История Кометы. Как собака спасла мне жизнь - Стивен Вулф

– Задача была не из легких, но, судя по всему, мы справились. В ходе операции возникло несколько неожиданных, не слишком серьезных осложнений, они просто потребовали дополнительного времени. Сейчас медсестры приводят вашего мужа в порядок и вскоре переведут его в реанимационный блок. Операция продолжалась долго, и там он пробудет некоторое время.

Фредди вытерла слезы с глаз.

– Каково ваше мнение, доктор?

– Операцию он перенес очень хорошо. Большинство главных нервов, включая оба седалищных, страдали от серьезной компрессии, но мы их освободили. Боль ему мы, по крайней мере, облегчили. – Прежде чем скрыться в хирургическом отделении, хирург приобнял Фредди. И уже на пороге обернулся и бросил через плечо: – Коллеги мне сказали, что все это время Комета отказывалась сойти с места. Вот это да!

От выбросов адреналина и волнений напряжение в приемном покое возросло до высшей точки и, казалось, искривило пространство. Как только дверь за хирургом закрылась, собравшиеся вокруг Фредди и слушавшие врача родственники потрясенно переглянулись и дружно с облегчением вздохнули. Мебель и стены приняли прежние формы – более реальные и не такие пугающие. Все настолько выдохлись, что тихое ликование продолжалось не более десяти минут. Единодушно приняли решение сесть за стол через несколько часов, когда я приду в сознание.

Родственники собирали вещи. Порывшись в сумке, Фредди достала поводок и повернулась к дверям в операционное крыло.

– Комета… А где Комета?

Плача, обнимаясь и поздравляя друг друга, никто не заметил, что борзая исчезла.

– Не за доктором же она отправилась? – удивлялась мать, а остальные родственники словно приросли к месту и оглядывались по сторонам, видимо, ожидая, что собака выйдет из-за одного из стульев.

Фредди, устремившись к двери, ведущей в главный больничный коридор, звала:

– Комета! Девочка! Ко мне!

Но собаки и след простыл. Фредди побежала в вестибюль, свернула за угол к лифтам. Как и в тот раз в Седоне, когда я еще сомневался в способности собаки найти дорогу домой, она находилась уже там, и ее точеный профиль четко выделялся на фоне двери кабины. Борзая насмешливо склонила голову набок, словно спрашивая: «Куда ты запропастилась?»

Позже Фредди рассказывала, что появление доктора Фрея возымело такой же эффект, какого добивается гипнотизер, щелкая пальцами и пробуждая человека ото сна. Когда хирург улыбнулся и сообщил хорошие новости, он вывел борзую из похожего на транс бдения у двери, и она снова стала такой, какой мы ее хорошо знали – невозмутимой и независимой. Комета даже не стала возражать, когда Фредди оставила ее в гостиничном номере и ушла пообедать с родственниками. Собака убедилась, что все в порядке.

Операция и период беспамятства заняли весь четверг и ночь на пятницу. К вечеру пятницы организм начал ощущать, какой ему нанесли урон. До операции я полагал, что боль будут вызывать разрезы спереди от грудной клетки через живот и сзади, со спины до копчика, где хирург вставлял поддерживающие стержни и контейнеры с трансплантатом. Но первые ощущения дискомфорта возникли не в той области. Приступы боли и жжения охватывали середину спины и ирадиировали в ребра.

– Что-то не так? – волновалась Фредди, которая почти весь день дежурила у моей кровати в отделении интенсивной терапии. Но мой язык еще не слушался мозга и я не мог ответить. Не произносил ни слова, только гримасничал. – Вулфи, – уговаривала жена, – тебе не нужно изображать мачо. Если что-то болит, сестры должны знать, и они помогут тебе. – Что с тобой?

– М-м-м-а… м-м-м…

– Что? – Фредди едва сдерживалась, чтобы не хихикнуть.

– Ш-м-м-и… у-у-у… – Слова хоть и становились длиннее, но от этого не были яснее. Я поднял правую руку на несколько дюймов от одеяла. – У-у-у…

Фредди прыснула – сначала тихонько, а затем расхохоталась. Знаком дала понять, что старается сдержаться. Но мне очень нравилось слушать, как она смеется. Потом к ее смеху присоединился и мой – хриплый от анестезии и трубки в горле. Как же это было хорошо! На шум в дверях появилась медсестра.

– Что случилось? – спросила она.

Мы с женой снова рассмеялись, а она стояла и улыбалась нам.

– Я вижу, ему больно, но он не может объяснить, как и что. – Боясь опять расхохотаться, Фредди больше не смотрела в мою сторону.

С женой в роли переводчика я наконец сумел сказать, где источник моей боли. И по тому, как Фредди стиснула мою руку, догадался, что она испытала облегчение. Жена хотела, чтобы все – от сестер до врачей – сообща делали что положено для ее мужа, а она с легким сердцем вернулась бы в Седону. Избавиться от чувства вины Фредди могла, лишь сознавая, что уход за мной ведется тщательно. Неудивительно, что в субботу жена предприняла все, чтобы уменьшить мою боль, и убедила врача прописать мне привычный фентанил. А медсестрам наказала давать мне эту отраву через равные промежутки времени – знала, что сам я не попрошу, пока боль не станет невыносимой.

Значительную часть времени в ту неделю Комета проводила с матерью и Мэнни, хотя и Фредди отлучалась из больницы, чтобы погулять с ней и убедить, что гостиница лишь временное пристанище. Но к утру субботы терпение борзой лопнуло: она хотела видеть меня, – и как только Фредди открыла дверцу машины, прыгнула в салон и отказалась выходить.

– Комета, вон! – приказала жена.

Но собака ответила тем же холодным взглядом, которым смотрела на нее во время моей операции. Комета умела настоять на своем.

В отделения интенсивной терапии не пускают посетителей, кроме родственников и самых близких друзей.

– С собаками сюда нельзя, – напомнила медсестра Фредди, когда она с Кометой подходила к моей палате.

– Это служебная собака моего мужа, – бодро произнесла жена.

– Служебная или не служебная, с животными сюда входить не положено.

– Почему?

– Хороший вопрос. Не знаю. – По тому, как смягчился тон медсестры, я понял, что в спор одним своим присутствием вмешалась борзая. – У некоторых аллергия на собачью шерсть. – Последовавшая пауза показалась мне многообещающей. – Не думаю, чтобы возникли проблемы, если она не станет выходить из палаты вашего мужа.

В это время в больницу приехала моя мать, а за ней шествовал Мэнни. Комета повела всю компанию ко мне в палату. Я все еще то всплывал к действительности, то обрушивался в небытие, мучился от досадных провалов в памяти и пытался подсчитать, сколько времени миновало после операции. День? Неделя?

Но сколько бы ни прошло времени, Комете показалось еще больше. Она так юлила у моей подушки, что напомнила мне девчонку, которая очень соскучилась по своему парню, потому что не видела его уже целый день! Когда все набились в палату, вошла медсестра и сняла с кронштейна на стене монитор аппарата для измерения кровяного давления. При этом застежка-липучка издала характерный звук. Глаза Кометы расширились, уши встали торчком. Фредди заметила ее тревогу и попыталась остановить.

– Комета, не смей!

Все ахнули. Собака взвилась в воздух, а затем невесомо, словно снежинка, опустилась на матрас в шести дюймах от меня, даже не сбив одеяла. Сурово посмотрев на стоявшую по другую сторону кровати онемевшую медсестру, Комета растянулась рядом на узкой посадочной полосе, привалившись ко мне ровно настолько, чтобы я знал, что она здесь. Я привык к ее сноровке прыгать на кровать, нисколько не тревожа меня. Но по удивленно разинутым ртам присутствующих в палате людей понял, что они под впечатлением. И пока родственники находились в больнице, собака уютно лежала у меня под боком. Только под вечер в субботу, когда настало время возвращаться в гостиницу, Фредди стянула борзую на пол за поводок.

Но утром в воскресенье, когда из палаты интенсивной терапии меня перевезли в обычную, Комета возобновила бдение. К тому времени я научился складывать слова в относительно понятные предложения. Фредди недоумевала, почему меня так рано перевели из послеоперационной палаты, но врачи заверили, что я хорошо переношу боль.

Так оно и было. Я пока не хотел говорить, но, начиная с субботнего вечера, испытывал странное чувство. Несмотря на боль и жжение в различных частях моего изрезанного, искромсанного тела, я чувствовал себя хорошо. Боялся раньше времени хвастаться: в организме все еще бродил наркотик и, не исключено, вызывал искусственную эйфорию. Но боль заживающих ран была настолько слабее той, с которой я жил последние восемь лет, что мне казалось, будто я просто упал с санок.

Вскоре стало ясно, что мое выздоровление идет быстрее, чем предполагалось. Когда вслед за речью стали восстанавливаться другие функции, я получил недвусмысленное напоминание, что для моих кишок три дня после операции – целая вечность.

– Фредди, – сказал я жене, – хорошая новость состоит в том, что я почти избавился от последствий анестезии. – Я взял ее за руку и, чтобы говорить на ухо, притянул к себе: – Плохая – то, что мне надо в туалет.