Читающая кружево - Брюнония Барри

Из глаз сыплются искры. Мы — в нескольких дюймах друг от друга. Нас разделяет окошко, из которого в первый вечер, как приехала, я выбила стекло.

Кэл пытается меня убить.

Кэл пытается меня спасти.

«Я умерла за тебя».

Это голос Евы. И от него я пробуждаюсь.

— На колени и молись! — вновь требует Кэл, и на сей раз я повинуюсь, хватаю его за руку и падаю на колени.

Напоровшись запястьем на битое стекло, Кэл кричит точно раненое животное. Его крик останавливает время.

«Беги, если хочешь жить!» — приказывает Ева.

Я бегу к телефону и набираю 911.

Зову Рафферти, а потом бросаю трубку, разрывая связь с миром.

ЧАСТЬ 3

Держите кружево перед лицом. Если человек, о котором идет речь, недоступен или умер, иногда могут сгодиться его личные вещи или даже фотографии, хотя жизненная энергия неизменно сильнее, чем всякий запечатленный образ.

Глава 21

«НА МЕСТЕ ПРЕСТУПЛЕНИЯ НАЙДЕНО:

ДВЕ ОДИНАКОВЫЕ ТЕТРАДИ В КРАСНЫХ КОЖАНЫХ ПЕРЕПЛЕТАХ.

Первая тетрадь — „Руководство для Читающих кружево“. Автор — Ева. Содержит записи о сеансах гадания, рецепты, ежедневные наблюдения. Вероятно, создавалось как пособие для предсказательниц, работающих с кружевом.

Вторая тетрадь — дневник, начатый Таунер в 1981 году. Записи сделаны в ходе лечения. Тетрадь содержит небольшой рассказ, написанный, судя по всему, на основе реальных событий. За ним следует серия датированных дневниковых записей — предположительно о вымышленных происшествиях. Эта тетрадь — часть творческого семинара для стационарных больных, который проводится в психиатрической клинике Маклин с 1980 года. Требуется дальнейшее изучение, чтобы понять, можно ли использовать эти материалы в качестве улики против Кэлвина Бойнтона».

Мы играли каждое лето, иногда два-три раза в неделю, но не раньше, чем Линдли приезжала на каникулы из Флориды, — где-нибудь между Днем памяти и Четвертым июля. Бойнтоны никогда не звонили предварительно, даже с корабля. Когда наконец он входил в порт, то непременно на всех парусах, и местные дети воспринимали это как сигнал, что скоро начнутся игры.

Мэй придерживалась политики открытых дверей в том, что касалось игр, и, когда мы придумали прятки с фонариком — прежде чем они превратились в рискованное состязание, — даже несколько раз играла с нами. Отчасти потому что Бизер тоже хотел играть и не желал оставаться «на часах», как мы это называли. Поэтому она играла с ним в связке, чтобы уравнять шансы. Мы не возражали только потому, что Бизер маленький. А еще потому, что, если его напугать, он строил потрясающие гримасы. Его лицо искажалось точно в фильме ужасов, а потом он делал вдох и ухал как сова — из-за астмы. А еще потому, что Бизер самый забавный на свете ребенок. Услышав это уханье, все участники игры неизбежно начинали хихикать в своих укрытиях, так что частенько Бизер оказывался в выигрыше. Кто-нибудь из нас выскакивал и пугал его, а потом он своим уханьем заставлял оставшихся выдать себя. Когда он стал старше, это сделалось тактикой: Бизер подкрадывался к тому месту, где, по его мнению, кто-то прятался, выключал фонарик и ухал. Человек начинал хохотать и не мог уже выскочить и добежать до домика.

Правила пряток с фонариком просты. Несомненно, вы их знаете. Это разновидность обычных пряток с той разницей, что в них играют в темноте. Единственный допустимый источник света — фонарик, который держит водящий. Когда мы только начинали играть, для победы достаточно было найти спрятавшегося и осалить его лучом фонарика, а потом, также при помощи луча, коснуться старого дуба, который служил домиком.

Но этот вариант быстро устарел, потому что, честно говоря, водить было слишком просто. Водящий мог выключить фонарик и подождать у «домика» до тех пор, пока спрятавшиеся не выйдут, а потом внезапно осалить их. Никто не хотел рисковать, а потому каждый раунд игры мог продолжаться часами, пока все не устанут и не разойдутся по домам, оставив водящего одного в темноте. Это называлось «стоять на часах». Оказаться в такой ситуации очень неприятно. Нельзя понять, то ли все действительно хорошо спрятались, то ли тебя бросили одного на острове. А если долго пробыть наедине с чайками, они начинают с тобой разговаривать и звать по имени. В конце концов ты просто сидишь, прижавшись спиной к дереву, испуганный до чертиков, не решаясь пошевелиться. Однажды я провела так всю ночь и в результате получила нагоняй: Мэй застукала меня, когда я крадучись возвращалась домой на рассвете, и приказала положить конец «стоянию на часах».

— Почему вы не можете играть как нормальные дети? — спросила она у нас с сестрой, когда перестала сердиться — то есть на следующий день. Помню, Линдли расхохоталась, когда услышала это. Вопрос был настолько нелепый, что даже мать не удержала улыбку, хоть и старалась казаться суровой. Но все-таки Мэй приказала нам или изменить правила игры, или отказаться от пряток с фонариком. Без вариантов.

Поэтому мы изменили игру. И она стала еще лучше. Мы решили, что водящий, найдя кого-нибудь из игроков, должен бежать с ним наперегонки до «домика» — как в обычных прятках. Так стало гораздо интереснее, в игре появился дух состязания. А потом Линдли рассказала про наши развлечения одному из городских ребят, а Бизер — своему приятелю, с которым плавал на остров Бейкерс, и о нашем развлечении стало известно многим.

В лучшие времена мы играли несколько дней в неделю, с Четвертого июля до Дня труда. Мы, впрочем, не отвергли полностью «стояние на часах», просто оно слегка видоизменилось, стало не тактикой, а ритуалом инициации. Каждый раз, когда в игру вступал новенький, неписаным правилом было, что он должен водить последним. Иногда мы даже выходили из игры раньше, чем хотелось, исключительно для того, чтобы оставить его «на часах». А иногда быстро выбегали из укрытий и сообщали водящему, где прячется новенький, чтобы его можно было осалить. Новичок, сделавшись водящим, становился лицом к старому дубу и считал до ста. Тем временем все мы расходились по домам. Через пару часов бедняга или догадывался, что его обманули, или пугался до чертиков и начинал подозревать худшее — например, что на острове прячется маньяк, который всех убил, одного за другим, или что нас похитили инопланетяне. Далеко не каждый догадывался, что мы просто пошли домой, — это нетипично, дети не прекращают игру добровольно. Но в конце концов новичок понимал нашу шутку, это маленькое предательство. Если он после этого возвращался в игру, если хотел продолжения, то становился одним из нас. Если нет — мы не сожалели. Никто ни разу не обвинил нас в мошенничестве. Таково было негласное правило, ритуал вхождения.

И разумеется, хныкать тоже не полагалось. Если испугался или ушибся — лучше промолчи. Однажды парнишка с соседнего острова провалился в кроличью нору и растянул лодыжку. Он был такой мужественный, что даже не обмолвился об этом и играл до конца, хотя бегал с трудом и все над ним потешались. Но это лучше, чем признать свою слабость, — если разнюнишься, тебя больше не пригласят. В итоге мальчик проходил на костылях почти все лето и в любом случае не мог с нами играть, зато он заслужил наше уважение и отныне мы охотно его принимали.

После этого инцидента мы по настоянию Мэй решили отметить кроличьи норы маленькими флажками — белыми лоскутками, которые можно разглядеть в темноте, — но это не помогло. Нор было слишком много, а как-то раз один мальчик попытался перепрыгнуть через флажок и чуть не «проткнулся», как выразилась Линдли, когда пересказывала матери. Поэтому мы решили не возиться с флажками. И потом, честно говоря, мы ничего не имели против кроличьих нор. Нам было приятно, что мы знаем про наличие ловушек, а пришлые — нет. То же самое относилось и к знанию лучших укрытий. Городские ребята играли жестко, и мы нуждались в некотором преимуществе, поймите меня правильно.

Наш остров имеет форму восьмерки. И на одном его конце стоит мой дом, а на другом — дом Линдли. В середине, у причала, находится красное здание школы, а позади, на моей стороне острова, — пруд с соленой водой, где летом мы купались и мыли голову. Зимой Мэй растапливала снег для мытья, и мы принимали ванну раз в неделю — «даже если не было особой необходимости», как говаривал Бизер. В ванной на втором этаже стояла старая медная лохань. Чтобы ее наполнить, мы ставили кастрюли с горячей водой на подъемник и втягивали их наверх. Но летом Мэй отправляла нас на пруд с куском мыла и кремом для бритья вместо шампуня. Мы с Бизером и Линдли раздевались, ныряли, выскакивали на поверхность, мылились и снова ныряли, оставляя за собой мыльный след через весь пруд. На самом деле так нельзя, потому что это вредит экологии, но тогда мы даже не задумывались о подобных вещах. Поскольку вода была соленая, нам не удавалось хорошенько отмыться, и все лето мы ходили, покрытые белесым налетом поверх загара. Как следует отчиститься мы могли лишь во время проливного дождя, когда Мэй высылала нас на улицу с мылом и мы торчали там, пока не смывалась вся пена или пока губы у нас не синели от холода. Разумеется, в грозу она никогда этого не делала — только во время обыкновенного ливня.