Собрание произведений в пяти томах. Том 3. Восьмидесятые - Михаил Жванецкий

– Эх, что-то мне уколы хорошие пошли, – обрадовался сосед по палате.

– А мне что-то жжет безумно. Кошмар.

Мы выясняем. Нам уже три дня, как перепутали уколы. Меня кололи от его болезни, его – от моей. Но если им все равно, то и нам все равно.

Больница! Вот где пишут и читают. Больные писатели пишут, больные читатели читают. Именно пневматический больной, в рваном халате и тапочках, лучше всех носится по морям, удирает от погони, а не окликнешь – оторвется от капельницы и пропадет.

Группа атлетов из пятьсот седьмой рассказала ужасную историю. Они уже должны были выписываться перед праздником, а тут один мерзавец опрыскался одеколоном, и их еле откачали... Здоровые, круглые девки, от которых бактерии отпрыгивают, как мячи, носятся по коридорам с клизмами.

– Прошу, девонька. Разрешите для знакомства протянуть вам именно эту часть. Что там у нас, укол или клистир? За что же вы пощечину? Ах, перед уколом.

Рассматривать их ноги одно удовольствие. Жаль, что они на них ходят. Это, конечно, самое неудачное применение для женских ног.

По ночам в эротических местах сосед задыхается, кашляет, включает свет, и потом не вспомнишь, на чем остановился.

В больнице понимаешь, что жизнь есть, потому что есть смерть. Жаль, что они неразлучны.

Что в пьесе у каждого: с пяти лет детство с мамой, папой, школьные годы с друзьями, первая девочка, первая девушка, первая женщина, учеба как работа, работа как учеба, жена, крикливый ребенок, лечение родителей, страшная смерть одного и второго, тяжелая семейная жизнь, непонятные друзья сына, внучка самая любимая на свете, внезапно обнаруженная застарелая болезнь, судорожные поиски заграничных лекарств, хорошего врача, и все.

Ни на кого так не смотрят, как на врача. Ему, чтобы действовать, надо видеть только место – кусочек зада, верхушку легкого, участок кишки – и там подробно штопать, не видя глаз больного. Жизнь у врачей шире и свободней нашей – нет брезгливости.

Тяжелобольной обманывает себя. Больной врач (а таких много) тоже обманывает себя, чтобы общаться, работать. А мы удивляемся, и наше удивление заметно. Мы мешаем им работать, напоминая: помолодел инфаркт, помолодела язва, постарели детские болезни.

Больничное деревенское утро. Залаял один, подхватил другой, и вот вся деревня зашлась. Кашель, мат, сплевывания, гремя ложками-кружками, потянулись к массе. На фоне манной каши просветление прикорневой правой доли. На фоне антибиотиков развился плеврит. На фоне беспробудного праздника – ослабление. Пневмония села на излюбленное место в самой опасной вялой зоне. Это при отсутствии должной реактивности организма на фоне алкоголя, случайных связей, хронических запоров и периодических запретов.

Позвольте перейти к банальностям: каждому дан Господом свой талант, голос, походка и жанр. Хочешь, меняй его, чтоб возвратиться, страдай от зависти, чтоб вызвать слова, похудей, оставив немного. Немного! Немного! Словами никого не защитишь, ничто не предотвратишь. Получив удар, садись за стол, чтоб ответить, чтоб успокоить себя. На месяц уйдя в больницу из общественной жизни, ничего не пропустил, ничего не потерял...

Так на что же потратил столько лет? Другое дело – вороны. Степенный, мудрый народ. Видят далеко. Насыплешь крошек – дальтоники голуби в метре не разберутся, а те издали настораживаются, подходят пешком. Продукт оглядят, не суетясь. Что-то я не видел, чтоб лисица чего-нибудь выманила у вороны. Это Иван Андреевич на людей намекал. А ворона соображает, и не напрасно она садится на телеантенну, вызывая помехи и хохоча, и «кар-р» не напрасно говорит, это что-то сокращенное. И на нас сочувственно смотрит. На ее глазах исчезла чахотка и появился инсульт, потеряно уважение к сифилису из-за СПИДа.

В больнице хорошо видно телевидение. Вот жанр так жанр. Только выключив, что-то сообразишь.

Писатель из-за телевидения не исчез, но читатель пропал. Ну и черт с ним. Сейчас такое время – прыгуны аплодируют прыгунам. Волейболисты кричат на площадке: «Бей, Коля!»

Только актеры понимают, что хотел сказать режиссер, писатели хвалят писателей.

Мы создаем препятствия и подчиняемся им. Очень много жалобщиков, анонимщиков, одной рукой просящих, другой указывающих: накажите этого, теперь этого, теперь этого, теперь этого, пусть у этого не будет этого, теперь у этого отнимите. Мне можете не давать, но у него отнимите, пожалуйста. Различные органы не могут от этого отказаться – сразу станет видно, как они плохо работают. Стукачей много. Среди них – летчики, продавцы, конструкторы, врачи, писатели, прохожие, больные, просто симпатичные мужчины и женщины. В общем, мы все. У нас отняли право наказывать кулаком, и мы пишем и пишем: «Накажите этого, пожалуйста. А теперь этого. Спасибо. Извините».

У многих возник вопрос: «Чего это он так разговорился?» – «А ничего! Если заведусь, могу вообще замолчать! И без меня дикий шум, хотя все молчат. Это не сатира. Просто расшифровываю пузыри утопающих, но никому не навязываюсь, пожалуйста... Хотите сами – пожалуйста».

Такое время. Когда всего мало и всего много. У каждой позиции железная логика. Есть факты для любых теорий. Простое и сложное вызывают удовольствие. Талант и неталант вызывают ажиотаж. Проверку временем выдерживают неинтересные произведения. Бедность и богатство престижны. Растянутое наслаждение в бедности равно сжатому в богатстве. Подчинитель и подчиненный в равном выигрыше.

Время неконкретной сексуальности и полубрака. С изменой в семье покончено. Партнеры в броуновском движении. Смех и слезы вызывает одно и то же. Это время историки будут пропускать – никаких идей, памятников, событий. Смелость каждого – трусость всех. Ум одного – тупость коллектива. Решения, принятые единогласно, вредят всем голосовавшим. У одного хватает ума это понять; всем, кроме энтузиазма, вспомнить нечего.

Тюрьма и воля одинаковы.

Вор и судья убедительны.

Какой же выход? Наверное, сомневаться. Во всем. Сомневаться и решительно поступать. Колебания руля, чтоб машина шла прямо, но решительность, потому что машина должна выехать.

Можно жить хорошо среди скверной жизни, как жили наши начальники. А можно жить тяжело среди жизни хорошей. Тяжело, а не плохо. Потому что есть выбор.

В последнее время все, кого ни встречаю, в хорошем настроении. Cпрашиваю: что такое? Да уже, говорят, все, больше уже невозможно быть в плохом!

Концов счастливых не бывает. Если счастливый, это не конец.

Бог сказал ему:

«Ты нервен, суетлив,

ленив, обжорлив,

нерешителен, толст,

и несчастлив,

и цели своей никогда не достигнешь,

потому что у тебя ее нет.

Но ты сумеешь описать свой негодный путь.

Целую тебя».

Рвет из наших рядов смерть или отъезд.

Вот он лежит и ждет решения с той или с другой стороны.

Ты смотришь на него.

Его уже нет среди нас.

Ты уже и разговариваешь не с ним, а в его сторону.

Бедные жалкие родственники.

Дайте им уйти. За порог.

Где в конце трубы яркий солнечный свет.

Где одним покой.

А другим сначала.

Боже! Ты мастер пауз. Молю тебя о единственной: между успехом и тревогой.

Наша перестройка веселая, как любовь, когда фригидность снизу, а импотенция сверху.

Вся страна – огромная реанимация.

Слабые стоны: «Нянечка! Сестричка! Братишки! Ребятки!»

Никто не подходит. И постепенно человек плюет на окружающих, потом – на самого себя и ловит высшее наслаждение не мочась, не лечась и не работая.

Что наша жизнь с высот нашей же реанимации – подготовка!

Глупость в ней незаметно перешла в старость.

Второе внезапное обращение к детям

Дети! Ирония спасет вас.

Вас спасет юмор.

Вы уже не те, что мы.

Сегодня меня спросил маленький мальчик восемнадцати лет:

– Михаил Михайлович, как вы думаете, что-нибудь изменится в нашей стране? Мое поколение совершенно безразлично, я единственный, кто задает себе этот вопрос.

– Значит, что-то изменилось.

Дети!

Вы все видите.

Мы не можем воспитать вас.

Нам нечего передать вам, кроме торговых связей.

Кроме приписок, подлогов, краткого содержания частного определения, анализов, рентгенов, обваливающихся потолков, стонущего пола, зависти, плохих воспоминаний, незнания предметов, обычаев, нации.

Бросьте нас.

Не пригодится вам ничего из того.

Начните с самого начала.

Из нас вам не подойдет ничего.

Соберите что-нибудь из арифметики, грамматики и плывите к людям.

Из техники – не сообщим вам.

Из медицины – не сообщим вам.

Из истории – наврем вам.

Из физики – не сообщим.

Из биологии...

Все труднее нам выглядеть людьми – это уже стоит чудовищных усилий и удается единицам.

Извините нам ваше рождение – слепое, как у кошки.