Паустовский. Растворивший время - Олег Д. Трушин

7 июня 1926 года Москву всколыхнула страшная весть. У подножия памятника Пушкину на Тверском бульваре нанёс себе смертельную рану писатель Андрей Соболь.

Ещё было «слышно» эхо народного плача по Есенину и ещё тревожила Москву трагедия Дмитрия Фурманова, автора знаменитых романов «Мятеж» и «Чапаев», умершего в марте 1926 года, в возрасте тридцати четырёх лет, и безумная гибель Соболя горестно прозвучала гулким набатом в литературных кругах столицы. Ему было всего 37 лет. В этом году выйдет его последняя книга очерков – «По чужим краям». Вряд ли этот выстрел был спонтанным. Уж очень многое в нём не подпадает под понятие «стечение обстоятельств»… Пушкинский возраст, день рождения поэта, случившееся днём ранее… Трагедия явно готовилась.

Паустовский хорошо знал погибшего ещё со времён одесского «Маяка» и очень сожалел о случившемся. Тяжесть переживаний Паустовского можно понять. Из одесского окружения Соболь станет первой потерей.

Выход в 1927 году в «Библиотеке “Огонёк”» второго авторского сборника – «Минетоза. Морские рассказы» вновь не принёс Паустовскому писательской славы. Критика отреагировала на сборник весьма вяло и отчасти неодобрительно. Так, критик Яков Ефимович Эльсберг (Шапирштейн), чья личность даже по прошествии времени в литературных кругах вызывает немало вопросов и споров, в своей рецензии, опубликованной в журнале «Молодая гвардия» № 6 за 1927 год, определит стиль помещённых в сборник рассказов: «Капитан-коммунар», «Слава боцмана Миронова», «Разговор во время ливня», «Три страницы», «Судебный заговор», «Рапорт капитана Хагера», «Минетоза» (прежнее название «Лихорадка»), как «нелепый» и «претендующий на сверхоригинальность», что ставит все рассказы в разряд «неудобочитаемых». Конечно, для Паустовского такие отзывы могли сыграть весьма нелицеприятную роль, но они, затерявшись среди всякого рода публикуемого рецензионного материала, к счастью, выпали из поля зрения широкой критики, так и не став катализатором в определении всего творчества начинающего писателя, что, само собой разумеется, было Паустовскому на руку.

На этом фоне публикация рассказа «Этикетки для колониальных товаров» в № 2 за 1927 год в литературном альманахе «Пролетарий», издававшемся в Харькове, была контрастом и явным успехом.

«Этикетки…» Паустовский предложил сразу в два издания – «Пролетарий» и «Красная новь».

Так, претворяя готовящуюся публикацию в «Красной нови», 30 августа 1926 года Паустовский в письме Екатерине укажет:

«…“Этикетки” очень понравились, они пойдут к октябрьской книжке “Кр. нови”. Я рад, и сразу ушла моя апатия и нерешительность. Я рад не только тому, что “Этикетки” будут напечатаны в лучшем журнале, но ещё и потому, что в литературу я вошёл не с заднего хода, без рекомендательных писем, друзей и подготовки, вошёл как человек совершенно неизвестный»134.

Возможно, главный редактор «Красной нови» Александр Константинович Воронский, знакомясь с рассказом Паустовского и принимая его к печати, увидел в нём выразителя именно той литературы, которая к этому времени уже отступала на задний план. Литература, не сопряжённая с социальным заказом, а та, в которой образ человека находится во главе угла всей темы повествования.

Помимо этого, к моменту принятия «Этикеток…» при редакции «Красной нови» открылось литературное объединение рабоче-крестьянских писателей и поэтов «Перевал», и Воронский как идейный вдохновитель объединения, хоть и не являясь его членом, не мог не пожелать видеть в его рядах и молодого писателя Паустовского.

Через «Перевал», созданный в 1923 году и просуществовавший до своего самороспуска в октябре 1932 года, прошли писатели Валериан Правдухин, Николай Смирнов, Николай Зарудин, Михаил Слонимский, Абрам Лежнев. Александр Перегудов, Артём Весёлый и многие другие, не только из тех, кто пришёл в литературу на заре новой пролетарской эпохи, но и значительно раньше, к примеру, Михаил Пришвин, Эдуард Багрицкий. Остро полемизировавшее со многими тогдашними литературными объединениями, в частности, Российской ассоциацией пролетарских писателей (РАПП), для которой самоопределение писателем собственного творчества выходило за рамки самой сути пролетарского писателя, «Перевал», пропагандировавший искренность и гуманизм в творчестве, тем самым делая акцент на писательское самоопределение в выборе темы, образно являлся связующим звеном между крестьянско-пролетарскими писателями и направлением так называемых «попутчиков», которые, приняв власть большевиков, не спешили вступать в их ряды. Примечательно, что это разделение писателей на пролетарских, крестьянских и «попутчиков» было закреплено на бумаге Постановлением Политбюро ЦК РКП(б) от 18 июля 1925 года, что уже само по себе устанавливало «контроль» государства над существовавшим литературным процессом. Причём среди «попутчиков» определялись как левые, так и правые.

Но вернёмся к «Этикеткам…». Рассказ Паустовскому действительно удался, как бы «освежив» всё им ранее созданное. Написанный в Батуме, он ещё хранил в себе запах моря и черноморской Одессы, которой в рассказе много. Рассказ-исповедь. Рассказ – вызов судьбе и жизни в целом. Рассказ, созданный на реальной жизненной истории. Романтика, переплетённая с действительностью, драматизм повествования, отсутствие всякого рода мистификации сделали его не просто реалистичным, но и насыщенной картинкой внутреннего душевного переживания героя. В описанной Паустовским судьбе художника-гравёра еврея Иосифа Шифрина, который с ранних детских лет мечтал о странствиях в далёкие страны, побывать в Палестине, находит отражение яркого контраста мечты и реальности. Проза жизни не даёт герою вырваться из оков реальности, и действительность, заставляя жить по своим канонам, гасит надежды на исполнение мечты, становящейся попросту недосягаемой. Шифрин, коему выпала участь оформлять этикетки для банок, в которых продавали колониальные товары, угнетён миром реальности своего существования. И в этом его трагедия. Трагедия маленького человека в бушующем мире действительности. Без всякого сомнения, в рассказе есть гриновские мотивы, утончённо строящие внутреннее созерцание повести, помогая делать её эмоционально насыщенной. Но самое главное, в образе Шифрина Паустовский отразил и свою личную детскую тягу к путешествиям, что придало рассказу особый колорит.

Отметила «Этикетки…» и критика.

15 февраля в газете «Одесса. Вечерние известия» в рубрике «Одна книга» была помещена статья «Живая жизнь», подписанная инициалами «О. Н.», в которой, в частности, говорилось, что «Этикетки для колониальных товаров», напечатанные в «Пролетарии», есть «…рассказ о простой и обыденной жизни еврея, рождённого в местечке “черты осёдлости”, и составляет содержание этого глубоко волнующего произведения.

<…> Пролетарский писатель, оглядываясь на тяжёлое прошлое своей страны, широкой грудью дышит воздухом настоящего, ощупывает контуры крепнувшей новой жизни.

<…> История одного еврея из местечка Несвижского уезда Минской губернии. Было местечко, и низкая лавка отца-бакалейщика, и грубо размалёванная бочка с консервами. Кто знает, – иногда от банки с консервами зависит судьба человека»135.

Подчеркнём, что Паустовский в этой статье назван пролетарским писателем!

Было ли лестно Паустовскому попасть в разряд «молодых пролетарских писателей»? Вряд ли!

О молодой писательской пролетарской поросли Паустовский в своём дневнике 3 апреля 1928 года сделает такую запись:

«В Москву приезжает множество невежественных и бездарных пареньков