Растоптанные цветы зла. Моя теория литературы - Маруся Климова

Итак, дорогие читатели, все вы, вероятно, знаете одну внушительных размеров книгу, которая настолько популярна и известна среди населения земли, что я и в мыслях не могу допустить, будто вы ее не осилили. И вам она понравилась? Вы довольны? Прекрасно! Не буду скрывать, что сочинила эту книгу вовсе не я, а некто, кто почему-то пожелал остаться неизвестным. Но я довольно неплохо разбираюсь в том, как делается литература, поэтому чувствую себя вправе добавить к ней пояснение в виде маленького эпилога, которого там явно не хватает. Смысл его сводится примерно к следующему:

«Мои маленькие доверчивые друзья! Книга, которую вы прочитали, начинается словами: «В начале было Слово, и Слово было Бог», – однако это не совсем так. В начале было вовсе не слово, а был некий писатель, который это слово написал. Возможно также, что это была писательница вроде меня. А поскольку эти писатель или писательница были до всякого слова, а значит, и до бога, которым это слово является, то слово и бог существуют исключительно в книге, и к реальности никакого отношения не имеют. Поэтому рассчитывать на какую-либо встречу с ним за пределами этой книги, а тем более в загробном мире, по меньшей мере, наивно».

Глава двадцать шестая

Инстинкт идеологии

Если бы миром правила сила, то медведи, львы и слоны не сидели бы в зоопарке. Поэтому и доминирование мужчин над женщинами невозможно объяснить их чисто физическим превосходством. Что касается превосходства интеллектуального, то это и вовсе, скорее, уже следствие мужского доминирования, но никак не причина: и в образовании, и в культуре женщины изначально и на протяжении многих веков были поставлены в менее выгодные условия. Единственное, о чем можно говорить более-менее определенно – это то, что у мужчин гораздо сильнее развито чувство локтя, которое иногда еще называют «мужской солидарностью», но я бы определила его еще проще: стадный инстинкт. Вот по этому параметру мужчины однозначно превосходят женщин, как, впрочем, и люди в целом – всех остальных животных. А что способны противопоставить слепой природе женщины? Феминизм? Наверное, это первое, что приходит на ум. Но разве можно сравнить эффективность самых правильных и тщательно продуманных сознательных установок со спонтанной и нерефлексивной силой природного побуждения? А совокупность подобных установок как раз и составляет основу так называемых идеологий. И вот тут мы подошли к одному забавному моменту, на который, мне кажется, стоит обратить чуть более пристальное внимание. Любая идеология обычно возникает там, где инстинкты не срабатывают или же отсутствуют, и, вероятно, она как бы даже должна их заменить, но, как правило, ей это не удается. Сколько бы ни призывали коммунистические лозунги пролетариев к объединению, те все равно никогда толком не объединятся, поскольку на подсознательном уровне, очевидно, не испытывают к подобному единению никакой особой тяги. Тогда как капиталистам никаких специальных идей для координации своих интересов не требуется – наоборот, тот же Маркс вынужден был разоблачать ускользающие от определения мотивы их поведения. В итоге социалистическая революция только формально привела к власти трудящихся, а на самом деле, после нее происходило нечто такое, что не имело ничего общего не только с официальной пропагандой, но и с тем, что писали в своих исследованиях многочисленные критики советского строя. Лучше всего это, кстати, становится понятно теперь, когда в России вроде бы произошла полная смена политических и экономических идей, а формы и стиль жизни приобретают все более очевидное сходство с теми, что доминировали в недавнем прошлом. И отсутствие каких-либо внятных объединительных лозунгов только подчеркивает смысл происходящего, делает его чуть более явным – тогда как якобы господствовавшая в СССР идеология достаточно сильно все затемняла. Даже такие непримиримые идейные противники, как коммунисты и православная церковь, демонстрируют сейчас удивительное единодушие фактически по всем вопросам, касающимся политики, этики и эстетики. При этом формально их мировоззрение не претерпело никаких существенных изменений. Пример современной России отлично показывает одну вещь: когда инстинкты работают и природа торжествует, никакие сознательные установки никому не нужны. Некоторую потребность в них испытывает разве что тот, кто чувствует себя вытесненным на обочину жизни. Ибо все эти идеи вообще необходимы исключительно разного рода революционерам, которые только думают, что спорят с обществом, тогда как на самом деле всегда выступают против природы.

В полной мере все сказанное мной относится и к мужчинам и к женщинам. Невозможно, конечно, отрицать видимые успехи западных феминисток или же профсоюзных движений по защите прав представительниц слабого пола и трудящихся, но все эти успехи, скорее всего, так и останутся видимыми, то есть имеющими к всегда несколько скрытой от глаз реальности весьма слабое отношение.

Этим миром правят инстинкты, а не идеология! Поэтому лучше вообще не грузить себя различными идеями, и тогда, возможно, твоему взору откроются достаточно занимательные вещи. Я вполне допускаю, кстати, что идеи порождаются людьми из благих намерений и, возможно даже, на инстинктивном уровне, но тогда это – неправильный, искаженный цивилизацией инстинкт, который только мешает созерцанию истины.

Некоторые считают литературу чуть ли не собранием идей или же сферой борьбы различных идеологий, однако я так не думаю. Впрочем, я уже давно не читаю того, что пишут о литературе критики и литературоведы, и поэтому имею крайне слабое представление о том, как, по их мнению, она устроена. Зато я заметила, что поэты, в отличие от тех же прозаиков, практически всегда перемещаются группами, существуют внутри этих групп и никогда далеко от них не удаляются, то есть у них тоже очень хорошо развит стадный инстинкт. Я бы даже сказала, что в этом смысле поэты сегодня находятся приблизительно в таком же отношении к прозаикам, как мужчины – к женщинам, или же буржуазия – к трудящимся. Только этим, видимо, и можно объяснить то, что поэзия до сих пор жива, а сами ее творцы достигают результатов, вполне сопоставимых с успехами представителей других литературных жанров, куда более занимательных и популярных среди читателей.

Вспомним хотя бы Бродского и Солженицына. Эти два литератора достигли максимального признания, в том числе и на международном уровне: они оба удостоились Нобелевской премии, что и делает их фактически равновеликими фигурами по степени известности у широкой публики, вне зависимости от конкретного содержания их творчества. Один из них, как известно, был поэтом, а другой – прозаиком. Поэтому их пример, как мне кажется, способен достаточно наглядно проиллюстрировать мою мысль. После смерти Бродского выяснилось, что у него при жизни было просто какое-то фантастическое количество друзей, тогда как о Солженицыне этого не скажешь. Возможно, Солженицын просто пережил большинство своих знакомых – это обстоятельство, действительно, несколько затемняет ситуацию, – но мне почему-то кажется, что, и умри он гораздо раньше, лет так в пятьдесят, все равно картина была бы приблизительно та же: друзей бы почти не осталось – одни поклонники.

Так вот, как я уже сказала, я с трудом себе представляю, как описывают современную литературу критики. А точнее, я не знаю всех подробностей и деталей, хотя в целом нисколько не сомневаюсь, что они говорят исключительно о видимом, а не о реальном. Ибо в задачу критиков как раз и входит завернуть в более-менее привлекательную обертку какой-нибудь уже совсем несъедобный и залежавшийся продукт, каковым в данный момент и являются стихи. Кроме того, критики обращаются к читателям, то есть к наиболее активной и привередливой части общества потребления, поскольку роль желудков у них выполняют мозги, всегда считавшиеся чуть более сложной составляющей человеческого организма. Так что деталей я не знаю, но приблизительно в самых общих чертах об оценках состояния современной литературы, высказываемых так называемыми специалистами, догадываюсь. На самом же деле, реальное положение дел таково. Поэты все больше сбиваются в стада, а прозаики, по крайне мере некоторые из них, пока еще могут позволить себе держаться несколько особняком. Более того, я заметила, что если прозаик постепенно ассимилируется в каком-нибудь творческом коллективе, то со временем он тоже может перейти на стихи. Просто для этого ему необходимо почувствовать рядом с собой локоть товарища и ощутить себя в сравнительной безопасности от окружающего мира. И это понятно: в смысле, понятно его стремление сменить сферу деятельности. Ясно ведь, что самый обычный набор текста отнимает у человека, сочиняющего прозу, значительно больше сил, чем весь процесс написания стихотворения у поэта, поскольку в романах и повестях все-таки элементарно больше букв. Это и делает занятие поэзий в современных условиях гораздо более удобным и практичным. Другое дело, что позволить себе такое могут далеко не все.