Слон Килиманджаро - Майк Резник

— Да, мистер Роджас. Я не преступник, и вы не делаете ничего противозаконного.

— Тогда я найду вам эти бивни.

— Я знаю, что найдете.

— Наверное, мне следует указать, что они не приносили счастья прежним владельцам.

— Меня это не удивляет.

— Тогда я надеюсь, что вы станете исключением из правила и они принесут вам славу и богатство. Он печально улыбнулся.

— Они принесут мне только смерть, мистер Роджас, — заявил он с абсолютной уверенностью. — А теперь, если позволите…

Он поднялся и ушел, прежде чем я успел произнести хоть слово, оставив меня размышлять над его фатализмом.

Час спустя я вошел в свой кабинет и плюхнулся в кресло.

— Компьютер, ты выяснил, к кому попали бивни после Таити Бено?

— Нет.

— Переведи две трети располагаемой мощности на наш разговор, а остальное используй на поиски бивней.

— Исполнено, — сообщил мне компьютер. — Что вы хотите обсудить, Дункан Роджас?

— Расскажи мне о масаи.

Кристалл ярко засветился, собирая информацию.

— Масаи — очень агрессивное племя кочевников-скотоводов, обитавшее в южной Кении и северной Танзании.

— Откуда же у скотоводов агрессивность?

— Они не проповедовали войну, как зулусы, — объяснил компьютер, — но совершали набеги на соседние племена, захватывая их женщин и скот, и немало в этом преуспели. Хотя их число никогда не превышало триста тысяч, одно время они контролировали треть пастбищ Кении и Танзании.

— На какие племена они нападали?

— Главным образом на кикуйю и вакамба, хотя воевали и с луо, нанди и кизи.

— Масаи правили в Кении или Танзании?

— Нет. До колонизации в Восточной Африке границ не было. Потом Кению захватили англичане. После обретения независимости там правили главным образом кикуйю, реже луо и вакамба.

— Но не масаи?

— Нет.

— Это любопытно. Если они брали верх над остальными племенами, почему же они не заняли первые посты в государстве?

— Самым харизматическим лидером борьбы за независимость был Джомо Кениата, кикуйю, и его племя получило все руководящие должности.

— А масаи не возражали?

— Масаи еще столетие продолжали пасти скот, не обращая внимания на социальные и политические изменения. Политика коснулась их лишь в тот момент, когда из-за кризиса перенаселения государству пришлось выкупать их родовые земли.

— А танзанийские масаи? Почему они не пришли к власти?

— Танзания сначала была германской колонией, потом британским протекторатом. Масаи всегда составляли в этой стране меньшинство, не проявлявшее интереса ни к освободительному движению, ни к формированию независимого государства.

— Все это более чем странно. Получается, что, взяв верх над соседними племенами, масаи добровольно отдали все, чего добились за многие столетия.

— Возможно, отдали не добровольно, — поправил меня компьютер. — Англичане запретили им носить оружие и воевать с соседями.

— Когда это случилось?

— Приблизительно в тысяча девятисотом году Нашей эры.

— После тысяча восемьсот девяносто восьмого года?

— Возможно, и после. Система связи в те времена была очень примитивной, особенно в Африке, и приказы очень долго доходили до исполнителей.

— В тысяча восемьсот девяносто восьмом году убили Слона Килиманджаро, — напомнил я.

— Мы этого не знаем, — возразил компьютер. — Нам известно, что в этом году бивни Слона Килиманджаро впервые продали на аукционе.

— Интересно, нет ли здесь связи?

— Между чем и чем? Я нахмурился:

— Пока не знаю. Масаи выставили бивни на аукцион?

— Архивные материалы неполны и противоречивы, но упоминаний о том, что масаи имели какое-то отношение к тому аукциону, нет.

Я глубоко задумался, уверенный, что нащупал ниточку, которая может вывести меня к причинам, объясняющим связь между масаи и бивнями, но еще не зная, где и что искать.

— В Британский музей национальной истории бивни попали в тысяча девятьсот тридцать втором году Нашей эры. Так?

— Да.

— Сколь долго пробыли бивни в музее?

— Сто двадцать пять лет.

— Выясни, что случилось с ними потом.

— Приступаю…

ГЛАВА ПЯТАЯ

Миллионы фламинго летали вокруг, когда я медленно шел по берегу озера Накуру. Яне стал пить грязную и горькую озерную воду, вырыл яму в склоне холма и терпеливо подождал, пока она наполнится чистой водой.

Я поел листья баобаба, высокую траву, побеги акации, осыпал тело пылью, чтобы уберечься от паразитов и жаркого солнца. Понюхал ветер и обнаружил среди прочего запах цитрусовых. Пошел на запах, набрел на маленькую деревушку и начал опустошать сады, ибо огромное мое тело требовало колоссальной энергии. Туземцы выбежали с копьями и луками, чтобы отогнать меня, но, увидев, с кем имеют дело, склонили головы и захлопали в ладоши, словно признали во мне давно ушедшего Бога, который наконец-то вернулся к ним.

Три дня я кормился в садах и мог бы задержаться подольше, потому что возраст и битвы юности уже давали о себе знать (на ноге, повыше колена, рог носорога оставил глубокий шрам, а в теле я все ношу три мушкетные пули), но я двинулся дальше на юг, по рифтовому разлому на поверхности матери-земли, навстречу своей судьбе.

Мэтью Кибо, с крепкой кенийской сигаретой, болтающейся в углу рта, рукавами, закатанными выше локтей, блестящей кожей черепа, проглядывающей сквозь поредевшие седые волосы, поднялся из-за компьютера, пересек комнатушку, достал из холодильника банку прохладительного напитка, нажал кнопку, увеличивающую скорость вращения вентилятора под потолком.

Февраль в Найроби — месяц жаркий. Кибо вздохнул, стараясь не думать о прибрежном Малинди или своем просторном доме в горах Уганды, где всегда царила прохлада. Он вернулся к креслу, одним глотком ополовинил банку, сквозь грязное окно посмотрел на Городскую площадь, где несколько человек не шли, а плыли (в такую жару не побегаешь) мимо статуи Джомо Кениаты.

Банка опустела, он бросил ее в корзинку для мусора и уже повернулся к компьютеру, когда открылась дверь и в комнату вошел молодой человек в цветастом кикой.

— Вижу, ты тут неплохо устроился, — заметил Том Нджомо.

— Один кабинет ничем не лучше другого, — сухо ответил Кибо. — Как дела в округе Накуру?

— Жарко и сухо, как и везде. — Нджомо усмехнулся. — Я думаю, пыльных смерчей там больше, чем избирателей.

— Бароти внес деньги в избирательный фонд?

— Говорит, что все еще думает, — ответил Нджомо.

— Он лжет, — твердо заявил Кибо.

— Возможно, — согласился Нджомо. — Он пообещал принять решение в ближайшие три или четыре недели.