Хоббит, или Туда и обратно (пер. М. Каменкович, С. Степанов) - Джон Толкиен

Затем Гэндальф пустил лошадь в галоп и вскоре пропал из виду.

– Скатертью дорога! – напутствовали его гномы, тем более рассерженные, что им и в самом деле было очень жаль расставаться с волшебником. Ведь начиналась самая опасная часть путешествия! Взвалив на спину тяжелые котомки и мехи с водой (кому что досталось), они повернулись спиной к свету, золотившему опушку, и углубились в Лес.

Глава восьмая

ПАУКИ И МУХИ

Следуя друг за другом, цепочкой, они вступили под полог ветвей. Вход напоминал арку темного туннеля, образованную склонившимися по обе стороны тропы деревьями, старыми, задушенными плющом и обросшими лишайником, так что редких почерневших листьев было почти не видно. Узкая тропа прихотливо петляла между деревьями. Вскоре о дневном свете напоминало лишь небольшое пятнышко, оставшееся далеко позади; звук шагов гулко отдавался в мертвой тишине, и казалось, что деревья нагибаются и прислушиваются.

Когда глаза привыкли к сумраку, путники смогли кое-что рассмотреть в темно-зеленой мгле по сторонам тропы. Иногда эту мглу пронизывал тонкий солнечный лучик, которому удавалось отыскать брешь в густой листве и не застрять в сплошном переплетении веток и плюща. Но случалось такое не часто, а вскоре и вовсе прекратилось.

В лесу жили черные белки. Когда зоркие и любопытные глаза хоббита попривыкли, он стал замечать, как эти белки то и дело стремительно перебегают тропу и скрываются за стволами. В подлеске и в огромных кучах опавшей листвы время от времени слышались какие-то подозрительные шорохи, возня, сопение и ворчание, но что там такое творилось, Бильбо разглядеть не мог. Наименее приятным из увиденного оказалась паутина – густая, темная и необыкновенно толстая; ее нити тянулись по обеим сторонам тропы от одного дерева к другому, прихватывали нижние ветки и доходили до самой земли. Но саму тропу паутина нигде не пересекала: то ли тропа была заколдована, то ли еще что – неизвестно. Прошло совсем немного времени, и гномы возненавидели этот лес; им казалось, что он ничуть не лучше гоблинских подземелий – да и не кончится, наверное, никогда. Тем не менее, приходилось идти вперед, невзирая на то, что им давно уже страшно хотелось увидеть солнце да синеву над головой и глотнуть свежего воздуха. Под пологом леса не ощущалось ни дуновения – здесь навечно воцарились темень, безмолвие и духота. Не по себе было даже гномам, которым вообще-то не привыкать к подземельям, – у себя дома они проводили порой по многу дней без солнца. Что же говорить о хоббите, который хоть и любил жить в норе, но никогда не сидел в ней день-деньской, да еще летом! Бедняга просто умирал от удушья.

А по ночам приходилось еще хуже. Ночи были черны как деготь. Я говорю не про те ночи, которые мы с вами называем «черными как деготь». Здесь ночи были так черны, словно все вокруг было и впрямь залито черным дегтем. Бильбо подносил ладонь к самому носу, но не мог ее разглядеть. Впрочем, не вполне справедливо было бы утверждать, что путники не видели вообще ничего – нет! Они видели чьи-то глаза. Спали, тесно прижавшись друг к другу, и по очереди караулили. Во время своей стражи Бильбо то и дело замечал во тьме какие-то проблески, а иногда невдалеке зажигалась пара желтых, красных или зеленых глаз, которые на миг вперялись в него и медленно гасли, но лишь затем, чтобы неожиданно вновь появиться в другом месте. А порой глаза загорались прямо над головой, где-то на ветках, – и это было страшнее всего. Но наибольшие опасения внушали хоббиту иногда появлявшиеся во мраке отвратительно бледные, выпуклые глаза – самые страшные из всех.

«Насекомые, – думал Бильбо. – У зверей глаза другие. Только что-то они великоваты для насекомых!»

Ночи были не очень холодными. Тем не менее гномы до самого утра жгли костер, но вскоре от костра пришлось отказаться. Складывалось впечатление, что на свет пламени со всего леса собираются сотни и сотни глаз. Но самих обладателей этих глаз разглядеть не удавалось – они не выходили на свет слабо мерцавшего костерка. Хуже того: тысячи каких-то темно-серых и черных ночных бабочек, некоторые размером с ладонь, слетались на огонь, хлопали крыльями прямо у лица, лезли в уши. Терпеть их было совершенно невозможно, равно как и огромных, черных, что твоя галоша, летучих мышей, так что костры гномы разводить перестали и всю ночь дремали в зловещей тьме.

Хоббиту казалось, что все это продолжается уже целую вечность, а кроме того, он был вечно голоден, так как припасы приходилось экономить. День шел за днем, но ничего не менялось – лес оставался прежним, и гномы забеспокоились. Как ни экономь, а припасы когда-нибудь да выйдут – а таяли они прямо на глазах! Гномы попытались охотиться на белок и потратили немало стрел, прежде чем один из зверьков упал на тропу. Но когда добычу поджарили, оказалось, что есть мясо невозможно, – и белок оставили в покое.

Мучила их и жажда, так как воды тоже осталось всего ничего, а по дороге они не встретили ни ручейка, ни ключа. В таком вот настроении путники в один прекрасный день и обнаружили, что тропа уперлась в речку[*]. Течение было довольно сильным, тем более что речка в этом месте была не очень широкой – только вот вода в ней почему-то казалась черной, или, может быть, виной тому был просто лесной полумрак? Хорошо, что Беорн предупредил, – иначе они наверняка напились бы этой воды, даром что черная, и наполнили бы ею мехи. Теперь же все их мысли были направлены только на то, чтобы как-нибудь переправиться на другой берег и не замочить ног. Когда-то здесь был мостик, но он давно сгнил и провалился – остались только обломки свай. Бильбо встал на колени и пригляделся.

– На той стороне лодка! – вскричал он. – Вот досада! Нет, чтобы на нашей!

– Далеко ли до лодки, как тебе кажется? – спросил Торин.

Гномы давно уже убедились, что Бильбо среди них самый глазастый. – Да нет, не очень. Локтей, наверное, тридцать.

– Всего-то! Я думал, тут никак не меньше ста!.. Ничего не попишешь, глаза мои теперь далеко не так остры, как сто лет назад. Впрочем, что тридцать, что сто тридцать – все едино: не перепрыгнешь! А вплавь боязно…

– А кто-нибудь из вас умеет бросать веревку?

– Что толку-то? Если и зацепим, в чем я сильно сомневаюсь, лодка наверняка привязана.

– Да вряд ли, – усомнился Бильбо. – Впрочем, в такой темноте не разглядишь. И все-таки мне кажется, что ее просто вытащили на берег, а берег с той стороны совсем пологий.

– Дори самый сильный, а Фили самый молодой, стало быть, и зрение у него получше, – сказал Торин. – Иди-ка сюда, Фили! Посмотри, не видишь ли ты лодку, о которой толкует господин Бэггинс?