Предательство в Неаполе - Нил Гриффитс

Мое место в углу уже занято, и я спешу на другое, откуда смогу следить за происходящим.

Снова вводят Сонино. Он садится, положив руки на стол. Алессандро приходится немного отодвинуть свои папки. Оператор налаживает камеру.

На этот раз Сонино показывают фотографии. Мне их четко не видно, но большинство взято из полицейских архивов. На некоторых сцены убийства — черно-белые снимки убитых мужчин, лежащих на тротуаре, навалившихся на рулевые колеса машин, на обеденный стол, все забрызгано кровью. Комментируя кошмарные сюжеты, Сонино иногда берет фото, кладет перед собой и пристально изучает. Не думаю, что эти убийства его работа. Он смотрит на них с презрением. Эти мужланы мясники, а не хирурги. Любители. Сонино что-то говорит, и Алессандро смеется в ответ. Шутка? По поводу трупов? Не знаю. Но все, кроме меня, ее поняли. Впрочем, это подтверждает одну из моих прежних теорий: есть разница между мертвым бандитом и невинной жертвой, — поскольку я сомневаюсь, чтобы Алессандро откликнулся на шутку о человеке, погибшем ни за что ни про что. Что сразу подтверждается новой серией снимков, которые, судя по всему, сделаны после взрывов машин. Вижу тела, части тел, лежащие на улице. Горящие машины, окутанные пламенем и черным дымом. Сонино пытается шутить, но на этот раз — впервые за целый день — Алессандро бьет ладонью по столу и приказывает: «Silenzio!» Сонино и глазом не моргнул.

Алессандро продолжает выкладывать перед ним фотографии. У него свой замысел: доказать, что Сонино не только знал о намерениях гангстеров, но и был в курсе, когда и где заложат взрывчатку. Они обсуждают детали подготовки операции, машут руками, рисуя в воздухе схемы передвижения по улицам Неаполя. На какое-то время они становятся обыкновенными мужиками, спорящими в баре, как быстрее добраться с Римской улицы до стадиона «Сан-Паоло». Заседание заканчивается, когда Сонино взмахивает руками и издает звук, глухо подражая взрыву бомбы. Это не шутка и не дешевый театральный жест: он просто уточняет некую деталь. Возможно, силу взрыва относительно размера улицы. Причина, по которой погибли прохожие, в том, что высокие стены удержали взрывную волну, которая разнесла осколки и обломки по улице. Сонино качает головой: он бы такой ошибки не допустил.

Наконец Сонино увели, а Алессандро переговорил со своим помощником и другим человеком, с которым беседовал перед допросом, и мы уходим. Я сажусь на переднее сиденье машины, Алессандро с помощником устраиваются на заднем. У меня такое ощущение, что помощника начинает раздражать мое постоянное присутствие. Как обычно, наглядевшись на все эти странные судебные процедуры, я чувствую глубокую усталость. Измена, возможно, действует угнетающе, но и паранойя тоже. А она уже овладела мной в той же мере, в какой овладела и преступниками. Интересно, не ищу ли я бессознательно способ поставить себя на место другого человека: значит, теперь у меня такое желание возникает инстинктивно всякий раз, когда я становлюсь свидетелем психологической коллизии? Я пробую вникнуть в разговор на заднем сиденье, но впадаю в дрему. Впрочем, Алессандро окликает меня:

— Джим, он правду говорит? Как вам кажется?

Не оборачиваясь, отвечаю:

— Он малый хитрый.

Слышу тихий смешок Алессандро. Потом вопрос:

— Что еще?

— Возможно, не в своем уме.

Алессандро снова смеется и шутливо спрашивает:

— Ваше профессиональное мнение?

— Мое профессиональное мнение включало бы в себя еще и крайнюю степень эгоизма, основанную на интуитивном осознании своей исключительности.

Алессандро переводит это помощнику, и они смеются.

— Вот что мне хочется понять, Джим. А вдруг его измена — это всего лишь ловушка?

— Я тоже себе такой вопрос задавал.

— И что вы придумали?

— Ничего. По-моему, англичанину предугадать мысли неаполитанца невозможно. Мы два совершенно разных существа. У англичанина чувство сознания собственной правоты непоколебимо. Независимо от того, что является правилом, суть закреплена, и обе позиции выражены четко. Неаполитанская же мораль, я бы сказал, — это праздник, который всегда с тобой.

— На чем, по-вашему, это основывается?

— На интуиции. Мне точно такое неведомо.

— Вы отважный человек, — говорит Алессандро и возвращается к разговору с помощником.

Я не очень понимаю, что он хотел сказать. Не обижен ли он моим сравнением?

Мы приезжаем в Неаполь, и меня высаживают на площади Гарибальди. Мы не пожимаем рук, и я выскакиваю прямо в поток уличного движения.

По Спаччанаполи медленно бреду к дому синьоры Мальдини. Солнце вот-вот сядет, и я жду, чтобы посмотреть, не хлынет ли меж зданий свет, как и в тот раз, когда я гулял по Неаполю. Во мне живет какое-то мистическое ожидание чуда. Весь день я пытался угадать, что у Джакомо Сонино на уме. Может, он персона и небезынтересная, только от подобных сильных личностей лучше держаться подальше. В момент, когда я думаю об этом, меня внезапно обволакивает свет. Я успел уйти дальше по улице, чем в прошлый раз, поэтому он достигает меня быстрее. Мне не остается ничего, как остановиться и переждать, пока поток света минует меня. Он такой яркий, что я даже ног своих не вижу.

Спасительная тень наконец вернулась, но я не сразу прихожу в себя. Все, что попадается на глаза, видится мне мутным и раздвоенным.

Но вот я снова обретаю способность видеть окружающее четко и ясно. Я уже на углу площади Беллини. Точно сказать не могу, зачем я здесь: путь-то держу к моему пансиону. Сажусь за столик, заказываю пиво. Для этого-то, похоже, меня сюда и занесло. Пиво в конце долгого дня. Но на самом деле я надеюсь, что мимо пройдет Джованна — по дороге в кибер-кафе или из него. Мне нужно удостовериться, что мое присутствие на допросе осталось незамеченным. И конечно же, я испытываю сильное желание просто увидеть ее еще разок.

Жду около получаса, потом решаю оставить ей записку. Прошу у официанта ручку и на салфетке пишу: «Джованна. „Кибер-Данте“. Среда. 7». В сравнении с ее посланием мое явно многословнее. Оставляю записку парню в кибер-кафе. Он недоверчиво читает ее, не желая, как я полагаю, превращаться в связного каморры. Потом складывает записку и кладет ее под стойку. Возвращаюсь обратно к своему пансиону. Синьоры Мальдини не видно, но около телефона записка — звонила Луиза. Я слишком устал, чтобы звонить ей. Усаживаюсь в гостиной, включаю телевизор и ищу программу с местными новостями. Не успеваю я пройтись по всем каналам, как синьора Мальдини открывает дверь. Я рад видеть ее, тем более что волосы ее снова, как обычно, сбиты набок. Входя, она бесцеремонно поправляет их. Волосы неохотно поддаются и снова укладываются в привычную для них (зато отвергающую законы гравитации) форму. В ее аккуратно зачесанной «Пизанской башне» есть нечто до странности успокаивающее, и меня посещает мистическое чувство, что до тех пор, пока прическа синьоры Мальдини остается без изменений, все будет хорошо в этом мире. В моем мире.

ПОХОТЬ

Мы договорились встретиться с Луизой на причале у билетных касс под Кастель-Нуово, Новым замком. Солнце стояло высоко, жарко белея в прозрачной голубизне неба. Неаполь, лишенный теней, становится другим городом. Он предстает в мишурном наряде праздничного убранства: яркий и радушный. Передо мной голубой залив, на горизонте сквозь дымку проглядывает скалистый Капри. Сажусь на скамейку и жду. Вчера вечером, когда я позвонил, Луиза сказала: «Для покупок есть только Капри. Это рай, милый». Она говорила это нарочито манерно, явно подтрунивая над Алессандро, который, как я расслышал, пробурчал: «Джим не хочет ехать на Капри, в этот буржуазный ад». Я рассмеялся, хотя, полагаю, он вряд ли шутил. Луиза сказала: «Не волнуйся, Джим, тебе там очень понравится».

На противоположной стороне порта у причала стоял громадный роскошный круизный лайнер. Я глазам своим не верил, глядя на него, более того, я не желал верить, что бывает судно таких размеров, от которых оторопь берет. Оно слишком велико, чтобы держаться на воде. Эдакий высоченный нью-йоркский небоскреб, положенный на бок. Хочется подойти, встать под ним, почувствовать могучие объятия его тени, но тут подъезжает такси, и из него выходит Луиза.

Мы покупаем билеты на паром, отказываясь от катера. Времени потратим больше, убеждает Луиза, зато куда цивильнее. Она просовывает руку мне под локоть, пока мы дожидаемся на причале прибытия парома. Я указываю на лайнер. Они здесь все время торчат. Средиземноморские круизы. Пассажиры сходят на берег, делают сотню шагов по причалу и переходят на судно, следующее на Капри. Вот почти и все, что они видят в Неаполе.

— Буржуазный ад, — говорю я.

— Он бывает таким занудой. — Я молчу. А Луиза продолжает: — Он любит Сорренто, но ненавидит Капри. По мне, так это немного ханжеством отдает.