Уорхол - Мишель Нюридсани

Немного позднее он облек свои размышления в формулу: «Вот направление, по которому должно двигаться искусство: интеллектуальная выразительность выше, чем чувственная выразительность».

Устраивались выставки Ньюмана, Морриса, Капроу[269], Олденбурга[270], Джима Дайна[271]. Эти события, которые в то время могли быть приняты за срежиссированные действия, вдохновлялись теориями и опытом американского композитора Джона Кейджа.

Еще было такое течение современного искусства «Флуксус»[272] с его «представлениями», составленными из действий преимущественно забавного, развлекательного характера, с использованием самых неожиданных и удивительных предметов. «Это что-то вроде шоу Спайка Джонза[273], с хохмами, играми, водевильными приемами – на фоне музыки Кейджа и декораций Дюшана», – определил Джордж Мациюнас[274], один из вдохновителей и самый активный участник данного движения.

Одним из выразительных методов был body art, то есть композиция, в которой главным объектом было человеческое тело, здесь преуспел Вито Аккончи[275], но первопроходцем был Дюшан. Стоит вспомнить тонзуру в форме звезды на его темени, которую Ман Рэй[276]документально запечатлел на фотографии, или разные превращения с помощью переодевания и макияжа в женский персонаж по имени Роза Селяви[277]. Стратегия Дюшана состояла, по мнению Ирвинга Сандлера[278], в том, чтобы «сделать из самого себя художественный объект (ничего при этом не “делая”, то есть не выполняя никакой работы, необходимой для получения шедевра), подчеркнуто не выявляя индивидуальное психологическое состояние. Уорхол очень близок к этому».

Но Гринберг, смотревший в корень, признавая за Дюшаном создание двух или трех безусловных шедевров, к которым он относил «Большое окно», доказывал, что художник не только исчерпал все возможности авангардизма, где он не сумел стать объектом для подражания, но и посредственность Дюшана как художника привела к тому, что он бросил рисование, и его отрицание искусства, воспроизводящего отображение на сетчатке глаза, есть не что иное, как досада. Каждый лагерь обвинял других в приверженности «академизму». Как всегда.

Но это не важно. В воздухе чувствовалось недовольство, и молодые художники junk culture[279], близкие по духу к Джону Кейджу или Дюшану, буквально «прогрызали» себе дорогу в искусство.

Включая такие элементы жизни, как обертки, автомобильные покрышки, чучела животных, бутылки кока-колы и тому подобное, помещая их на холсты с грубо, неряшливо, экспрессивно наложенными цветными грунтовками в так называемой манере «живопись действия», с пятнами краски, изломанными предметами, Раушенберг, одаренный ребенок, таким образом создавал комбинированные картины, которые были не только ядовито-ироничными комментариями к абстрактному экспрессионизму, но и местом разрыва реальности, существующим «между искусством и жизнью». С холодком, натяжкой, усмешкой это можно отнести к дадаизму. Раушенберг – это взрыв энергии и молодости.

Он обязательно вставлял в свои картины, объекты, «комбинации» что-то ошеломляющее, фрагменты, имеющие актуальное значение: фотографии учреждений, журнальные портреты Кеннеди, фотографии первого человека на Луне. Раушенберг творил искусство в настоящем, что окажет огромное влияние на поп-арт.

Раушенберг начал свою карьеру с откровенно непочтительного поступка, стерев с холста картину де Кунинга – центральной фигуры абстрактного экспрессионизма. Джаспер Джонс, например, получил первую известность, уничтожив собственные работы, сделанные им в молодости. В 1955–1958 годах его первая серия «мишеней» и «флагов», выставленная у Кастелли, произвела эффект разорвавшейся бомбы и принесла ему скандальный успех. Почему? Потому что озадаченные зрители размышляли перед этими плоскими объектами, нарисованными в технике энкаустики[280], «что же здесь изображено», что же это значит. Картина идентифицируется с флагом, привычным, хорошо знакомым объектом, а может, произведение выполнено новым методом ready-made[281], просто изображение флага или абстрактно геометрическая картина. Возникает замешательство, чувство неопределенности, это подогревает интерес к картине, до этого момента никому не известной, продлевает состояние недоумения, которое приводит к удивлению и восхищению.

Тем более в тот момент, когда в обычных условиях различие между обычным объектом и объектом искусства уменьшается и даже стирается совсем, художник наносит несколько мазков тонкой кистью, тем самым подтверждая живописность своей работы. «Когда становится понятным, что вопрос “Это флаг или картина?” останется без ответа, поскольку он никого не интересует, взгляд зрителя открывается для поп-арта», – писала Люси Липпард[282]. Критик официально упрекает Джаспера Джонса в отсутствии в его картине искусства.

Читая эти строки, понятно, что эта картина очень грамотно, долгое время и во всех тонкостях продумана, после чего исполнена со знанием дела. Однако существует идеологическое давление на сознание, которое подчас мешает просто смотреть и видеть. В то время настоящая живопись принадлежала абстракционизму. Поворот, пусть даже еле заметный, в сторону (речь идет о флаге и хорошо узнаваемой мишени) характеризовался как пассеизм, неадекватность, неуместная выходка. Но в работах Джаспера Джонса идет речь о возврате интереса к фигуративности? Может быть, в первую очередь ставится вопрос об использовании банальных объектов в качестве антидота к сложному языку жестов, стремлению к возвышенному, чем насыщали искусство предыдущие поколения, и нет речи о «возврате к фигуративности»? Может быть, это способ глубже сконцентрироваться на фактическом искусстве, чем в великолепное время Гринберга?

Художники были ошеломлены тем, что предмет на картине воссоздан в мельчайших подробностях, без каких-либо интерпретаций, словно это не картина, а найденный предмет, а если более точно, то это мастерски изготовленная копия предмета, сделанная человеком.

Социолог Жан-Пьер Келлер замечал, что, накладывая на живописное изображение тканевый флаг, Джаспер Джонс «отказывает флагу в статусе представительского характера», а отказ от любого иллюзионизма, с другой стороны, отрицает реальность объекта.

В критической статье, опубликованной в Art News и посвященной первой выставке Джаспера Джонса в галерее Лео Кастелли, Ф. Портер очень справедливо заметил в отношении этих флагов, что символичность их размеров оттеснена на второй план процессом разглядывания. Немного позднее Роберт Розенблум[283] скажет, что «Джаспер Джонс удивляет зрителей в первую очередь тем, что вынуждает их, возможно впервые, изучать внешние свойства до банальности привычного объекта, рассмотреть который у них никогда не хватало времени».

Но это еще не все: в те годы (около 1958-го) все возрастающим интересом пользовалось коммерческое «сырье», именно из-за своей банальности. Этот ажиотаж подогревался довольно категоричным презрительным отрицанием выражения любых чувств и человеческих слабостей.

Видел ли все это Уорхол? Без сомнения.

Впрочем, первые свои картины в стиле поп он рисовал именно в то самое время или немного позднее, но поскольку в большинстве своем они использовались для оформления витрин, в мире искусства его работы не вызвали бурных эмоций, что было бы при других обстоятельствах.

Уорхол познакомился с Раушенбергом и Джонсом, работая рекламным художником в тех же магазинах, особенно у Тиффани и Бонвитт