Валькирия рейха - Михель Гавен

– Кому? Наверное, мне, – Хелене легла на спину. Ее длинные темные ресницы поднялись. Она взглянула на Хартмана блеклыми, безрадостными глазами. Произнесла спокойно, как-то отчужденно.

– Я все слышала. Я все поняла. И про тебя, и про другую историю. Но у меня нет другой истории, Эрих. У меня одна история – моя жизнь. И все – в ней.

– А в этой твоей истории, – сухо поинтересовался он, – есть место для меня? Или я опоздал, и все места заняты? – он встал, набросил на плечи звякнувший наградными крестами китель, подошел к окну, отдернул штору – за окном кружился снег.

– Есть ли место для тебя? – переспросила она, – а ты полагаешь, Хелене Райч приглашает к себе в постель каждого встречного? Ты два года со мной. Много ты таких видел? Видел хотя бы одного, кроме себя самого? – пожалуй, впервые за все время, что он знал ее, он услышал, как голос ее сорвался от волнения. Она замолчала и снова отвернулась к стене. Он понял, что напрасно ее обидел. Он подошел и, положив руку на ее обнаженное плечо, хотел извиниться. Но она сделала это первой.

– Прости, – прошептала, обернувшись, – я и сама не знаю, как так получилось. Я знаю, что сделала тебе больно, – продолжала она и в глазах у нее блестели слезы, – но я не хотела, прости. Я понимаю, что нельзя жить прошлым. Но пока еще горечь потери слишком сильна во мне. Все случилось так неожиданно, на взлете, – она сделала паузу, – я даже не успела осознать, что все надежды умерли, не успев осуществиться. Они до сих пор живут где-то в глубине моей души. Я знаю, что должна преодолеть прошлое, жить дальше. Но сердечные раны не лечатся быстро. Нужно время. Зачем ревновать к прошлому? – она провела рукой по его щеке, – ведь тот, другой, к которому ты ревнуешь, он не придет. Его нет. Он – только пепел, постамент на кладбище. Если бы ты был терпимее, ты бы помог и себе, и мне. Сорвавшись с ресниц, слеза прокатилась по лицу Хелене. Он молча обнял ее и наклонился, целуя в губы. Мундир соскользнул с его плеч. Где-то хлопнула дверь. Хелене отстранилась и прислушалась: – Эльза? Это Эльза вернулась?

– Я не знаю, – он даже не сразу сообразил, кого она имеет в виду. Он хотел любить Хелене, какое ему дело, пришла ли Эльза. Слава богу, что пришла – лишь бы не мешала. Он привлек Хелене к себе, но она снова отстранилась, встревоженная чем-то. Тогда, недовольный, он встал, снова накинул на плечи китель и, закурив сигарету, направился к окну. Раскрыл форточку. Откинувшись на подушку, Хелене с улыбкой наблюдала за ним. Его мальчишеская вспыльчивость и совсем не мальчишеская страсть и искушенность в любви беспрестанно удивляли ее. Он чувствовал, что Хелене пока не настроена заниматься любовью, и, чтобы успокоиться, вспомнил горничную:

– А знаешь, – сказал он, глядя в окно, – пока тебя не было, девица, которая, как я понял, работает у твоей сестры служанкой, никак не хотела впускать меня в дом. Очень бдительная фрейлян. Мне даже показалось, что прежде, чем спросить разрешение на то у своей хозяйки, она взяла консультацию в гестапо…

– Не исключено, что девица и сама работает в гестапо, – Хелене, похоже, не удивилась его словам, – несмотря на всю внешнюю беспечность, скорее всего это так и есть. Мюллер всюду имеет своих людей. Уж, конечно, он не упустит случая поставить под контроль собственную любовницу, прислав ей в обслугу своего агента. А вдруг он у Эльзы не единственный, – Хелене рассмеялась. Эрих обернулся.

– Твоя сестра – любовница шефа гестапо? – он присвистнул, – это неплохое знакомство.

– Очень неплохое, – согласилась Хелене иронично, – в определенных обстоятельствах, конечно. Когда например, Лауфенберга за дебоширство вывели однажды из ресторана «Дом летчиков» и даже посадили под арест, – вспомнила она. Пришлось обращаться к Мюллеру, чтобы он договаривался со своим коллегой из уголовной полиции. Сгодится Генрих и в других делах, – она усмехнулась, перед глазами мелькнула совместная прогулка в Праге в июне 1942 года. – Что же до Эльзы, – Хелене вздохнула, – она всегда легко устраивала свои дела с мужчинами. Сначала она хотела заняться своим непосредственным шефом, доктором Геббельсом. Тот же – всегда не прочь. Но пришлось отговорить сестру. Из-за Магды. Тогда она взялась за Мюллера, и, как видишь, вполне успешно. Здесь ей ничего не угрожает, его первая жена и дети остались в Баварии, свободен и, в общем, недурен собой. А если еще взять в расчет все его огромные возможности по части сыска и генеральскую зарплату – как раз тот самый принц, о котором Эльза давно мечтала. Мы же выросли в бедности, – призналась она грустно. – Наши матери были родными сестрами. Они обе примерно в одно время вышли замуж, и у обеих родились дочери. Но судьбы их сложились по-разному. Мать Эльзы жила в достатке, ее муж был преуспевающим коммерсантом, а мы все время нуждались. Мой отец служил в авиации в Первую мировую войну. Вместе с Герингом и обоими Рихтгофенами. Он был тяжело ранен в конце войны и остался инвалидом. Теперь его причислили к сонму героев, а тогда, после войны, когда моя мать обратилась за пособием, один генерал авиации долго морщил лоб, вспоминая, кого же это фрау имеет в виду, какой такой Гюнтер Райч. Хотя имя моего отца во время войны было хорошо известно каждому мальчишке, не говоря уже о военачальниках. Ему самому стало неудобно от собственного лицемерия. Моя мать смотрела на него, и он видел, что она не верит ему. Тогда он вспомнил. И знаешь, что он сказал? Он даже не посочувствовал ее несчастью. Он сказал, что с таким ранением Гюнтеру было бы лучше вовсе умереть. «Жаль, что он не погиб, – заявил генерал, – я полагал, что он мертв, а теперь я разочарован. Если бы он погиб, он навсегда остался бы героем Германии, а так – всего лишь обуза для нации». Так мой отец перестал быть легендарным летчиком, а стал неудачником. Конечно, никакого пособия мы не получили. Друзья, Геринг и Вернер фон Рихтгофен, старались помогать моей матери, но после разгрома они и сами остались не у дел и тоже нуждались. Мать ничего не сказала отцу о разговоре в военном ведомстве, она даже обманывала его, убеждая, что пособие выплачивается. Но он все понимал. И от горечи оскорбления ему становилось хуже. Мать любила его, очень любила. Она безбоязненно брала все тяготы на себя, но он угасал, болезнь прогрессировала, и однажды мы с мамой остались одни, – Хелене замолчала, опустив голову. Эрих подошел и сел рядом с ней, – мать Эльзы, – продолжила она, – была очень привязана к своей сестре. Ее муж хорошо относился к нам. Благодаря им, наша жизнь была еще сносной. Но через несколько лет после смерти моего отца родители Эльзы погибли. Их машина упала с моста, и они утонули. Мать взяла Эльзу к нам. По наследству Эльзе досталась фирма ее отца. Но моя мать, которая стала управлять ею, была неопытна в коммерческих делах. Она доверилась людям, которые ее разорили. Мы снова остались без пфеннига за душой. Вот так, втроем, пережили голод, разруху. Было очень трудно. Мать выбивалась из сил, делала самую грязную работу, чтобы прокормить нас. В конце концов, благодаря поддержке Рихтгофена она добилась-таки пенсии за отца, но этой суммы хватало только на то, чтобы платить за комнату, которую мы снимали в доме, где кроме нас проживало еще шестнадцать семей. Мы помогали матери, чем могли. Я рано пошла работать, и Эльза вслед за мной. Мы собирали мусор, мыли посуду в ресторанах. Две чумазые девчонки, в то время нам было не до нарядов. Богатые евреи Штумсы, жившие напротив, обзывали нас «заморышами». Они даже не могли себе вообразить, что однажды они сами останутся без гроша и без крыши над головой. Их двоих сыновей отправят в Бухенвальд, а горделивый отец семейства будет ползать в ногах у Эльзы, умоляя ее «сделать протекцию». Как она рассказывала, она не стала вспоминать старику прошлое. Мюллер выпустил одного из Штумсов из лагеря, и им позволили уехать из Германии. Второй, к сожалению, не дожил, умер от воспаления легких в лагере. С приходом фюрера к власти вся наша жизнь стала другой. К моему отцу посмертно вернулась слава, которую он заслужил. Герман Геринг не забыл своего друга. Он не забывал нас и в трудные годы, и уж тем более, когда его партия победила на выборах в рейхстаг. Да и как он мог забыть? Уже став взрослой, я узнала, что вовсе не Эмми Зоннеманн могла бы стать второй женой рейхсмаршала, а моя мать. Она была красивой женщиной, да и сейчас не стала хуже, несмотря на все, что ей пришлось пережить. Герман и теперь расположен к ней. Но мама – она безнадежный однолюб. Она так долго боролась за отца, что теперь даже не может вообразить, как можно изменить хотя бы памяти о нем. Конечно, я считаю, что Герман сделал для нас очень много. Он заразил меня любовью к небу, он вдохновил меня, чтобы стать летчицей. Признаюсь, в детстве я никогда не мечтала о военной карьере, и мать долго не соглашалась, чтобы я поступала в летную школу. Но Герман уговорил ее. Ему всегда это удавалось. Она ему доверяла. Да и кому другому, кроме него, она могла довериться? К тому же здоровье подводило ее, на лечение были необходимы деньги, а в армии хорошо платили. Несмотря на трудное детство, природа у меня оказалась крепкая. Я легко прошла медкомиссию. Имя моего отца, ходатайство, точнее, что скрывать, просто приказ Геринга «принять» и рекомендация Вернера фон Рихтгофена, командира легиона «Кондор», сражавшегося в Испании, сыграли свою роль. Меня приняли, единственную девушку на курсе, да и во всем училище. Так решилась моя судьба. Мне так и суждено оставаться единственной до сих пор, во всяком случае, в своем высоком, избранном положении. Эльза тоже пошла учиться. Но не в летное училище. О том, чтобы определить ее в авиацию, даже речи не было. Герман сразу понял, что в Люфтваффе от Эльзы толку мало. Эльза стала журналисткой, и однажды весьма удачно, не без помощи Геринга, добилась большого интервью у Геббельса. С тех пор он неотлучно держит ее при себе. Если бы я не была дружна с Магдой, я не исключаю, что фрау Геббельс давно бы уж именовалась не она, а моя сестра. А кстати, надо позвонить им, хоть и поздно, – Хелене обернулась на часы, – если Эльзы нет дома, значит, Мюллер уехал со службы, и она теперь у него на Ванзее. Надо сказать ей, что я завтра улетаю, и если она хочет проводить меня, пусть приезжает на аэродром.