Нет повести печальнее на свете... - Георгий Шах

Веронцы рассыпались в заверениях.

— Мне будет недоставать вас, дорогой друг, — лицемерно сказал Тропинин, довольный таким оборотом дела. — Но служба есть служба.

Ему предоставили люкс в лучшей гостинице Вероны под знаком «7 x 7». После осмотра города и торжественного обеда в мэрии гостю дали возможность отдохнуть. Он прилег на диван, полистал альбомы с видами местных достопримечательностей и задремал. Последней мыслью, промелькнувшей в мозгу, было: как на разных гермеситских языках передается понятие сна? Должно быть, у матов — бесконечность, у химов — растворение, у физов — очарованность, у истов — мир или нет, перемирие. А у агров?…

Его разбудил робкий стук. Тропинин протер глаза, отворил дверь и впустил в комнату толстого мужчину с мясистыми губами и живыми черными глазками.

— Извините за непрошеный визит, но крайняя необходимость принудила меня просить вас о помощи.

Тропинин насторожился: только этого ему не хватало.

— Вы, должно быть, ошиблись, я нездешний и, право, не уверен, что могу быть чем-нибудь вам полезен.

— Я знаю, легат, вы с Земли. Именно к вам я и хотел обратиться. Моя фамилия Сторти.

— Уж не тот ли наставник, который поощрил Рома Монтекки на преступное похищение?

— Тот самый. Я вижу, вам уже все известно.

— Еще бы!

— Вы верите тому, что пишут газеты?

— У меня нет оснований не верить.

— Позвольте присесть?

— Милости прошу.

— Не возражаете, если я возьму из холодильника банку ячменки? Горло пересохло.

Тропинин с любопытством наблюдал, как бесцеремонный посетитель полез в холодильник, достал оттуда несколько банок местного пива, открыл одну, выпил залпом, опорожнил наполовину вторую и только после этого плюхнулся в застонавшее кресло.

— Итак, легат, все, что там о нас насочиняли, — враки.

— И похищения не было?

— Не было. Был побег двух влюбленных, которых родители собрались насильно разлучить. — И он рассказал историю Рома и Улы.

— Ром Монтекки и Ула Капулетти. Какое странное сочетание, — сказал Тропинин.

— Да, инспектор, агр и мата, кто мог подумать!

— Я не об этом. Значит, сейчас они в безопасности?

— Ненадолго. Не сомневаюсь, что эти сукины сыны скоро обнаружат их домишко, и тогда — страшно подумать.

— Так чего же вы от меня хотите?

— Вы могли бы попросить Великого математика, чтобы их оставили в покое. Стоит ему сказать словечко…

— Поймите, Сторти, я не имею права вмешиваться во внутренние дела Гермеса. Не говоря уж о том, что не поздоровится мне лично, это может повести к осложнениям космического масштаба. Сами понимаете…

— Понимаю, — сказал наставник с горечью. — Хотя я ни черта не смыслю в математике, отличить одну пару от нескольких миллиардов способен даже такой кретин.

— Зря вы иронизируете.

— Иронизирую? С чего вы взяли?

Физиономия Сторти излучала простодушие. Тропинин так и не решил, что на уме у толстяка. У самого у него на душе остался неприятный осадок. Вполне возможно, что он перестраховывается: руководство Гермеса придает слишком большое значение его миссии, чтобы отказать в пустяковой просьбе. А если она не столь уж пустяковая, если эта любовная история в самом деле затрагивает болевые точки гермеситского общества? Тогда ему вынуждены будут отказать, могут даже объявить персоной non grata, постаравшись одновременно дискредитировать перед Землей. Сходные ситуации уже возникали в его практике, и Тропинин знал, с какой болезненной щепетильностью там реагируют на каждый действительный или мнимый промах своих дипломатов. Нет, все правильно, нельзя поступить иначе, хотя судьба молодой пары его по-настоящему волнует. К тому же он уже однажды ввязался в здешние свары.

Сторти потягивал ячменку и деликатно молчал, словно догадывался, что землянин еще раз взвешивает возможность заступиться за Рома и Улу, и оставлял решение на его совести. Потеряв надежду, он встал.

— Еще раз извините, легат, за вторжение и разрешите откланяться.

— А почему бы вам не обратиться с жалобой в Сенат? Ведь, насколько мне известно, кланы у вас равны и не существует формальных запретов на подобный брак.

— Благодарю за совет. Признаюсь, такой логичный ход не пришел мне в голову. Я им непременно воспользуюсь.

Тропинин почувствовал, что краснеет, и поторопился как-то загладить свою неловкость.

— Ну а лично вам, синьор Сторти, ничто не угрожает? По тому, с какой страстью на вас набросилась печать…

— Плевать я хотел на этих борзописцев!

— Не опасаетесь, что против вас может быть возбуждено уголовное дело?

— Я не совершил ничего противозаконного.

В дверь громко постучали. Не ожидая позволения, в номер вошел коренастый мужчина в сопровождении целого отряда полицейских роботов.

— Я префект Вероны. Прошу прощения, синьор легат, что по нерадивости охранника к вам проник посторонний. Виновный понесет должное наказание.

— У меня нет никаких претензий.

— Благодарю за снисходительность, но долг службы обязывает.

— Что ж, мне пора, — сказал Сторти.

— К сожалению, — обратился к нему префект, — я вынужден просить вас пойти с нами.

— Что такое?

— Вы арестованы за нарушение общественного порядка. Вот ордер.

— Но позвольте, задерживать человека только за то, что он побывал у меня в гостях, по меньшей мере бестактно.

— Вы меня неверно поняли. Ордер на арест этого человека выдан прокурором провинции Кампанья по обвинению в организации похищения синьориты Капулетти. Мы разыскиваем ее уже несколько дней, и я крайне сожалею, что нам приходится брать преступника под стражу при таких обстоятельствах.

Он мигнул своим роботам, и те моментально защелкнули на запястьях Сторти наручники.

— Как видно, я недооценил нашей юстиции, — сказал наставник со смехом.

— Однако, префект, вы можете, видимо, отпустить моего гостя под залог? Я готов уплатить требуемую сумму.

Тропинин полез за бумажником.

— Я бы не рекомендовал вам вмешиваться в это дело.

— Префект прав. Оставьте при себе ваши деньги, легат. Кстати, вряд ли их хватило бы — размер залогов у нас ой-ей-ей! Один мой приятель в Мантуе попал в аналогичную ситуацию, и ему пришлось выложить, если память мне не изменяет, десять тысяч семьсот пятьдесят две сестерции. Я предпочитаю посидеть. Надеюсь, не слишком долго.

— Дружки у вас, видно, из того же теста, — съехидничал префект.

— А как же, с кем поведешься, от того и наберешься.

— Ладно, пошли. Мое почтение, легат, желаю вам приятного пребывания в нашем славном городишке.

Когда они были уже у порога, Тропинин спросил:

— Постойте, я хотел бы задать один вопрос синьору Сторти. Скажите, ваше имя не Лоренцо?

— Нет, почему вы так решили? — удивился толстяк.

— Неважно, — улыбнулся Тропинин. — Уверен, что недоразумение быстро уладится.

Сторти пожал плечами и, ведомый своими стражами, отправился в веронскую тюрьму.

2

Синьора Монтекки занималась рукоделием, сидя у изголовья кровати, на которой лежал ее муж. Несколько часов назад его отпустили из клиники, наказав соблюдать полный покой. Всего одна неделя, а вся их жизнь пошла верх тормашками. Нет с ними сыновей: один где-то в Свинцовых горах, другой — в бегах. Неизвестно, куда запропастился и Сторти, не у кого узнать, что с Ромом и Улой. Выходить на улицу небезопасно, можно нарваться на какого-нибудь кланового патриота, причем не знаешь, кого следует остерегаться больше — своих или чужих. То и дело звонят с угрозами — пришлось выключить телефон. Давеча их робот пошел, как обычно, закупить съестного — какие-то молодчики выбили ему глаз и смяли ребра, бедняга еле приполз домой. Она вздохнула.

— Анна, — прошептал больной, поглаживая ее руку. — Я очень виноват перед тобой и мальчиками.

— Лежи спокойно, дорогой, тебе нельзя волноваться.

— Во всем моя вина. Я уделял слишком мало внимания сыновьям, не смог привить Рому преданности своей профессии. Люби он ее по-настоящему, ничего такого не могло бы случиться.

Нет, болезнь не изменила образа его мыслей. Он по-прежнему стоит на своем: осуждает Рома и прощает Геля. Она промолчала.

— Скажи, Анна, кто-нибудь из управы справлялся обо мне?

— Да, — солгала она, — они желают тебе скорей выздороветь.

— Значит, меня все-таки не забыли. Признаюсь тебе, я боялся, что после всей этой истории никто не захочет со мной знаться. Я был несправедлив к товарищам, с которыми бок о бок проработал двадцать лет. Двадцать ведь?

— Да, дорогой, ровно двадцать, — сказала она, с горечью подумав, что даже сейчас у него в голове одна работа.

— А Сторти не появлялся?

— Нет.

— Если объявится, не пускай его на порог. Развратитель!