По ту сторону добра и зла - Фридрих Вильгельм Ницше

мужчины прежде всего и в конечном счёте. Разве это не проявление самого дурного вкуса, если женщина старается таким вот образом стать учёной? До сих пор, к счастью, просвещать было делом и даром мужчины, — благодаря этому можно было оставаться «среди своих»; а всё то, что женщины пишут о «женщине», даёт, наконец, полное право усомниться, что женщина желала просветить нас на свой счёт — и что она могла этого хотеть... Если, поступая так, женщина не ищет для себя нового наряда, — а я полагаю, что искусство наряжаться сопряжено с Вечно-Женственным? — значит, она хочет внушить к себе страх: может быть, она хочет этим достичь господства. Но она не хочет истины — какое дело женщине до истины! Прежде всего ничто не может быть в женщине страннее, неприятнее, противнее, нежели истина — её великое искусство есть ложь, самое важное дело для неё — иллюзия и красота. Сознаёмся-ка мы, мужчины: ведь мы чтим и любим в женщине именно это искусство и этот инстинкт; нам тяжко живётся, и для собственного облегчения мы охотно присоединяемся к обществу этих существ, под руками, взорами и нежными глупостями которых наша серьёзность, наша тяжеловесность и глубина начинают казаться нам почти глупостью. Наконец, я ставлю вопрос: разве бывало когда-нибудь, чтобы сама женщина признала в каком-либо женском уме глубину, в каком-либо женском сердце справедливость? И разве не правда, что, вообще говоря, до сих пор «к женщине» относилась с наибольшим презрением женщина же, а вовсе не мы? — Мы, мужчины, желаем, чтобы женщина перестала компрометировать себя просвещением; в том и сказалась мужская заботливость и бережность к женщине, что церковь постановила: mulier taceat in ecclesia[68]! На пользу женщине пошло и то, что Наполеон дал понять не в меру словоохотливой госпоже де Сталь: mulier taceat in politicis[69]! — а я думаю, что настоящий друг женщин тот, кто нынче возопит к ним: mulier taceat de muliere[70]!

233

Это признак порчи инстинкта — не говоря уже о том, что это признак дурного вкуса, — когда женщина ссылается прямо на госпожу Ролан, или на госпожу Сталь, или на господина Жорж Санд, как будто этим можно доказать что-нибудь в пользу «женщины самой по себе». Для мужчин упомянутые особы — только три комические женщины как таковые, — не более! — и как раз сильнейшие невольные контраргументы против эмансипации и женского самодержавия.

234

Глупость на кухне; женщина в качестве кухарки; ужасающее отсутствие мысли в заботе о питании семейства и его главы! Женщина не понимает, что значит пища, а хочет быть кухаркой! Если бы женщина была мыслящим созданием, то, конечно, будучи кухаркой в течение тысячелетий, она должна была бы открыть величайшие физиологические факты, а равным образом и овладеть врачебным искусством. Из-за дурных кухарок, из-за полного отсутствия разума на кухне развитие человека задерживалось дольше всего, ему был нанесён сильнейший ущерб; да и в наше время дело обстоит не лучше. Эта речь обращена к дщерям высшего склада.

235

Есть обороты и изречения человеческого ума, есть сентенции — этакие небольшие пригоршни слов, в которых внезапно кристаллизуется целая культура, целое общество. Сюда относятся и следующие случайные слова, сказанные госпожой де Ламбер своему сыну: «mon ami, ne vous permettez jamais que de folies, qui vous feront grand plaisir»[71] — между прочим, самые достойные матери и умные слова, которые мать когда-либо обращала к сыну.

236

То, что Данте и Гёте думали о женщине, — первый, когда он пел «ella guardava suso, ed io in lei»[72]{24}, второй, когда он перевёл это так: «вечная женственность тянет нас к ней»{25} — я не сомневаюсь, что всякая более благородная женщина будет противиться такому убеждению, потому что то же самое она думает о Вечно-Мужественном...

237

Семь женских поговорочек:

Где мужчина к нам ползёт, мигом скука прочь уйдёт!

* *

Седина, ах! и наука — добродетели порука.

* *

Как бы умной мне прослыть? Молча чёрное носить.

* *

Счастье в дом, тоска из дому. Слава Богу — и портному!

* *

Молода: цветущий грот. Чуть стара: дракон ползёт.

* *

Знатен, статен, ну и, к слову, он мужчина: мне б такого!

* *

Мало слов, одна лишь суть — для ослицы скользкий путь!

237

До сих пор мужчины обращались с женщинами, как с птицами, которые сбились с пути и залетели к ним с каких-то вершин: они принимают их за нечто в высшей степени тонкое, ранимое, дикое, причудливое, сладкое, полное души, — но в то же время и за нечто, что необходимо держать взаперти, дабы оно не улетело.

238

Впасть в ошибку при разрешении основной проблемы «мужчина и женщина», отрицать здесь глубочайший антагонизм и необходимость вечно враждебного напряжения, мечтать здесь, может быть, о равноправии, о равенстве воспитания, равенстве притязаний и обязанностей — это типичный признак плоскоумия; мыслителя, оказавшегося плоским в этом опасном пункте — плоским в инстинкте! — следует вообще считать подозрительным, более того, вполне разгаданным, выведенным на чистую воду; вероятно, и во всех вопросах жизни, к тому же и будущей жизни, он окажется слишком «недалёким» и не достигнет никакой глубины. Напротив, человек, обладающий как глубиной ума, так и глубиной вожделений, а также и той глубиной благоволения, которая способна на строгость и жёсткость и с лёгкостью бывает смешиваема с ними, может думать о женщине всегда только по-восточному: он должен видеть в женщине предмет обладания, собственность, которую можно запирать, нечто предназначенное для служения и совершенствующееся в этой сфере — он должен в данном случае положиться на колоссальный разум Азии, на превосходство её инстинкта, как это некогда сделали греки, эти лучшие наследники и ученики Азии, — которые, как известно, от Гомера до Перикла, вместе с возрастающей культурой и расширением власти, шаг за шагом делались строже к женщине, короче, делались более восточными. Насколько это было необходимо, насколько логично, насколько даже по-человечески желательно, — пусть каждый обдумает это про себя!

239

Слабый пол никогда ещё не пользовался таким уважением со стороны мужчин, как в наш век, — это столь же присуще демократическим склонностям и основным вкусам, как непочтительность к старости, — что же удивительного, если тотчас же начинают злоупотреблять этим уважением? Хотят большего, научаются требовать, находят наконец эту дань уважения почти оскорбительной, предпочитают домогаться прав, даже вести за них настоящую