Сборник стихов - Белла Ахмадулина

Симон Чиковани

Задуманное поведай облакам

А после — шаль висела у огня,и волосы, не знавшие законовпрически, отряхнулись от заколоки медленно обволокли меня.

Я в них входил, как бы входил в туманв горах сванетских, чтобы там погибнуть,и все-таки я их не мог покинуть,и я плутал в них и впадал в обман.

Так погибал я в облаке твоем.Ты догадалась — и встряхнула ситом,пахнуло запахом земным и сытым,и хлеб ячменный мы пекли вдвоем.

Очаг дышал все жарче, все сильней.О, как похожи были ты и пламя,как вы горели трепетно и плавно,и я гостил меж этих двух огней.

Ты находилась рядом и вокруг,но в лепете невнятного наречья,изогнутою, около Двуречьятебя увидеть захотел я вдруг.

Чуть не сказал тебе я: «О лоза,о нежная, расцветшая так рано…»В Сванетии не знают винограда,я не сказал. И я закрыл глаза.

Расстались мы. И вот, скорей старик,чем мальчик, не справляюсь я с собою,и наклоняюсь головой седою,и надо мной опять туман стоит.

Верни меня к твоим словам, к рукам.Задуманное облакам поведай,я догадаюсь — по дождю, по ветру.Прошу тебя, поведай облакам!

Симон Чиковани

Девять дубов

Число девять считалось в народе магическим (девять дорог, девять гор, девять корней и т. д.). Девять дубов — символ непоколебимости, силы, долговечности народа. Девять плит Марабды девять могил братьев Херхеулидзе, героически погибших в битве при Марабде.

Мне снился сон — и что мне было делать?Мне снился сон — я наблюдал его.Как точен был расчет — их было девять:дубов и дзвов. Только и всего.

Да, девять дэвов, девять капель ядана черных листьях, сникших тяжело.Мой сон исчез, как всякий сон. Но я-то,я не забыл то древнее число.

Вот девять гор, сужающихся кверху,как бы сосуды на моем пути.И девять пчел слетаются на квеври,и квеври тех — не больше девяти.

Я шел, надежду тайную лелеяузнать дубы среди других лесов.Мне чудится — они поют «Лилео».О, это пенье в девять голосов!

Я шел и шел за девятью морями.Число их подтверждали неспростадевять ворот, а девять плит Марабды,и девяти колодцев чистота.

Вдруг я увидел: посреди туманастоят деревья. Их черты добры.И выбегает босиком Тамараи девять раз целует те дубы.

Я исходил все девять гор. Коления укрепил ходьбою. По утрамя просыпался радостный. Олени,когда я звал, сбегали по горам.

В глаза чудес, исполненные света,всю жизнь смотрел я, не устав смотреть.О, девять раз изведавшему этоне боязно однажды умереть.

Мои дубы помогут мне. Упрямоя к их корням приникну. Довезтименя возьмется буйволов упряжка.И снова я сочту до девяти.

Симон Чиковани

Три стихотворения о серафите

Во время археологических раскопок древней картлийской столицы Армази, близ Мцхеты, была обнаружена гробница юной и прекрасной девушки — Серафиты, чей облик чудом сохранился до наших дней в своей живой прелести. В гроб ее проник корень гранатового дерева, проскользнувший в кольцо браслета.

Как вникал я в твое многолетие, Мцхета.Прислонившись к тебе, ощущал я плечоммышцы трав и камней, пульсы звука и цвета,вздох стены, затрудненный огромным плющом.

Я хотел приобщить себя к чуждому ритмувсех старений, столетий, страстей и смертей.Но не сведущий в этом, я звал Серафиту,умудренную возрастом звезд и детей.

Я сказал ей: — Тебе все равно, Серафита:умерла, и воскресла, и вечно жива.Так явись мне воочью, как эта равнина,как Армази, созвездия и дерева.

Не явилась воочью. Невнятной беседойискушал я напрасно твою немоту.Ты — лишь бедный ребенок, случайно бессмертный,но изведавший смерть, пустоту и тщету.

Все тщета! — я подумал. — Богатые камнинеусыпных надгробий — лишь прах, нищета.

Все тщета! — повторил я. И вздрогнул: — А Картли?Как же Картли? Неужто и Картли — тщета?

Ничего я не ведал. Но острая влагаокруглила зрачок мой, сложилась в слезу.Вспомнил я — только ель, ежевику и благо,снизошедшее в этом году на лозу.

И пока мои веки печаль серебрила,и пугал меня истины сладостный риск,продолжала во веки веков Серафитакрасоты и бессмертия детский каприз.

Как тебе удалось — над убитой боямии воскресшей землею, на все времена,утвердить независимый свет обаянья,золотого и прочного, словно луна?

Разве может быть свет без источника света?Или тень без предмета? Что делаешь ты!Но тебе ль разделять здравомыслие этов роковом заблужденье твоей красоты!

Что тебе до других? Умирать притерпелись,не умеют без этого жить и стареть.Ты в себе не вольна — неизбывная прелестьне кончается, длится, не даст умереть.

Так прощай или здравствуй! Покуда не в тягостьнебесам над Армази большая звезда, —всем дано претерпеть эту муку и благость,ничему не дано миновать без следа.

Не умерла, не предана земле.Ты — на земле живешь, как все.Но разве,заметив боль в пораненном крыле,не над тобою плакал твой Армази?

О, как давно последние дарытебе живая суета дарила!С тех пор я жду на берегах Куры,и засухой опалена долина.

Не умерла. И так была умна,что в спешке доброты и нетерпеньядостиг твой шелест моего гумна:вздох тишины и слабый выдох пенья —

Что делаешь? Идешь? Или покатяжелым гребнем волосы неволишь?Не торопись. Я жду тебя — века.Не более того. Века всего лишь.

Еще помедли, но приди. Свежан не трудна твоя дорога в Мцхету.Души моей приветная свечауже взошла и предается свету.

Уж собраны и ждут тебя плодыи лакомства, стесненные корзиной.Как милосердно быть такой, как ты:сюда идущей и такой красивой.

В молчании твой голос виноват.Воспой глубоким горлом лебедиными виноградаря, и виноград,и виноградники в краю родимом.

Младенческою песней умудрен,я разгадаю древние затеии вызволю из тесноты временотцов и дедов доблестные тени.

Бессмертное не может быть мертво.Но знает ли о том земля сырая,ошибку ожиданья моегооплакивая и благословляя?

Как твой удел серьезен и высок:в мгновенных измененьях мирозданьявсе бодрствует великий голосокбессмертного блаженства и страданья.

И встретились:бессмертья твоегопрекрасная и мертвая громадаи маленькое дерево граната,возникшее во мгле из ничего.

Ум дерева не ведает инойпремудрости:лишь детское хотеньеи впредь расти, осуществлять цветеньеи алчно брать у щедрости земной.

Не брезгуя глубокой тьмой земли,в блаженном бессознании умнейшем,деревья обращаются к умершими рыщут пользы в прахе и пыли.

Но что имел в виду живой росток,перерастая должные границы,когда проник он в замкнутость гробницыи в ней сплоченность мрамора расторг?

Влекло его твое небытиепройти сквозь твердь плиты непроходимой,чтобы припасть к твоей руке родимой,удостоверясь в тонкости ее.

С великим милосердием деревразнял он узкий холодок браслетаи горевал, что ты была бессмертналишь вечно, лишь потом, лишь умерев.

Гранат внушал запястью твоемувсе то, что знал об алых пульсах кровив больших плодах, не умещенных в кронеи по ночам слетающих во тьму.

Он звал тебя узнать про шум ветвейс наивностью, присущею растеньям,истерзанный тяжелым тяготеньем,кровоточеньем спелости своей.

Какая же корысть владела им,вела его в таинственные сводыявить великодушие природыв последний раз! — твоим рукам немым?

Не Грузии ли древней тишинавелит очнуться песенке туманной:«Зачем так блещут слезы, мой желанный?Зачем мне эта легкость тяжела?»

Не Грузии ли древней колдовствовелит гранату караулить плитыи слабое дыханье Серафитыне упускать из сердца своего?

Симон Чиковани