Расплавленный рубеж - Михаил Александрович Калашников

солдат ушел к мостам, где мелькали белизной и напитывались кровью бинты перевязочных пунктов, где сновали грузовики-летучки. Оттуда он не сразу вернулся к студгородку, свернул в известном ему направлении, пошел в полной тьме покрытого лесом холма, ведомый наитием и верой в провидение. Только оно и вывело его к заветной батарее, а еще ориентир – мелькавшая по левую руку река и свет отражаемых в ней ракет. По дороге он набредал на других зенитчиц, спрашивал Аду, ему отвечали, что таких нет, иногда указывали, куда свернуть. Она поджидала его, немного отошла от зенитки, углубившись в лес, и заметила первой:

– Неужели пришел?

– Обещал ведь, – запыхавшись, но не от ходьбы, произнес он.

– Гляжу – не убили, – как можно циничнее сказала она, а у самой сердце защемило от жалости.

– Плохо метились, – уловил он ее игру и почувствовал, что дыхание его уже не скачет так бешено.

Она старалась приглядеться к нему, мрак поглотил все линии, спрятал его лицо. Ей казалось, что он наверняка изменился за этот день: возмужал, покрылся копотью и легкая проседь вылезла на смену его опаленным волосам, чуть огрубел или стал хладнокровным голос.

– Надолго отпустили?

– Сам ушел… до утра.

– Так и будем тут стоять?

– Зачем же? Давай к реке пойдем.

Она в темноте обхватила обеими руками его правую ладонь, пошла вниз по склону, скорее ведя его, чем следуя за ним. Под двумя парами сапог зашуршал многолетний ковер опавшей листвы.

– Повеселитесь там, любовнички! – не удержался кто-то из подруг Ады.

– Не завидуй! – бросила Ада в ответ.

«А точно ли это любовь? – размышляла по дороге Ада. – Что я знаю о ней? Может, это просто влечение, которое существует у кошек и собак? Иисус-Мария, наставьте меня! Укажите путь! Ай, уже поздно, разве свернешь теперь? Кажется, я и сама за эти три года стала немножечко русская: они всегда рубят сплеча, не оглядываясь… Была не была…»

Когда он появился сегодня, она спряталась в воде вместе со всеми, хоть и узнала его. Потом посмотрела на его нахальный вид и определила: если и живет в нем тонкая душа, готовая продать полмира за четыре строчки Пастернака, то она уживается с рубахой-парнем, способным на шалость и отчаянный поступок, а потому Ада вышла на берег и приняла его вызов.

Андрей все же вырвался вперед, он обходил кусты, пригибался, предупреждал ее, где не успевал – ловил лицом низкие ветки, наклонял их или уводил в сторону. Они спустились к реке. Здесь было светлее: кроны деревьев не закрывали бледно моргавшие звезды. Выстреливали ракеты, поигрывая отражением на спокойном полотне воды. Вдали Город мрачно смотрел на них своей нависшей окраиной, все еще попыхивал смрадным чадом.

– Гляди, за теми камышами ваш пляжик.

– Похож.

– Слушай, я схожу окунусь, уже неделю в баню не водили. Да и сегодня где меня только не носило.

Она молча кивнула. Андрей быстро разделся, зашел по грудь и принялся отчаянно тереть подмышки, шею, лицо. За яростным плеском не сразу расслышал, что Ада тоже в воде. Когда понял это – замер. Она подошла сзади, пропустила свои руки у него под локтями, обхватила его и прижалась всем телом.

– Ты знаешь, а хорошо, что этот первый раз для нас обоих – первый.

– Почему? У меня было уже.

– Глупый мой ослик, – улыбнулась она, запустила пальцы в опаленные волосы на его затылке.

…Обнявшись, они лежали на своих простеленных гимнастерках. Теперь и ракеты сверкали по-иному, и вода в реке текла совсем не как раньше.

– Анджей, что будет завтра? Меня, наверное, скоро отправят в тыл – рожать.

– Вот и хорошо, живой останешься.

– А ты? Я ведь потеряю тебя.

– Почта полевая работает, свяжемся.

– Куда писать тебе? Ты же не вечно будешь здесь.

– Давай условимся: запишешь мой московский адрес, а я – твой довоенный. После войны отыщем друг друга.

– Если выживем… Мне ведь тоже еще воевать, месяца четыре, наверное, пока не заметят.

– Иди сразу докладывай, просись к женскому доктору.

– А вдруг я окажусь пустой, подумают – нарочно выдумала, чтоб с фронта сбежать. Ты говоришь: «Встретимся после войны», – а если война кончится не так, как нам хочется? Если немец останется на всей той земле, что теперь занял?

– Шалишь, родная. Не будет так. Мы его уже тормознули, а скоро и назад завернем, я это сегодня понял: немец тоже драпать умеет.

– Хорошо бы так… Диктуй свой адрес.

– Я запишу.

– Нет, диктуй, я запомню.

Андрей назвал улицу, дом и подъезд.

– Теперь ты свой.

– Не стоит, Анджей. Мой дом топчет враг, неизвестно, уцелел ли. Нет смысла писать тебе адрес, дом уже стерт с лица земли, как и этот Город. Не ищи меня там. Когда я приеду в родной город и не найду следов родителей, я не смогу там жить, я покину это место.

– Давай тогда здесь друг друга найдем! Город нас соединил, пусть судьбой нашей станет.

– Жить здесь я бы не хотела, одни развалины. Его и за двадцать лет не отстроить…

– Ты про это пока не думай. Вернемся сюда, найдем друг дружку, а Город станет нашей новой родиной. В нем любовь родилась… А может, и жизнь новая, – Андрей погладил ее по животу.

…Теперь он смотрел на мутный рассвет, вспоминал минувшую ночь. Глаза его с проступившими красными прожилками были воспалены от бессонницы, впрочем как и у остальных, поспавших два-три часа. Но еще в них был живой счастливый блеск, веселые искорки и надежда.

Всю ночь шла подготовка, не стихала работа: уносили раненых, подтягивали свежие полки, технику, провода, амуницию. В разбитых корпусах оборудовали перевязочные пункты, штабы и узлы связи, посты наблюдения на верхних этажах. Слабо колыхало ночным ветерком кусочек грязно-синей ткани: скромный платочек снова оказался на подоконнике третьего этажа, чтоб больше не спускаться.

Меж строившихся пехотных колонн прошла рота танков, на башнях было выведено краской: «Дзержинец». Над открытым люком головной машины, где рядом с надписью была нарисована звезда Героя, мелькнуло лицо в шлемофоне. Сержант Ковалев пригляделся. Танкист тоже заметил сержанта с медалью на груди, его пристальный взгляд. Оба встретились глазами, разом радостно закричали:

– Михалыч!

– Не верю, старик, не верю! Быть не может!

Распахнул объятия сержант Ковалев, танкист гаркнул в утробу танка, остановив его, вылез из люка наружу. Бывшие однополчане цокнулись грудь о грудь, проклюнулись крохотные слезы.

– Давно здесь, Витек?

– Да второй день уж. А под Город нас седьмого числа перекинули. Вчера с утра до темной ночи воевали. Может, слышал?

– Нет, мы только ночью прибыли. С разгрузки – сразу