Записки о Рейчел - Мартин Эмис

— Думаю, да.

— Ну ладно, увидимся завтра. Около шести?

— Ага. Я люблю тебя.

— Я тебя тоже.

Вернувшись в столовую, я застал Нормана в одиночестве. Я спросил, где остальные. Том блевал в туалете наверху. В отличие от Джеффри — тот блевал в туалете внизу.

— С чего это они? — спросил я.

— Виски, — рассудительно произнес Норман. — Этот ушлёпок совсем не знает меры.

— Тут не просто виски. Должно быть, еще и снотворного наглотались.

Норман пожал плечами.

— Ну и мудаки. Пойдешь смотреть, как они?

— Нет. Ну их на хуй. Заебали. Сами справятся.

— Дело твое.

Мы играли в полном молчании. Я позволил Норману выиграть три партии подряд и затем сказал:

— Рейчел, наверное, завтра переедет сюда пожить. Ее родители уезжают в… Корнуолл на пару недель.

— Да? А чего она с ними не едет?

— Она не хочет. И я не хочу, чтобы она ехала.

— Ясный пень. — Норман подлил виски. — А что это была за баба, которую ты приводил сюда раньше?

— Глория?

— Ага. С виду на ней клейма негде ставить.

— Да, но это было просто так — потрахались и разбежались. С Рейчел иначе. Первая любовь и все такое.

Несуществующие брови Нормана поползли вверх.

— Да ладно пиздеть, — сказал он.

Затем послышались звуки легких шагов. В дверях появилась голова Дженни.

— Кто-нибудь пользовался телефоном в моей спальне?

— Я, — сказал я.

— Ты не положил трубку на место.

— О, прости. — Но она уже ушла.

— Понимаешь, о чем я? — спросил Норман. — Сука, сука, сука.

— Понимаю. Но от этого никуда не денешься. Все равно рано или поздно придется на ком-то остановиться.

— С какой стати?

— Потому что иначе, — я говорил и сам удивлялся, — у тебя поедет крыша или ты начнешь бояться, что у тебя поедет крыша, а это еще хуже. Ты не можешь все время спать один… Извиняюсь. Похоже, я нажрался.

— Теперь еще и ты? — Он смотрел на меня с любопытством.

— Короче, я уже спросил Дженни, не против ли она.

— И че она сказала?

— Она за. — Я решил говорить начистоту. — Ебаные карты. — Я выложил на стол очередной десятипенсовик. — Просто Дженифер выглядит последнее время какой-то подавленной. Она всегда была человеком настроения, это правда. Бывало, в общем-то, и похуже, чем сейчас. Вообще мрачно зависала. Просто мне интересно, есть ли что-нибудь конкретное, из-за чего она так переживает. Тем более, зная ее…

— Да? Зная ее — что? Если тебе интересно, я могу сказать.

— Э-э, то есть не надо говорить, если ты не хочешь.

— Да мне похуй. Только не начинай…

Мы услышали, как что-то скатилось по лестнице. В комнату ввалился Том.

— Отлично выглядишь, — сказал я.

— Где Джеф? — спросил Том.

— Блюет внизу.

— Прости, чувак. Я больше не могу. Я сваливаю.

— Подожди минуту. Я его позову. — Я встал.

— Не надо, я пошел.

Я вышел в коридор вслед за несчастным Томом.

— Не парься. Щас я его позову.

Он выставил перед собой ладони, как эстрадный актер, пытающийся утихомирить аплодирующую публику.

— Всё пучком, — заявил он.

Мимо нас проскочил Норман.

— Дженни!

В туалете я опустился на колени. Джеффри бессильно пошевелил пальцами в мою сторону, давая понять, что узнал меня.

— Черт. Я тебя запарил.

— Отнюдь, — сказал я, помогая ему дойти до моей комнаты. — Рад тебя видеть.

— А где Том?

— Он свалил. Что ты ему дал?

— Половинку трипа, «секонал» — не помню сколько — и два колеса «могадона». Он в порядке?

— Да. — Я сел на кровать. — Как там Шейла?

— В том-то и дело. Она меня послала. Два дня назад. — Он помотал головой, словно бы не веря. — Послала. Ну не прикол?

— Хочешь яблоко?

С Джеффри произошло следующее. Шейла вернулась с работы (она была секретаршей) и обнаружила его неподвижно лежащим навзничь на полу спальни — по динамику от проигрывателя возле каждого уха, истлевший косяк в одной руке, опрокинутый стакан возле другой, из уголков рта сочится слюна. Он бухал с самого утра. Он бухал с самого утра уже с сентября. Придя в себя, Джеффри обнаружил на груди конверт. Там было вкратце обрисовано положение вещей и лежала пятифунтовая банкнота.

— Я считаю, что не успел еще с ней натрахаться.

— Как так?

— Да я все время бухал. — Он постучал по пепельнице сигаретой. Но с нее ничего не упало.

— И у тебя не стоял?

— Не стоял. И я постоянно блевал в постели.

— Часто?

— Чаще, чем не блевал. — Он потряс головой. — А как у тебя с этой еврейской цыпой?

Я уже хотел было все ему рассказать, но вдруг подумал, что это может его вообще подкосить.

— Она оказалась вовсе не еврейкой.

— Трахнул ее?

— Ну да. В общем — неплохо. Немного скучновато. Ну, ты меня понимаешь. Ничего особенного.

Боюсь, что последующие две с половиной недели видятся мне сейчас как в тумане. Дни очень быстро стали походить один на другой. Несколько страниц в моем дневнике вообще пусты, а в «Записках о Рейчел» за этот период можно увидеть лишь жалкую кучку голых фактов да мой неизменный поток сознания. Однако это побуждает меня к структурному рассмотрению произошедшего — наилучший способ смотреть на вещи, как я считаю. Все даты на месте, так же, как и большинство моих мыслей и ощущений. И у нас осталось всего полчаса.

Делаю глоток вина. Переворачиваю страницу.

Все началось очень мило.

Затаскиваем багаж на кухню. Нас с Рейчел встречают Норман и Дженни. Они стоят в торжественных позах у окна; у каждого в руке по бутылке шампанского, третья стоит на столе в окружении полудюжины бутылок «Гиннеса» для Нормана — чтобы он мог запивать шампанское. Мне даже стало неловко от того, насколько это меня тронуло. Но еще более сильные чувства я испытал, глядя на то, как Рейчел улыбается, на ее взрослую дамскую сумочку и на потертый чемодан: от нее исходило ощущение независимости, отдельности. Рейчел обладала индивидуальностью — и Джен с Нормом были рады засвидетельствовать ей свое почтение. У нее были свои вещи, и она была самостоятельным человеком. Она не была лишь совокупностью моих навязчивых идей; она просто выбрала быть со мной.

Мы пропели: «С днем рождения, Рейчел», — для смеха зажав носы.

Шампанское не просто напиток — наркотик. В ретроспективе произошедшее кажется странным, каким-то слишком уж детским: все равно как прижатая после школы в уголке толстушка- одноклассница — я, задрав ей юбку, разглядываю голубые панталончики, ты ощупываешь ее неубедительные груди, она польщена и унижена (но кому есть дело до ее ощущений?); или как старшая сестра (или мать) вашего друга, мелькнувшая голышом на пути из ванной; или как вечеринки, на которых пивные рты и помятые тела сталкиваются, будто автомобили в замедленной съемке; даже, скорее, как эти бесконечные подростковые посиделки вчетвером, когда моя рука сползает по ее блузке, а твоя рука уже почти заползла ей под юбку, но зато у тебя сильнее сопротивляется — кто быстрей? По крайней мере, так чувствовал себя я, единственный тинейджер в комнате, из всех присутствующих — самый восприимчивый к несоответствиям.

Прежде мы всегда группировались однополыми парами. Теперь же мистер и миссис Энтвист- лы сидят в одном углу дивана, а Чарльз Хайвэй и Рейчел Ноес — в другом. Все обнимаются, кричат и смеются, пьяные в дымину. Но потихоньку крики и смех умолкают. Я замечаю, что рука Нормана блуждает по грудям Дженни, а сама Дженни уступает всеобъемлющему напору Норманова тела, скупым поцелуям его непомерного рта. Со звуком выстрела отлетает от платья пуговица. Дженни, с беспомощным выражением на лице, оказывается на полу под Норманом.

Мы с Рейчел выходим.

Еще минимум полчаса после того, как мы с Рейчел закончили заниматься любовью, сверху слышится бычье дыхание Нормана и кукареканье Дженни. Затем тишина.

— Боже, — с уважением сказал я.

— Еще бы — это впервые за месяц.

— Правда?

— Она так сказала.

— А, ну да. Вы же девчонки. Я все время забываю. Конечно, она тебе рассказывала. Полагаю, она сказала тебе, из-за чего?

— Как бы не так. Вообще-то, она уже собиралась. Но тут вошел он.

— Но ты догадываешься, кто из них «зачинщик»?

— Не особо. Но скорее он.

— Похоже на то. Ну и дела. Извини, у меня затекла рука.

— Так лучше?

— Ага.

Мы еще раз занялись любовью. В конце концов, ей уже было двадцать. Я заполучил свою Взрослую Женщину.

Одна хорошая вещь касательно первой недели.

Я познал удовольствие от чистоты (Рейчел мылась по меньшей мере дважды в день, так что мне тоже приходилось мыться хотя бы раз), и даже не столько от чистоты, сколько от самого желания иметь чистую одежду и опрятную комнату. Я понял, что уже привык любить свой бардак; не знаю, было ли это попыткой выразить в символической форме мой внутренний беспорядок. Так или иначе, я проводил немало времени в постели и обнаружил, что неплохо отдыхаю с этой коричневатой штуковиной подле меня. Превосходное состояние ее тела, похоже, передавалось и мне, и благодаря передышке, которую даровала мне моя грудь (потребовавшая до сих пор лишь один полуночный поход в уборную), я получил некоторое представление о том, что значит обладать организмом, которому можно без боязни смотреть в глаза.