Служители ада - Юлиан Шульмейстер

Молчит Фалек — что может ответить? Наталка доверчива, ее душа открыта людям, и люди раскрывают ей свои души. Люди! Достаточно одного негодяя, чтобы ее погубить. Никто не знает, сколько негодяев во Львове, встречался с ними здесь, в гетто, и за его стенами.

Прижалась Наталка к Фалеку и тоже умолкла. Последняя встреча, а она читает нотации. Мало ли за эти месяцы обижали любимого, отворачивались, гнали прочь!

— Не знаю, что случилось со мной, извини за глупую лекцию, — шепчет Наталка в самое ухо, целует.

Дошли до больницы, вошли во двор, обнялись и никак не могут расстаться, боятся вымолвить слово, нарушить счастье последних мгновений. Так бы вечно стоять… Вырвался Фалек из объятий Наталки, щемит сердце, хоть вой.

— Поцелуй Ганнусю, пусть не забывает отца! — шагает Фалек в глубь гетто. Спешит, может сил не хватить, неудержимо тянет к Наталке.

Утром Фалек поведал доктору Гаркави о страшной беде Рахили., Долго расхаживал доктор по своему кабинету, перебирал за столом какие-то бумаги и книги.

— Проще всего и безопасней для всех вызвать искусственные роды, тогда погибнет только ребенок, еще не начавший самостоятельно жить. Для здоровья матери нет опасности, это я гарантирую. Задним числом невозможно оформить рождение ребенка, беременность вашей Рахили зафиксирована участковым врачом, значит, в медицинском и жилищном отделах, возможно, и в службе порядка. Наивно думать, что все эти чиновники станут ради Рахили рисковать своей жизнью. И станут ли соучастниками все жители вашей квартиры?!

— Значит, выход только один! — не поймет себя Фалек: здоровью матери не грозит опасность, но от этого легче не стало.

— С точки зрения медицинской имеется только один выход, с точки зрения человеческой этот выход претит. Новый немецкий приказ — еще один шаг к уничтожению еврейского народа. Не должны рождаться дети, на нынешнем поколении должна закончиться еврейская жизнь. Ни один народ не может и не должен смириться со своей гибелью, и если ваша Рахиль способна на подвиг — я ей помогу. В седьмой палате сыпнотифозного отделения вчера умерла Этель Лихтенштейн, за день до этого скончалась ее пятидневная дочка. Положим Рахиль в сыпнотифозное отделение, зафиксируем ее смерть, продолжим жизнь Этель Лихтенштейн и ее пятидневной дочки. Бог поможет, Рахиль родит дочь. Родится мальчик — что-нибудь придумаем. Но рожать придется в сыпнотифозной палате. После родов Певзнеры уже не смогут жить у сестры, Этель Лихтенштейн со своими детьми должна начать новую жизнь там, где ее не знают. Больше ничем не могу помочь.

Возвращается Фалек домой, обдумывает предстоящий разговор с Певзнерами. Роды ныне — подвиг, сражение беспомощных рожениц, их семей и врачей с беспощадным, сильным и вездесущим врагом. Близорукий, худой и тщедушный доктор Гаркави — настоящий герой. Наверное, не стерпел бы пощечины полицая, как тогда он, Фалек. Не всякая жизнь — благо, может быть благом и достойная смерть. Как бы поступил на месте Хаима, если бы должна была рожать Наталка?.. Является ли подвигом бессмысленный риск? А как же судьба еврейского народа? Победит Гитлер — нацисты уничтожат еврейский народ, новорожденные ничего не изменят.

Вошел Фалек в комнату, сели ужинать, никто ни о чем не спрашивает. Жизнь людей этой комнаты и его, Фалека, жизнь зависит от решения Гаркави, от их решения. Не в праве ничего скрыть, ничего не желает скрывать.

— Доктор Гаркави готов сделать выкидыш, и это совсем не опасно для матери. — Сделал Фалек паузу, никто не нарушил тишины. — Если Рахиль решится рожать — поможет, но рожать придется в сыпнотифозной палате. Рахиль должна будет принять имя и фамилию Этель Лихтенштейн, умершей с новорожденной от тифа. Пройдут роды благополучно — вам, Хаим с Рахилью, придется начинать жизнь в другой квартире, где с Певзнерами никто не знаком. И знаете, что еще сказал доктор Гаркави? Что готов пойти на все это, чтобы на нынешнем поколении не закончилась жизнь еврейского народа.

Больше Краммер ничего не сказал, и так ясно: роды могут закончиться гибелью не только Певзнеров — всех здесь присутствующих.

Взял Хаим Певзнер руку жены, погладил, поцеловал:

— Что скажешь, Рахиль?

— Можешь, Хаим, назвать меня дурой, хочу рожать, не могу стать убийцей ребенка, который так же мне дорог, как Сима и Клара, носящая имя покойной мамы.

— Ты совсем не дура, Рахиль! — обнимает Хаим жену. — Ты не дура, Рахиль, и ты таки родишь, но не дочку, а сына, чтобы было кому мстить изуверам.

В девять вечера у Рахиль начались схватки. Могли дойти до больницы, но этого нельзя делать. Как и было договорено, Хаим и Фалек привезли на ручной тележке. Притащил Фалек носилки, отнесли Рахиль в покойницкую сыпнотифозного отделения. На полу лежат трупы, роженицу положили на деревянную кушетку. Фалеку надо бежать за Гаркави, Рахиль боится оставаться с покойниками. И Хаиму невозможно задерживаться: это вызовет подозрение. Расцеловал Хаим жену и шепнул:

— Думай только о нашем ребенке и благодари бога, что ты среди умерших, а не среди живых мучителей.

Вышли, закрыл Фалек на ключ покойницкую и помчался в кабинет главврача.

Одевается доктор Гаркави, беседует с Краммером:

— Хорошо, если сразу начнутся роды, нам в покойницкой долго нельзя находиться. Если схватки затянутся, придется Рахиль одной полежать с покойниками, вы незаметно наведывайтесь. Начнутся роды — запрете меня в покойницкой и гуляйте поблизости. Войдете, когда из-под двери покажется кончик белой бумажки.

— А если явится служба порядка или гестапо и потребует открыть дверь? — От этой мысли тяжелеет затылок и сжимается сердце.

— Эти паны в дневное время не совершают экскурсий по сыпнотифозным палатам еврейской больницы, ночью тем более найдут получше занятие. Если все же нагрянет такая беда, отводите, проявляйте находчивость, пугайте завшивленными сыпнотифозными трупами.

— А если не испугаются и прикажут открыть?

— Значит, такова наша доля, — доктор Гаркави тщательно моет руки, трет щеткой. — Пойдемте, Краммер, непривычное соседство с покойниками может вызвать у роженицы нежелательные эмоции.

Пришли в покойницкую, подошел доктор Гаркави к Рахили, приветливо спрашивает:

— Как самочувствие?

Смотрит на доктора и не может ни слова вымолвить. Никогда в жизни не оставалась наедине с покойником, а тут ночь, тусклый свет, изуродованные болезнью и голодом трупы.

Понимает доктор состояние своей пациентки, улыбается ласково:

— Отвернитесь, Краммер, начинаю осмотр… Голубушка, все прекрасно, отходят воды. Только не вздумайте кричать, иначе всем гибель. Думайте о ребенке, только о том, что должны дать ему жизнь.

— Я буду думать о ребенке! — чуть слышно прошептала Рахиль, благодарно блестят черные большие глаза.

— Краммер, закрывайте нас и приступайте к обязанностям!

Закрыл Краммер на ключ покойницкую, поражен мужеством доктора. Одно дело слышать о благородстве о мужестве, другое — видеть это, совсем иное — самому быть мужественным. Доктор, наверное, не думает о мужестве, а поступает так, как велит совесть. Конечно, и доктору Гаркави страшно, но главное не страх — исполнение долга.

Размышляя о бесстрашии Гаркави, забыл Фалек о своем страхе, заходит в палаты и снова шагает к покойницкой. Не заметил, как прошло время, и в дверной щели показался уголок белой бумажки.

Рахиль, к счастью, родила не сына, а дочь. Теперь они — Этель и Марьям Лихтенштейн. Бывшую Этель Лихтенштейн похоронили на кладбище как Рахиль Певзнер. Хаим горько рыдал на могиле. Не притворялся, покойница своей смертью спасла жизнь его жене и ребенку. После родов трупы вынесли в коридор, на двери покойницкой Фалек повесил табличку: «Дезинфекция». Через двое суток Этель Лихтенштейн и ребенка, как выздоравливающих, поместили в общей палате. Слава богу, не заболели, пора забирать, на каждое больничное место огромная очередь. Есть куда забирать, на Резничной нашел подходящий обмен.

Производятся обмены по оценкам удобств, непонятным вне гетто. Сравниваются не комнаты, а количество живущих в комнате людей, наличие спальных мест: «плацкартных» — на кроватях, диванах и нарах и «бесплацкартных» — на полу. Берутся в расчет отопительные приборы, очаги для приготовления пищи и прочие службы. Кухня не в счет, она тоже жилье.

Хаим Певзнер нашел почти равноценную площадь, но в одноэтажном домике с дворовым туалетом. Ничего не поделаешь, за жизнь Рахиль и Марьям — вполне терпимая плата.

Завтра — переезд, сегодня вечером Хаим Певзнер производит последний обзор внутренних и международных событий. Начал не с «Газеты львовской» и не «Львивскнх вистей» — с газеты юденрата «Mittelungen des Judenraten in Lemberg für judische Geminde» — «Известия лембергского юденрата для еврейской общины».

— Это же надо совсем потерять совесть, чтобы такое писать! Только послушайте, — обращается к сидящим за столом Фире и Фалеку. — Оказывается, «новая Европа» — это как раз то самое, что нужно евреям, без чего они просто не могут жить. Не будь Гитлера, мы бы совсем пропали. И как вы думаете, почему? Мы не любим трудиться! Это я не люблю трудиться, — показывает Хаим свои натруженные мозолистые руки. — И плотник Бергер, Фирин покойный муж, тоже не любил трудиться. Мы жили на проценты, на паях с Ротшильдом содержали банк! Поэтому разжирели, зажрались, это же счастье, что пришли фашисты и начали приучать нас к труду.