Призыв ведьмы. Часть четвертая (СИ) - Эйлин Торен

class="p1">Кажется такой боли Рэтар не испытывал никогда прежде, он был готов умирать ещё сотни раз, но вот это… ничто в его жизни не смогло сравниться с этим. Потому что всё то с чем бороться нельзя — нужно просто принять. Но не было внутри примирения с его поступком, он должен был найти другой выход, должен был…

И то, что не было никакой её вины, то что это наказание для него… а Хэлу просто втянуло в этот водоворот, случайно, потому что она была с ним рядом. Потому что нельзя было делать её своей, потому что она знала, что так будет, а он упрямо пытался доказать ей обратное.

И пока Рэтар сидел за столом, считая мгновения оставшиеся до конца этой жуткой кошмарной пытки, пытался делать вид, что всё хорошо. Уже одно то, что сказал фразу про палача за пиршественным столом, было очень плохо, но не смог сдержаться, да и пусть великий потешит себя тем, что добился того, чего хотел. Сделал так больно, что Рэтар сорвался. Пусть он радовался, что указал на место своему не больше чем сторожевому сиргу, — так и было.

А эта показная жалость? Это примирение в лице девки из харна правителя… смешно и тошно. С одной стороны ферану Изарии сделали подарок, оказали милость, а с другой — снова проверка.

Благо было уже наплевать, благо сил на сопротивление не было, ведь где-то там была его Хэла, его родная, любимая Хэла, несносная его ведьма. Ей было плохо и больно, она была изувечена его руками, принесена в жертву его долгу, его народу, а он был тут — пил, жрал, сидел окружённый мерзостью происходящей вокруг похоти, сам утопал в ней, что потом и не отмыться. А хотелось туда, хотелось обнять, пожалеть, найти мага, чтобы вылечить, хотелось исцеловать всю, прося прощения, хотя не рассчитывал быть прощённым, не ждал.

Пил, как проклятый, чтобы не взвыть в голос, а опьянеть никак не мог.

Девица висела у Рэтара на шее, шептала что-то в ухо, руки её вездесущие жгли, словно клеймили его. Губы. Тошнило, откровенно выворачивало. Раньше было всё равно на подобное, а сейчас — невыносимо. Она мешала ему скорбеть, мешала так назойливо, что захотелось искалечить, уничтожить, прибить.

Рэтар встретился со взглядом великого эла. И сколько было в этом взгляде. Мысль, что лучше бы правитель сдох, яркой вспышкой полоснула по принципам и клятвам ферана Изарии, затмило долг перед народом и попрало его ответственность перед всеми теми, кого он, как феран, обязан был защищать.

Он унял себя и позволил наложнице великого себя утянуть, потому что хотелось уйти, а по-другому было нельзя это сделать. Но одно дело уйти, а другое выполнить то, чего от Рэтара ждали. И уж если терпел прикосновения наложницы, то когда пришлось прикоснуться к ней самому, стало совсем жутко. Сердце остановилось.

Гнев яростно взметнулся внутри и, дотащив девку по рабочей комнаты отца, швырнул на ближайшую поверхность, задрал юбки и наверное сделал бы всё жестоко, но как ждали, и когда надежды нет, ввяз по полную в трясину, когда давно нет воздуха, а лёгкие наполнились тухлой водой… но его остановил Элгор.

Вот от кого Рэтар вообще не ждал помощи, на кого в игре никогда не поставил бы. Он подозревал мальчишку, знал, что тот способен прогнуться, знал даже, где тот это действительно делал. Но вот сейчас ошибся.

Кровь Горанов в Элгоре была сильна, как и во всех остальных. А слёзы младшего тана, которые тот лил в библиотеке, узнав о наказании Хэлы, искренние, детские почти, вывернули и ферана.

Рэтар вспомнил, что Элгор не был им самим, который в его возрасте уже взвалил на себя не только титул митара, но и ферана, потому что Рейнар с обязанностями не справлялся. Тан был полон дерзости, юношеского высокомерия и мечтательных амбиций. Был так похож на Ривана характером, что порой глаза резало, а мысль, что отец Элгора всё же Эарган, а не Рейнар, становилась до смешного очевидной.

Перед наказанием Элгор смазал кнут бурой мазью, чтобы Хэле было менее больно. Простой способ, который приносил немного облегчения от наказания. Немного, но всё же. И то, что именно Элгор сделал это, — да, на озадаченный вопросительный взгляд Рэтара, бронар буркнул недовольное “я должен ведьме”, но это было так по-юношески смешно, если бы не происходящее…

А этот взгляд, когда Элгор вёл Хэлу, с разрезанными ладонями — внутри него бушевал ураган, не менее злостный, чем внутри самого Рэтара.

И вот наложница — Элгор остановил тана. Девица с натянутыми на голову юбками, была слишком пьяна, слишком озадачена происходящим, да и Рэтар слишком сильно её приложил — пришлось просто стоять и ждать, когда младший тан сделает то, что должен был сделать феран.

Провожая эла, Рэтар торжествовал, что Шерга остаётся в Изарии. Феран ждал, что будет какой-то ход, что правитель вытянет своего человека. Думать, что великий и дальше рассчитывает на доносы от Шерга, тем более ждать, что великий может быть призовёт брата в столицу, феран не собирался.

Приговор вынесен — Шерга умрёт сегодня, умрёт прямо сейчас.

Разделывая своего брата, Рэтар не чувствовал ничего, кроме этой неутолимой жажды крови, которой жил почти всю свою жизнь. Кажется так давно смерть не проникала в него, что это уже было просто необходимо, чтобы хоть как-то попытаться жить дальше, отдавая себя ненависти, раз любовь у него забрали.

Рэтар мстил. Мстил за своё бессилие в течении такого длительного времени, мстил за предательство, мстил за мысли о насилии и глумлении над его любимой женщиной, мстил за каждый удар кнутом, который нанесён Хэле. Остановить это было нельзя.

Шерга приговорил себя тогда, когда феран узнал о предательстве, однако то, что случилось позднее стёрло малейшее сомнение, если оно и оставалось внутри Рэтара.

Феран влетел во всё ещё кипящей в нём ярости в дом и наткнулся на мага и Милену, которая сразу же была сметена этим его смертоносным, полным ненависти и отчаяния, пламенем.

Осуждающий взгляд мага, пояснение происходящего…

Милена лечила Хэлу. Хэла в доме. Хэла совсем рядом.

Рэтар не хотел к ней идти, туда в дом к серым, не хотел — на это не было сил. Но, когда узнал, что она в доме, то потянуло к ней, словно во сне, силой, отчаянием, пустой попыткой оправдаться, или просто взглянуть.

Хэла была в одной из комнат, что в доме занимала Эка. Лежала на животе, всё в том же сером платье,