Трофей для Хищника (СИ) - Анна Юта

право занять место отца. Кто будет воспринимать всерьез двадцатитрехлетнего молокососа? Доверять юнцу, которого они в глаза ни разу не видели и хорошо, если слышали о его существовании?

Наверное, и тут Игорю пришлось нелегко. С каждым его словом картинка, которая раньше казалась размытой, обретает четкость. И обнаруживаются обоснования чертам его характера. Въедливость в мелочах, нарочитая строгость, требовательность, пунктуальность и извечная тема доверия — все встает на места.

— Я тогда чуть учебу не забросил, столько свалилось внезапных дел и хлопот, — Игорь допивает вино. — Пока этот упырь отлеживался в больнице, я прибирал к рукам его империю. Хотел или не хотел, пришлось, потому что в противном случае его бы убрали. А когда у него появился преемник, успокоились, стали присматриваться ко мне.

Он снова доливает себе вина и смотрит на меня с искорками облегчения во взгляде.

— Ну вот, рассказал! Полегчало! — он улыбается и поднимает тост. — За справедливость!

Отвечаю. Звук хрусталя отражается в моем ошалелом мозгу тонким перезвоном. Делаю маленький глоток вина, чтобы не опьянеть. Мысли вдруг разом выветрились. Справедливость для кого? И вообще, что такое справедливость? Что ее мерило?

— Ты чего такая бледная? — голос Игоря уже звучит обычно. Он и правда выглядит как человек, который избавился от тяжкой ноши. — Мой рассказ шокировал тебя? Неужели сильнее, чем известие о твоей семейной ситуации?

— Так это после того… — выдавливаю не без труда, — ваш отец прикован к кровати?

— Да, — голос Игоря становится злее. — Перелом позвоночника. Отец парализован от середины спины. А последнее время еще и в маразм впадает. Я так и не услышал от него признания собственной вины передо мной. До сих пор не понимаю, как можно быть таким мудаком и ни разу не раскаиваться!

Меня потряхивает. Это ж как надо бить человека, чтобы сломать ему позвоночник? Не знаю, заслужил ли Михаил Павлович такую участь, но спорить с Игорем точно не буду. Я иначе отношусь к папе и не стану ему мстить.

— Так вы заплатите долг моего отца? — возвращаюсь к теме, которая была до всех этих ужасных откровений.

— Считай, я уже это сделал, Эльвира, — бархатисто отвечает Игорь, и у меня отпадает челюсть. — Бизнес Марка вскоре будет куплен одним из моих знакомых, и кредит Руслана Равильевича будет погашен.

Уже? Это когда? Как? Я в таком шоке, что не могу даже спасибо сказать. Нет, я благодарна, конечно. Я по-прежнему хочу, чтобы моя семья не пострадала из-за действий Марка, а Алия смогла спокойно доучиться. Но в душе клубится страшное ощущение, что это не просто так. Ладно, он оплату работы высокую предложил «за вредность». Но сейчас он каким-то образом списал непонятно насколько большой долг моего отца — только за красивые глаза? Или все дело в том, что он от меня хочет? Думает, теперь я прилипла окончательно и не смогу отказать? А я смогу?

— Спасибо, — все же произношу, справившись с первым шквалом эмоций. — Но вы же за это что-то попросите?

Игорь хмурится, будто не понял вопроса, а потом растягивает губы в хищной улыбке. Красивый до безобразия и пугающий до чертиков.

— Совсем недавно ты сказала, что отработаешь долг отца до рубля, — пристально сканирует мое лицо, которое, кажется, бледнеет. — Я прошу того же, чего и раньше — ничего сложного, ничего сверхъестественного, — вставляет ту же фразу, которую сказал в нашу первую встречу. — И, насколько я понял, тебе все нравится.

Последнее звучит уж слишком сально, и тон мурлыкающий прибавляет этой фразе околосексуальный оттенок. Или это все только в моей голове? Я напридумывала себе больше, чем есть на самом деле?

Игорь углубляется в свою баранью котлету, а я вяло клюю овощи и грибы. Очень вкусно сделаны. Нельзя не признать — готовят тут отменно. Но кусок в горло не лезет после всего, что я узнала этим вечером.

Игорь снова ничего не говорит, а для меня действует правило, но мне самой не хочется нарушать молчание. Такое ощущение, что он нашел свободные уши, выговорился, и я больше не нужна. Интересно, с Жизель он тоже говорил в одностороннем порядке?

Когда еда подходит к концу, Игорь просит счет. Может, если бы этот ужин не был таким эмоционально тяжелым, я бы хотела посидеть еще какое-то время, попить вина и насладиться пусть даже молчанием с Игорем, но сейчас я рада возвращению в поместье.

Домой нас, на удивление, везет тот же водитель. Хочется спросить, что случилось с Сережей, но не рискую этого делать. Я все равно так или иначе узнаю, куда он подевался. Может, у него просто выходной, хотя мне не особо в это верится.

Стоит мне зайти в дом, за спиной раздается хриплое:

— Иди сюда…

Игорь за плечо разворачивает и прижимает меня к стене. Жадно целует, поймав лицо в ладони. По телу ползут горячие мурашки, колени становятся мягкими. Черт, как же это сладостно. Игорь исключительно мужественный мужчина. Во вселенной оборотней был бы альфой.

Его власть и бесцеремонность плавят мое сознание, но в душе поднимается волна испепеляющего стыда и обиды. Я не Жизель. Я не хочу быть чучелом умершей жены. Решительно разрываю поцелуй и заглядываю в горящие возбуждением черные глаза.

— Я не хочу, Игорь, — выговариваю твердо. — Я не она и не стану ее заменой.

43

Мгновения, пока испаряется его возбуждение, тянутся невыразимо медленно. Гнетущее чувство нарастает, словно лавина. Похоже, Игорь рассердился. Но и мне быть одушевленным трупом не слишком нравится.

— Что ты сказала? Кто «она», Эльвира? — свирепо спрашивает он.

— Я не Жизель, не ваша жена, — пытаюсь успокоить его аккуратным тоном. — Я видела ее фото. Я ведь вам нравлюсь, только потому что мы похожи… Вы видите во мне ее.

Игорь звереет. Это заметно только по глазам, но даже так его гнев, кажется, можно резать ножом. И этот гнев не чета той мелочной злобе, которую демонстрировал Марк. В Игоре все очень мужское — и страсть, и гнев, и месть.

Ежусь, но не отступаю. Хочу или отстоять свое право быть собой, или уничтожить эти отношения в зародыше, потому что потом придется вырывать с корнем, с мясом. Потом боли будет еще больше.

Он некоторое время молча сверлит меня взглядом, которым, наверное, можно убить, если сильно размахнуться, а потом отступает. Во всех смыслах. Делает полшага назад, мгновенно утихомиривает бушующую внутри ярость, даже черный взгляд становится как будто более тусклым.

— Я тебя услышал, Эльвира, — тон уже совершенно ровный. Будничный, как если бы он отвечал на скучный доклад. —