь силен здесь, на вершине, что по временам мы начинали бояться, как бы он не сдул наш костер в воду. Работа оказалась нетрудной, ибо как раз с наветренной стороны от костра вдоль края утеса тянулась одна из тех трещин, о которых я упоминал; матросы забили в нее опорные колья, и вскоре парусиновая стена была готова. Тем временем подоспел и ужин; пойманная рыба оказалась довольно вкусной, хотя, на мой взгляд, ее мясо было, пожалуй, несколько жестковато; последнее обстоятельство, впрочем, не могло иметь большого значения для людей, которые давно не ели досыта (здесь я должен заметить, что начиная с этого дня и до самого конца нашего пребывания на острове мы рыбачили ежедневно, сберегая таким образом наши запасы солонины). Утолив голод, мы устроились на земле, чтобы выкурить по трубочке; нападения мы могли не бояться, ибо нас охраняли высота утеса и неприступность трех его склонов. Тем не менее, после того как мы покурили и отдохнули, боцман объявил нам распорядок ночных вахт: беспечность была не в его характере.

Вечер был уже очень поздний, но у нас на вершине темнота была не такой плотной, как внизу, так что, напрягая зрение, можно было рассмотреть что-то на довольно-таки значительном расстоянии. Мною же как раз овладела задумчивость, и, испытывая острое желание побыть немного в одиночестве, я отошел от костра и встал на подветренном краю утеса. Здесь я некоторое время курил, время от времени бросая тоскливые взгляды на унылые, однообразные пространства плавучего континента, составленного из тины, морской травы и водорослей и тянувшегося, казалось, до самого горизонта. Помимо воли я задумался о смертной тоске, которую довелось испытать морякам, чьи суда оказались в плену этой плотной зеленовато-бурой жижи, да так и не смогли выбраться. Потом мои мысли естественным образом перекинулись на останки потерпевшего крушение судна, одиноко стоявшего среди водорослей сравнительно недалеко от утеса; пытаясь представить себе последние минуты и часы его экипажа, я невольно впал в еще большее уныние: несомненно, отважные моряки в конце концов погибли от голода, а если нет, то их наверняка прикончили одного за другим дьявольские твари, обитающие в бездонной пучине под плотным ковром плавучих водорослей. Но не успел я додумать свою мысль до конца, как на плечо мне легла тяжелая рука; это был боцман, который, догадавшись о моем состоянии (ему и раньше доводилось упрекать меня в чрезмерной подверженности меланхолии), неслышно подошел ко мне сзади и заговорил весьма сердечным тоном, убеждая меня оставить печальные размышления и поскорее вернуться к костру. Именно за эту внимательность — а также за многое другое — я успел полюбить нашего боцмана, который, как мне по временам казалось, относился ко мне с почти отеческой заботой; к несчастью, его сдержанность и немногословие не позволяли разобраться в его отношении ко мне точнее, но я надеялся, что оно именно таково, каким я его себе представлял.