Неоновый дождь - Джеймс Берк

— А тебе не кажется, что ты слишком долго занимаешься всей этой домашней чепухой?

— Прости, что надоедаю этим тебе, Седой.

— Я собираюсь убрать этих парней. Надеюсь, тебя в этот момент там не будет.

Он бросил сигарету вслед проезжавшему грузовику. На боку машины была изображена девушка в купальнике.

— Почему я там должен быть? — сказал он. — Я всего лишь парень, который перенес тебя двумя пролетами ниже, спасая от пуль, пока один придурок пытался изрешетить нам уши из винтовки 22-го калибра.

— Ты не мог выиграть в той игре, которую устроил в прошлую субботу.

— Да? Звучит, как на собрании анонимных алкоголиков. Ну, увидимся. Держись подальше от выпивки. Я выпью за двоих. Вот паршивая жизнь.

Он пошел назад к своему автомобилю, шлепая сандалиями по тротуару, — большой, неуклюжий мужчина с красным, в шрамах, лицом, напомнившим мне перезревшую дыню, которая вот-вот лопнет на солнце.

Я изображал из себя прагматика, циника, все повидавшего ветерана войны, пропойцу, источающего сарказм, последнего из луизианских смутьянов; но, как большинство людей, я верил, что правосудие свершится, все проблемы решатся, появится кто-то, держа Конституцию в руке. После обеда я выставил телефон на столик на палубе, пока убирал дом: отполировал латунь и стекло, почистил песком и вновь покрыл лаком шлюз. Потом надел ласты и очки и окунулся в озеро, ныряя в желто-зеленый свет и чувствуя, как силы наполняют легкие и грудь, свободную от алкоголя, а потом вынырнул, разбрызгивая воду, в ушах звенело, но это был не телефонный звонок.

Наконец, в полседьмого вечера позвонил капитан Гидри и сообщил, что никарагуанец остался под стражей, и он сам будет его допрашивать утром, а также свяжется с начальником Фицпатрика из Федерального бюро.

Я пригласил Энни к себе на ужин, и мы жарили мясо у меня на хибати[29], а потом ели под зонтиком в этот остывающий от жары вечер. Западный горизонт пылал вечерней зарей, потом облака окрасились в розовый и пурпурный цвета, и в конце концов на вечернем небе появились огни города.

На следующее утро я сделал сто приседаний, позанимался часок с легкими гантелями, слушая снова и снова старую пластинку Айри Лежена «La Jolie Blonde». Потом составил список покупок и попросил мальчишку, жившего ниже по берегу, подходить к телефону, пока я ездил в одну компанию, предоставлявшую займы, где взял три тысячи долларов под залог моего дома.

Когда я вернулся, солнце стояло уже прямо над головой, белея на чистом небе. Полчаса назад звонил капитан Гидри. Я позвонил ему по межгороду в участок Первого округа, где мне ответили, что он сейчас на собрании и будет не раньше, чем через два часа. Тогда я позвонил начальнику Фицпатрика в отдел надзора за алкоголем, табакокурением и ношением оружия.

— Что вы ожидали от меня услышать этим утром? — спросил он. Я почти видел, как его рука сжимает телефонную трубку.

— Я думал, что, может, вы уже допросили никарагуанца.

— Ты бы лучше встал пораньше утром да почистил зубы в туалете.

— Как прикажете понимать?

— Одного из них ты арестовал; и надо же было додуматься привести его к тем же людям, которые пустили тебя по ветру. Они посадили его в камеру на верхнем этаже. Ночью парочке отвязных черных ребят не понравился запах у него изо рта, они сунули его голову в водосток, который шел по полу, и свернули ему шею.

Глава 10

После обеда я вернул Энни тысячу долларов, которые она внесла как залог за меня, а потом изучил списки дел по коммерческой собственности в судах округов Джефферсон, Орлеанс и Сент-Бернард, в которых числилось имя проныры Ларри Уайнбюргера. Я обнаружил, что он в большой степени был «хозяином трущоб», но если и владел публичным домом в одном из этих трех округов, то значился под другим именем.

Вечером я пошел на встречу анонимных алкоголиков, а позже по дороге заехал за Энни, чтобы с ней пообедать. Ночь выдалась жаркой, и я лег спать на палубе своей лодки, хотя это, пожалуй, было и небезопасно. Но я чувствовал себя в тот момент настолько дискредитированным, что сомневался, чтобы мои злоключения, повторяющиеся, как сказка про белого бычка, могли кому-нибудь угрожать. Всю ночь над озером шумел ветер, и я заснул так крепко, что меня разбудило только бьющее в глаза солнце.

Я сходил на утреннюю встречу анонимных алкоголиков во Французском квартале, потом купил оладьи и кофе в кафе «Дю Монд» и, присев на скамейку в Джексон-сквере, стал смотреть на уличных художников, рисующих портреты и шаржи туристов. В тени еще было прохладно, с реки дул легкий ветерок. Пахло кофе и выпечкой, замороженными креветками, зеленью и цветами, влажным камнем, мокрыми, сбрызнутыми водой из газонных пульверизаторов банановыми листьями, которые вымахали выше окружавшего парк железного забора с острыми наконечниками поверху. Я зашел в собор Святого Людовика и купил маленькую книжку, где описывалась история возведения собора. Потом, сидя на скамейке, листал книжку, а в нескольких футах от меня уличный музыкант-негр играл на гитаре с узким грифом.

Я уже был готов к тому, чтобы прекратить преследование. Я знал, что я не трус и не лодырь, но по какой-то очевидной причине должен был дать себе время восстановиться. Я больше не мог позволить так себя изнурять. Я уже слетел с катушек, и мне хватало нескольких минут, чтобы после одного выпитого стакана дойти до полной отключки (как говорили на наших встречах, где упал, там и встал), и если бы я опять сорвался, то не уверен, что смог бы когда-нибудь выкарабкаться.

После того как мне пришла в голову идея судиться, я даже подумывал прокрасться в дом Уайнбюргера или в его адвокатскую контору. Я знал людей, которые могли бы мне помочь добиться своего. К их числу относились воры, промышлявшие на автомойках, где они делали слепки ключей от дома со связок, на которых были и ключи зажигания; один очень ловкий человек, работавший в службе техпомощи, мог стащить крышку распределителя зажигания из машины, хозяина которой он хотел обокрасть, взломав дверь его дома; а потом, взяв машину на буксир, объезжал вокруг квартала, делал дубликаты ключей на станке, который стоял у него в грузовике, возвращал машину с липовым счетом за ремонт и через неделю обчищал квартиру.

Но делать этого не стоило. Уайнбюргер, малыш израильтянин, Филип Мерфи и генерал были не главным злом общества, потому что существовали другие, гораздо более серьезные и могущественные противники, чем я предполагал. Как только в этих ребятах перестали бы нуждаться, их бы выбросили за борт. Это заключение, к которому пришел человек, сидя в тени банановых деревьев на каменной скамье в прохладное утро, звучало цинично, но большинство честных и опытных копов сказали бы вам то же самое. Вот, например, Верховный суд можно легко упрекнуть в существовании магазинов с порнографической литературой и секс-шоу, ведь обычно они процветают, потому что кто-то из работников суда наживается на этом. Подростки употребляют наркотики не потому, что родители и учителя им позволяют. Они подсаживаются на наркоту, потому что взрослые продают ее подросткам. Здесь нет никаких физиологических тайн, никаких социологических загадок.

Когда люди начинают от чего-либо уставать, значит, скоро это закончится. Между тем Дейв Робишо не собирался отступать от этой схемы. Мой брат Джимми знал это. Он не боролся с миром. Он имел дело с электронными автоматами, запрограммированными на игру в покер, и с букмекерскими ставками, а еще я подозревал, что он продавал виски и ром, прибывающие с островов без акцизных марок. Но он всегда был джентльменом, и все его любили. Копы получали бесплатные завтраки в его ресторане; государственным законодателям наливали в его баре коктейль «Свиной глаз»; судьи знакомили его со своими женами с особой учтивостью. Он преступал закон, имея на каждый случай лицензию, но никогда не нарушал этические нормы, как часто заявлял мне.

— В тот день, когда эти люди перестанут играть на деньги и пить, мы оба лишимся работы. Так что, братец, плыви по течению.

— Извини, — ответил я, — для меня течение всегда в какой-то степени означает сток. У меня просто чуть более богатое воображение.

— Нет, просто ты веришь больше в тот мир, каким он должен быть, чем в тот, который есть. Поэтому всегда будешь идти у кого-то на поводу, как и сейчас, Дейв.

— А что, за это наказывают?

— Откуда мне знать? Я всего лишь хозяин ресторана. А ты тот, кто все время сражается на войне.

Как и следовало ожидать, по иронии судьбы мою задумчивость прервало появление кадиллака терракотового цвета с безупречно белой крышей, который свернул на обочину в двадцати футах от моей скамейки. С обеих сторон из машины вышли двое «шестерок» Диди Джи. Молодые, стройные, облаченные в летние брюки и рубашки с расстегнутыми воротами, они носили золотые медальоны на шее, зеркальные очки и туфли с кисточками, которые стали уже почти униформой. Что всегда поражало меня больше всего в мафиозных шестерках, — пресное выражение на лицах, как будто их покрыли жиром, и избитые фразы, которые, по их убеждению, свидетельствовали об их искушенности. Единственным режимом власти, который добился наибольшего успеха во взаимоотношениях с мафией, был режим Муссолини.