Исчезновение Харухи Судзумии (Перевод с английского) - Нагару Танигава

Теряя равновесие, и крутясь, как волчок, я свалился на землю. Колени Нагато-сан, стоявшей всё это время передо мною, подогнулись, она осела на землю и сказала в ужасе:

— Асакура… — сан?

Как будто здороваясь, Асакура-сан помахала своим складным ножом, измазанным в моей крови, и сказала:

— Привет, Нагато-сан. Не бойся, пока я здесь, я уничтожу любого, кто посмеет угрожать тебе. Для этого меня и создали.

Асакура улыбнулась и сказала дальше:

— Этого ведь ты и хотела, не так ли?

Неправда! Нагато никогда не захочет такого. Она не из тех, кто душит птичку, которая неправильно поёт. Ни за что. Но Нагато начала работать неправильно, и эта, вновь созданная Асакура, тоже, беря пример с Нагато, стала работать неправильно.

На меня мягко опускалась тень Асакуры. Вскоре её фигура полностью скрыла от меня луну.

— Позволь мне отправить тебя в последний путь. Ты умрёшь, и проблемы разрешатся сами собой. Ведь это ты, в первую очередь, причиняешь страдания Нагато. Болит, да? Наверняка болит. Наслаждайся этой болью, поскольку она, скорее всего, будет твоим последним земным ощущением.

Клинок начал опускаться…

Во мгновение ока с одной из сторон возникла рука.

— …!!!

Кто-то перехватил лезвие ножа, причём голыми руками.

— Кто?..

Голыми руками?!. Где я такое уже видел?

Моё зрение всё ухудшалось и ухудшалось, я уже не мог разобрать, кто это был. Было слишком темно; кто-нибудь, включите свет, пожалуйста? Прямо за ней был яркий уличный фонарь, так что я не мог различить черт лица. Всё, что я смог увидеть — у неё были короткие волосы, она была в форме «северной старшей»… и она была без очков… вот и всё, что я разглядел… Коидзуми! …Где наш осветитель, когда он нужен?!

— Ай?!.. — мягко воскликнула Нагато, сидевшая на земле. В стёклах её очков отражался свет фонаря, так что я не смог разобрать выражения её лица. Что там было — страх? Или изумление?

— Стой! Ты же…?! Но как… — кричала Асакура. Кажется, она обращалась к той девочке, что поймала лезвие голыми руками, но девочка не произнесла в ответ ни слова.

Асахина-сан, судя по голосу, была прямо рядом со мной:

— Мне так жаль… Кён-кун, мне следовало бы знать, а я…

— Кён-кун! Кён-кун… Нет! Не надо!

Похоже, тут было две Асахины-сан. Одна — взрослая Асахина-сан, а другая — моя лолита-Асахина-сан. У обеих ручьями текли слёзы по лицу, и обе трясли меня изо всех сил. Эй, ребята, больно…

…Что? А что здесь делает Асахина-сан-младшая? Я ещё могу понять, что взрослая Асахина-сан держит меня на руках, и плачет, мы с ней всё-таки вместе прибыли в это время, но откуда тут взялась маленькая Асахина-сан? А, я понял. Это те самые иллюзии, пролетающая в последние секунды жизнь перед глазами…

Да уж, это было пострашнее, чем чувствовать боль или наблюдать, как кровь рекой течёт из твоего тела.

Проклятье, я ведь умру.

Пока я судорожно жалел о том, что не написал завещания, я почувствовал, что кто-то возник надо мной. Это кто-то приподнял меня, и подобрал сделанный Нагато иглоукалыватель, который я уронил на землю.

Знакомый голос, я вот только не смог вспомнить, чей, сказал:

— Уж прости. По некоторым причинам я не могу спасти тебя прямо сейчас, но ты на меня не злись. В конце концов, мне тоже пришлось нелегко. Ладно, дальше мы как-нибудь разберёмся. Точнее, я-то уже знаю, как именно мы разберёмся, да и ты потом выяснишь. Так что пока просто поспи немного.

О чём он говорит? И к кому он обращается? Разберёмся? И кто с кем разберётся? Картинки рокового удара Асакуры, Нагато в очках, на коленях, опиравшейся руками об землю, двух Асахин-сан и Харухи в форме другой школы все перемешались и закружились…

Я медленно потерял сознание.

Глава 6

Чирк, чирк.

Чиркающий звук долетал до моих ушей.

Моё сознание медленно возвращалось ко мне из темноты, и мозг начинал слабо соображать.

Возможно, всё это было сном. Насколько мне припоминается, сон был очень интересным. Обычно, когда просыпаешься, сон кажется интересным минут пять. Но когда принимаешься чистить зубы, подробности начинают расплываться, и, к моменту, когда готов завтрак, ты уже полностью забываешь их. А когда замечаешь пропажу, всё, что остаётся в голове — «это был такой интересный сон». Я уже много раз испытывал это на себе.

Бывали, впрочем, и случаи, когда сны оказывались совершенно не интересными, зато запоминались во всех подробностях, и врезались мне в память надолго. Может быть, это были не сны, а лишь что-то похожее, вроде той ночи, когда мы с Харухи оказались заточены в закрытой реальности, — реально происходившие события, принятые, однако, подсознанием за сны.

Это было первое, о чём я подумал, открыв глаза.

Потолок был белым, а значит, я находился не у себя дома. Ослепительный оранжевый закат красил стены, белые, как и потолок, во всевозможные цвета. Знать бы, утро это или вечер.

— Вот тебе на.

Для только-только приходящего в себя сознания этот голос был такой же отрадой, как церковный звон для глубоко верующего.

— Наконец-то ты очнулся. Похоже, спалось тебе неплохо.

Я повернулся посмотреть на владельца голоса. Парень сидел на стуле рядом с моей кроватью, и держал в руке яблоко, очищая его кухонным ножом. Чирк, чирк. Шкурка яблока медленно отлеплялась и свисала вниз.

— Надо бы сказать «с добрым утром», но ведь солнце уже садится, — Коидзуми Ицуки одарил меня своей мягкой улыбкой.

Коидзуми положил очищенное яблоко на поднос, и поставил его на стол у изголовья кровати. Потом он взял ещё одно яблоко из бумажного пакета, и, улыбнувшись, сказал мне:

— Слав богу, ты, наконец, очнулся. Я совершенно не представлял, что делать. Ах… Какой-то у тебя растерянный взгляд. Ты меня узнаешь?

— Это я тебя хотел спросить. Ты меня знаешь?

— Странный вопрос. Конечно, знаю.

Что это был за Коидзуми — можно было сказать по одному взгляду на его форму.

Он был в тёмно-синем костюме, а не в чёрном пиджаке.

Это была форма «северной старшей».

Одна из моих рук лежала над одеялом. Сверху к ней подходил проводок от пакетика с какой-то жидкостью. Я посмотрел на эту штуку и спросил:

— Какое сегодня число?

На лице Коидзуми отразилось выражение, которое, по крайней мере, в его случае, означало удивление.

— И это первое, что ты спрашиваешь, когда приходишь в себя? Да уж, ты умеешь держать себя в руках. Что касается ответа, так сейчас около пяти вечера, двадцать первое декабря.

— Двадцать первое…

— Да. Третьи сутки с тех пор, как ты впал в кому.

Третьи сутки? Кома?