ИЗ АДА В РАЙ И ОБРАТНО - Аркадий Ваксберг

В семидесятые-восьмидесятые годы я был близко знаком с тогдашним председателем Верховного суда Грузии Акакием Каранадзе. Его отец Григорий Каранадзе, в прошлом генерал КГБ, близкий к Берии человек, встретил войну на посту наркома внутренних дел Крымской Автономной республики. Акакий Григорьевич со слов отца рассказывал мне, что тот, уже зная, каким зверствам подверглись евреи в ранее оккупированных районах соседней Украины, хотел организовать приоритетную и срочную эвакуацию еврейского населения Крыма, но секретарь обкома партии и член Военного Совета фронта (то есть главный политкомиссар) ему это запретили, чтобы «не поднимать панику» и не создавать «дискриминацию по национальному признаку». Из Лубянки также пришла директива, подтверждавшая этот запрет.

До агрессии против СССР нацистские власти никогда не объясняли причины войны против любой европейской страны еврейским господством или еврейским влиянием в ней. Зато уже утром 22 июня 1941 года, через несколько часов после нападения на Советский Союз, Геббельс зачитал по берлинскому радио декларацию Гитлера о «заговоре между евреями и демократами» и об «иудейско-большевистских правителях Москвы, которые хотят разжечь пожар во всей Европе». В тот же день было зачитано по радио на русском языке «Обращение к советскому народу» – о том, что «население СССР превращено в рабов, в крепостных еврейских комиссаров, а патриоты России расстреляны этой жидо-большевиетской властью». О том, сколько этой же властью расстреляно «патриотов России – жидов», в этом обращении, естественно, не было сказано ничего. Обращение завершалось призывом «срубить голову еврейскому Коминтерну».

Расчет Гитлера оказался верным. Настолько верным, что поразил даже Сталина, который, казалось, должен был знать о настроениях населения – прежде всего в той части страны, которая подверглась нацистской оккупации. Именно антисемитизм, который в головах многих и многих был синонимом антисоветизма, объединял при оккупации людей различной политической и идеологической ориентации. С оккупантами, например, стала сотрудничать значительная часть белорусской интеллигенции. «На этой земле хозяева мы, а евреи – непрошеные и надоевшие приживалы», – говорилось в обращении, под которым поставили подписи профессора университетов, литераторы, журналисты, деятели искусств[28]. На оккупированной Украине антисемитизм стал еще более типичным выражением враждебности к советскому режиму. И наконец в полной мере это относится к странам Балтии, успевшим к началу войны в течение года побыть под советской оккупацией. К несчастью, первым наркомом внутренних дел Латвии (точнее, исполняющим обязанности наркома) в течение всего нескольких недель был еврей Семен Шустер. Но именно он начал депортацию неугодных советской власти латышей и кампанию чисток. «Симпатии» населения к временщику Шустеру распространились, естественно, на всех «московских» евреев.

Нацисты отлично сознавали все это и весьма успешно использовали эти настроения в своих целях, всячески стимулируя их нарастание. Большой популярностью пользовался плакат с надписью: «ЖИДУ нет места среди вас! Гоните его вон!» (на портрете были изображены красивые и молодые мать, отец и сын школьного возраста, позади которых «художник» поместил гнусное лицо горбоносого, старого еврея с нечесаной бородой). Насаждение антисемитизма велось на оккупированных территориях и посредством бульварной литературы – памфлетов, рассказов, лирики, карикатур, изображавших евреев кровожадными дебилами.

Под оккупацией оказалась гигантская территория с населением приблизительно в 80 миллионов человек. Для них выходило (по разным подсчетам) от 200 до 400 газет, у которых была одна главная цель: сплотить все народы СССР на основе антисемитизма, который был приравнен к антикоммунизму. Газеты призывали к искоренению «жидокоммунизма», избегая при этом говорить просто об уничтожении коммунистов – без приставки «жидо». В различных оккупированных областях, отстоявших друг от друга на многие сотни километров, газеты пропагандировали один и тот же тезис: Германия воюет только против евреев. Одна из одесских газет писала в 1942 году: «Многие считают, что наше место на фронте борьбы с большевизмом. Но немцы и их союзники с этим справятся и сами. У нас есть более важная задача – это борьба с евреями»[29].

В Европе уничтожение евреев совершалось тайно, жертвы вывозились далеко, в лагеря смерти. Депортацию объявляли просто переводом обреченных в новые места жительства, обманывая тем самым и евреев, и местное нееврейское население. В Советском Союзе нацисты не утруждали себя изобретением каких-либо ширм, зная, что у многих встретят сочувствие. Казни евреев совершались публично, при большом скоплении публики. Евгений Евтушенко, увы, прав, напоминая о том, что в «в Бабьем Яре среди карателей было больше украинских полицаев, чем немцев»[30].

В романе «Жизнь и судьба» Василий Гроссман воспроизводит синтезированное, то есть составленное из сотен подлинных, письмо о том, как еврейская женщина-врач из украинского областного центра воспринимает моментальный поворот в отношении к ней после захвата города нацистами. «Жена дворника стояла над моим окном и говорила соседке: «Слава Богу, жидам конец». ‹…› Соседка моя, вдова, у нее девочка шести лет, я ей всегда рассказываю сказки, она сказала мне: «Вы теперь вне закона, попрошу вас к вечеру забрать свои вещи, я переселюсь в вашу комнату» ‹…› Старик-педагог, пенсионер, ему 75 лет, он всегда был так почтителен со мной, а на этот раз, встретив меня, отвернулся. Потом мне рассказывали – он на собрании в комендатуре говорил: «Воздух очистился, не пахнет чесноком». Почти все евреи, авторы воспоминаний, говорили о поразившем их факте: бывшие школьные друзья, соседи, сослуживцы вдруг начали отказывать им в любой помощи, когда нужно было переночевать всего одну ночь или получить кусок хлеба. Было ли это только страхом перед оккупантами? Вряд ли. Ведь в то же самое время помогали с риском для жизни бежавшим военнопленным, а наказание, которое за это грозило, было все тем же. Срабатывала открытая им нацистами «правда» о евреях.

Вся эта лавина неожиданной информации докладывалась Сталину, в том числе и «информация» о том, что, как утверждали нацисты, большинство советской профессуры, студенчества, учительства и других представителей интеллигенции составляли евреи[31].

Мог ли Сталин никак не отреагировать на такие тексты, как, например, на тот, что был опубликован в одной смоленской газете: «Советский Союз – царство жидов, Сталин только вывеска, а за его спиной прячутся все эти Кагановичи, Собельсоны (то есть Радек, давно к тому времени уничтоженный! – А. В.), Финкельштейны (то есть Литвинов. – А. В.) и прочий жидовский кагал. Чтобы обмануть вас, они скрываются под русскими фамилиями. ‹…› Там, где раньше с благословения великого Сталина сотни жидов ухитрились жить, и жить хорошо, ничего не делая, занимаясь только всякими торговыми делишками, теперь нет паразитов, все работают. Служащие, рабочие живут хорошо. Им не приходится теперь работать на жидов и прочих властителей сталинского режима»[32].

Было бы просто странно, если бы Сталин из этой поразительной информации не сделал никаких практических выводов.

Первые признаки таких выводов появились уже в конце июля, когда, как сказано выше, вдруг были сняты с экрана фильмы о преследовании евреев в нацистской Германии. Но еще очевиднее они проявились осенью сорок первого года. Именно тогда секретарь ЦК Александр Щербаков (он возглавлял еще и Совинформбюро, и Главное Политическое управление Красной Армии) повелел главному редактору самой популярной во время войны газеты «Красная звезда», генералу Давиду Ортенбергу сменить свою подпись в газете на русскую. Очередной номер вышел уже с указанием: «Главный редактор О. Вадимов». Кстати, в 1943 году не помогло и это: «Вадимов» был изгнан и заменен не нуждавшимся ни в каких псевдонимах генералом Николаем Таленским[33].

Другой знаменательный факт, гораздо более важный, также относится к осени сорок первого года. Спасаясь от уничтожения на месте и депортации в лагеря смерти, многие евреи бежали из гетто в леса, надеясь присоединиться к партизанским отрядам. Их туда, однако, не принимали. «К партизанскому отряду, – рассказывает один из участников побега Абрам Плоткин (город Ганцевичи, Белоруссия), – нас близко не подпустили, но продуктами обеспечили. Через несколько дней мы узнали, что отряд ушел, а нас оставили»[34]. Оставили на верную гибель – спаслись единицы.

В литературе описано множество подобных случаев. Вряд ли это была самодеятельность отдельных партизанских руководителей – потому, во-первых, что абсолютно одинаково поступали не в двух-трех, а во многих отрядах, отделенных друг от друга сотнями километров, и потому, во-вторых, что в каждом отряде имелись комиссары, присланные из Москвы. Направляющая кремлевская рука тут вполне очевидна.