Тайна замка Роксфорд-Холл - Джон Харвуд

«Я больше не выдержу», — подумала я. Вдруг я услышала, как Эдуард говорит: «Поразительные глаза у этого человека… Если бы я был художником-портретистом, я непременно захотел бы писать с него портрет». Часто, когда я пыталась вызвать в памяти лицо Эдуарда, оно возникало размытым пятном; в иных случаях он вдруг появлялся незваным и представал так ярко перед моим мысленным взором, будто стоял рядом. Сейчас было именно так: я слышала точные тоны его голоса, его манеру речи, его лицо предстало мне, все светящееся радостью и надеждой, однако я сейчас не чувствовала горя; я ощущала его присутствие здесь и сейчас, рядом со мной в этой темной комнате. Я по-прежнему смутно сознавала и присутствие сверкающей монеты, и плавающих в воздухе за нею черт Магнуса Роксфорда, но Эдуард звал меня в ясный свет дня, произнося слова, которые, как я понимала, были словами великого утешения, которые я стремилась расслышать, но не могла разобрать, и он оставался со мной до тех пор, пока я, без ощутимого перехода, не оказалась в серых сумерках, наполненных едким запахом загашенной свечи, щекочущим мне ноздри, и с наклонившимся надо мной Магнусом Роксфордом. Меж раздвинутых штор я увидела клубящийся за окном туман.

— Простите меня, — сказала я. — Я так старалась…

— Вы и правда очень старались, мисс Анвин, но… откровенно говоря, я никогда не встречал ничего подобного. Казалось, вы погрузились в глубокий транс, но и в трансе не поддавались никаким моим внушениям; у меня создалось ощущение, что вы их даже не слышите.

— Боюсь, я их и правда не слышала, — ответила я. — Я видела сон… Ну, во всяком случае мне кажется, что это был сон — про Эдуарда. Он что-то говорил мне, но я не смогла расслышать, что он сказал.

— Понятно. — В его голосе слышались раздраженные нотки разочарования в собственных возможностях, за что я никак не могла бы его винить: он явно не привык к неудачам. — Тогда, вероятно, вы и вправду заснули, хотя мне так не показалось.

— Я искренне сожалею, сэр, — повторила я, — что заставила вас напрасно потратить на меня столько времени.

— Вовсе не напрасно, — возразил он с грустной улыбкой, снова обретая доброе расположение духа. — Меня просто приводит в смятение моя собственная некомпетентность. Может быть, мы попробуем снова — завтра?

— Сэр, я никоим образом… — начала я, но он отмел все мои протесты, отказался от предложения выпить с нами чаю и исчез, прежде чем я вспомнила, что должна была пригласить его на обед.

В тот вечер я обсуждала возникшие сложности с Адой и Джорджем.

— Я уверена, — сказала я, — что, если бы Аде было позволено сидеть возле меня, я очень легко погрузилась бы в транс, но он говорит, что это помешает мне сосредоточиться.

— Я понимаю, — сказал Джордж. — Я никак не думал, что присутствие третьего человека может стать препятствием, но ведь я вообще ничего не знаю о научном месмеризме. Если говорить откровенно: ты что, боишься, что он злоупотребит твоим доверием?

— Может быть, дело в этом, хотя я не совсем так это воспринимаю; я сама не понимаю, что именно меня пугает.

— Мне представляется, — нерешительно сказала Ада, — что, если бы его намерения были бесчестными, он настаивал бы на том, чтобы видеться с тобой в каком-то другом месте. Здесь ему пришлось бы пойти на большой риск…

— Да, ты, конечно, права, — сказала я.

— А может быть, все дело в его глазах? — сказал Джордж. — В том, как они удерживают свет? Я не сомневаюсь, что именно это делает его таким хорошим месмеристом, но его взгляд может лишить спокойствия.

— Думаю, в этом все дело, — подтвердила я и решила не позволять собственным нервам причинять доктору Роксфорду новые неудобства.

Тем не менее мое смутное беспокойство вернулось, как только в комнате стало темно и Магнус Роксфорд снова обрел вид отсеченной головы и руки, плавающей в воздухе над пламенем свечи. «Я не должна его бояться», — строго твердила я себе и обнаружила, что, если слегка прищурить глаза, я могу более избирательно сосредоточиться на сверкающей монете, а затем, если сосредоточиться на том, чтобы дышать ровно и глубоко, я не так четко буду слышать тревожащие полутона его голоса, так что в конце концов стало казаться, что я сама приказываю себе расслабиться, и становиться все более сонной, и спать все более глубоким сном, пока я не очнулась при ярком свете дня, ощущая запах загашенной свечи и не помня ничего, кроме: «Я не должна его бояться».

На миг мне подумалось, что я снова подвела доктора Роксфорда, но тут я увидела, что он мне улыбается: его манера вести себя, даже его вид как-то неуловимо переменились.

— Прекрасно получилось, мисс Анвин: вы были в глубоком трансе все прошедшие двадцать минут.

— А… как вы полагаете, я излечилась?

— Боюсь, я не могу этого гарантировать, но — да, я настроен весьма оптимистически; и вы, разумеется, знаете, что можете вызвать меня в любое время.

Странно было видеть, как Магнус Роксфорд изменился: он казался более мягким, не таким пугающим. Он наклонился ко мне — мы сидели лицом друг к другу, нас разделяли всего два фута, и на миг мне почудилось, что он собирается меня поцеловать, но потом я увидела, что он всего лишь забирает золотую монету. Я была сильно удивлена, затем почувствовала просто шок: неужели я в самом деле желала, чтобы он меня поцеловал, — ведь Эдуард всего четыре месяца как умер?!

Магнус — как я теперь начала мысленно его называть — пришел к нам на обед в тот же вечер по приглашению Джорджа и совершенно нас всех очаровал: не было никаких разговоров о привидениях или о спиритических сеансах, только о книгах и о картинах; много и по-доброму вспоминали Эдуарда, и впервые со дня его смерти я чувствовала себя почти спокойной, хотя и с некоторой тревогой из-за того, что могу так себя чувствовать. Казалось, Магнус вовсе не торопится вернуться в Лондон, и я почувствовала облегчение (по причинам, в которые мне не очень хотелось вникать) оттого, что Джордж не пригласил его провести оставшиеся дни пребывания в Чалфорде у нас в доме.

На следующее утро я проснулась и обнаружила, что солнце, которого мы почти не видели в последние несколько недель, светит в мое окно, озаряя лучами всю комнату. Это был один из тех редких, тихих январских дней, когда на несколько коротких часов весь мир словно омыт ослепительным светом и вы почти верите, что никогда больше не будет снова серо и сыро. Привычная боль пробуждения была по-прежнему со мной, однако горе утратило свою мучительную, рвущую сердце остроту, или, скорее, я вдруг осознала, что оно постепенно утихало уже некоторое время.

Я сидела в саду с книгой на коленях, не читая и даже не думая, просто впитывая солнечное тепло, когда на мое кресло упала чья-то тень. Я подняла голову и увидела Магнуса, остановившегося в нескольких шагах от меня.

— Прошу прощения, — сказал он. — Я никак не хотел вас напугать.

— Вы меня не напугали, — ответила я, — но я боюсь, что Джорджа и Ады нет дома.

— Горничная сказала мне об этом; я пришел повидать вас.

Солнце слепило мне глаза, так что я не могла разглядеть выражение его лица, но сердце у меня вдруг забилось гораздо чаще.

— Может быть, вы сядете? — сказала я.

— Благодарю вас, — ответил он, подвинув кресло, в котором обычно сидела Ада, так чтобы быть лицом ко мне. Одет он был так же, как в тот день, когда мы с ним разговаривали на кладбище, широкий галстук и крахмальная манишка сверкали белизной в солнечном свете. — Мисс Анвин… Элинор, если позволите… — произнес он нерешительно, что было для него совсем необычно. — Могу я спросить: вы понимаете, о чем я приехал сказать вам?

Я, ни слова не говоря, отрицательно покачала головой.

— Я знаю, вы скажете, что еще слишком рано… но, Элинор, я не только восхищаюсь вами, я полюбил вас: вы женщина редкого самообладания, ума и красоты и… короче говоря, я пришел, чтобы просить вас стать моей женой.

— Сэр… Доктор Роксфорд… Это большая честь для меня… Вы оказываете мне честь, какой я не очень заслуживаю… и я глубоко благодарна вам за вашу доброту к Эдуарду и ко мне тоже. Но я не могу принять… Еще слишком рано, как вы сами сказали, но главным образом я боюсь, что никогда не смогу полюбить вас или кого-то другого так, как любила Эдуарда, и было бы несправедливо, неправильно принять ваше предложение, даже если бы… то есть было бы несправедливо, — закончила я довольно беспомощно.

— Я не прошу так много, — ответил он. — Мне не подобает стремиться или даже надеяться занять место Эдуарда в вашем сердце — только питать надежду, что со временем вы полюбите меня как-то иначе.

Даже пытаясь найти должные слова для отказа, я не могла не думать о тех преимуществах, которые сулил этот брак. Магнус был учен, прекрасно воспитан, хорош собой, возможно, богат, и, если он не излечил меня от моих посещений, он всегда будет под рукой, случись им возобновиться.