На линии огня. Слепой с пистолетом - Макс Коллинз

Еще один репортер спросил: «Каковы ваши планы?»

— Немного поиграю на пианино в баре на углу, поживу немного на пенсию, пока не женюсь на этой женщине, а затем буду жить с ней.

— Вы помолвлены?

— Это сложно, — ответил он. — И если Секретная служба знает, как делать что-то, то она держит это в секрете.

Больше он ничего не добавил.

Сэм Кампанья встретил их сразу же после того, как они миновали заслон прессы.

— Как ты себя чувствуешь, Фрэнк?

— Было хуже.

Глаза Кампаньи смеялись:

— Наконец послушался моего совета и уходишь!

— Ухожу.

— Ладно, но лучше подожди до следующей недели.

— Это почему?

— Государственный казначей приготовил для тебя кое-какие подарки и собирается их вручить: медаль Секретной службы «За Доблесть» и специальную премию Государственного казначейства.

Лилли сжала его здоровую руку. Он улыбнулся ей. Она улыбнулась ему, откровенно гордясь им. Для него это были самые высокие награды, которые можно было получить в их профессии, что и говорить, завидный венец любой карьеры.

— Ладно, а как насчет чертова президента? — грубовато спросил Хорриган. — Знаешь ли, я спасал жизнь не Государственного казначея.

Кампанья ухмыльнулся и указал пальцем через левое плечо:

— Он прислал свой лимузин, чтобы ты покатался».

— Хорошо, — согласился Хорриган. — Ты же знаешь, что я недолюбливаю общественный транспорт.

Вскоре он уже сидел на просторном заднем сидении президентского лимузина, и Лилли прижалась к нему, положив руку ему на бедро.

— Что если нам поездить по городу ночью? — спросила она. — У нас и машина, и шофер…

— Капитальное предложение, моя дорогая, — заявил он, ехидным тоном Ч.Филдса, — но давай, я сперва приму душ.

Она впервые появилась в его квартире, и для него это было потрясением. Она обнаружила картину полной разрухи, и на его предложение: «Чувствуй себя, как дома», она ответила: «Не думаю, что такое возможно».

Она помогла ему сменить повязку в ванной, которая, честно говоря, тоже нуждалась в женской руке. Или, точнее, в человеческой руке.

— Жить со мной — не сахар, — заметил он.

— О, я думаю, со мной — тоже.

— Почему ты так думаешь?

— Я знаю людей, — заявила она с нехорошей улыбкой. — За это мне платят деньги.

Он одевался, натягивал брюки, а она тем временем рассматривала его джазовые диски. На столе возле кресла автоответчик ровно мигал своим желтым глазком.

— Не можешь нажать вот на ту кнопку? — спросил он.

Она нажала. Пленка перемоталась назад, и знакомый, тихий, шепчущий голос заговорил:

— Привет, Фрэнк…

Лири.

Хорриган застегнул брюки и вошел в свою маленькую гостиную. Лилли сидела прямо, ладонь у рта, лицо, замершее в шоке.

— Когда ты услышишь это, Фрэнк, наша игра уже закончится. Президент, вероятнее всего, мертв. Я тоже. Это ты убил меня, Фрэнк? Кто победил в нашей игре? Хотя это и не важно…

Она встала и обняла его, и он заботливо гладил ее по спине и говорил:

— Помоги мне надеть рубашку. С этой чертовой рукой мне нужна маленькая помощь…

Она помогала ему, а голос Лири продолжал:

— Между друзьями не столь важно, кто выиграл, а кто проиграл, главное, как ты сыграл свою игру. И теперь игра кончена, и я беспокоюсь о тебе, Фрэнк.

Хорриган сам завязал галстук, но без Лилли не смог расправить его.

А Лири все говорил:

— Я беспокоюсь о том, что без меня в твоей жизни тебе незачем будет жить вовсе. Настало время подвести итоги, Фрэнк, но у тебя не было жизни для этого. Как грустно.

— Китайский? — спросил он.

— Непременно! — она надела ему пальто. — После ужина мы сделаем сентиментальную остановку, хорошо?

— Конечно, — ответил он.

А Лири говорил:

— Ты хороший человек, Фрэнк. А хорошие люди, как ты, как я, обречены на одиночество…

— Черт с ним! — не выдержал Хорриган, и магнитофон продолжал крутиться, когда они вышли из дому рука об руку.

Они не слышали, как Лири закончил:

— Желаю тебе всего наилучшего, Фрэнк. Надеюсь, что годы пройдут, и время от времени ты будешь думать обо мне, и тогда, когда ты сделаешь это, ты поймешь меня. Прощай… и удачи тебе.

После ужина они сидели вместе на ступеньках Линкольновского мемориала, прислонившись к колонне. Здоровой рукой Хорриган обнимал плечи Лилли, ее голова покоилась на его груди. Они согревали друг друга.

В Вашингтоне, округ Колумбия, стояла прекрасная ночь, но воздух был слишком свеж.

Честер Хаймc

СЛЕПОЙ С ПИСТОЛЕТОМ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Есть на 119-й улице старый кирпичный дом в три этажа, в одном из окон которого виднеется плакат «ОРГАНИЗАЦИЯ ПОХОРОН». Лет пять назад дом признали непригодным для жилья. Деревянные ступеньки, ведущие к обшарпанной парадной двери, так прогнили, что подниматься по ним столь же опасно, как по бревну переходить через реку. От бетонных карнизов над верхними окнами давным-давно ничего не осталось, а из фасада время от времени выпадают кирпичи, создавая смертельную угрозу прохожим. Почти все окна остались без стекол и теперь затянуты коричневой оберточной бумагой. С крыши свисает линолеум, которым когда-то пытались заделать дыру. Никто не знал, что творится в доме, да и, признаться, никого это не интересовало. Может, там и в самом деле проводились похоронные службы; но жителям 119-й улицы про то ничего известно не было. Ежедневно мимо дома курсировали полицейские в патрульных машинах и равнодушно смотрели на эти руины. Похороны не вызывали у них ни малейшего интереса. Не интересовал дом и работников коммунальных служб: в нем давным-давно были отключены и газ и электричество, и показания счетчиков снимать не требовалось. Однако жители 119-й улицы видели, как коротко стриженые чернокожие монахини, одетые опять же во все черное, входят и выходят из дома в любое время дня и ночи, осторожно пробираясь по прогнившим ступенькам, словно кошки по раскаленной крыше. Цветное население квартала пришло к выводу: в доме, судя по всему, находится монастырь, а его жалкий вид определяется тем, что это монастырь для черных. Негры были убеждены, что белые католики ничем не отличаются от белых не-католиков.

Однажды в окне появился еще один плакат:

«ПЛОДОВИТЫЕ И БОГОБОЯЗНЕННЫЕ ЖЕНЩИНЫ — МИЛОСТИ ПРОСИМ».

Тут окружающие немного призадумались. Когда мимо дома в очередной раз проезжал полицейский патруль, курсировавший по этому маршруту уже год, полицейский, сидевший рядом с водителем, воскликнул:

— Ты только погляди, что там написано!

Водитель нажал на тормоза и дал задний ход, чтобы прочитать плакат, повергший в изумление его напарника.

— Плодовитые женщины, — прочел он вслух и замолчал.

«Зачем монастырю плодовитые женщины?» — одновременно подумали оба полицейских. Казалось бы, совсем наоборот, плодовитые монастырю вовсе ни к чему.

Полицейский, сидевший рядом с водителем, открыл дверцу, вышел из машины, поправил кобуру с револьвером и отстегнул клапан. Водитель тоже покинул машину и, подойдя к партнеру, проделал те же самые манипуляции с кобурой.

Они бесстрастно изучили плакат, посмотрели на заклеенные коричневой бумагой окна и уставились на обветшалый фасад так, будто видели его впервые.

— Вперед! — скомандовал первый полицейский, мотнув головой.

Второй двинулся за своим приятелем, который поднялся на одну ступеньку, на вторую — и тут дерево затрещало, и нога его провалилась по колено.

— Господи! — рявкнул он. — Тут же все прогнило…

Второй не счел нужным комментировать вещи очевидные, поправил ремень и сказал:

— Давай попробуем зайти с черного хода.

Они двинулись в обход по колено в траве в которой их поджидали всевозможные ловушки и капканы: битые бутылки, консервные банки, ржавые пружины от кроватей, сломанные точильные камни, собачий помет, дохлые кошки, а также горы гниющих пищевых отбросов, над которыми кружили мухи всех видов и размеров, а также москиты и комары.

— Ума не приложу, как можно жить в такой помойке, — с отвращением буркнул первый полицейский — Что это за люди!

Впрочем, никаких людей они пока не видели. Зайдя с тыла, они обнаружили, что часть стены рухнула, обнажив одну из комнат на втором этаже. К распахнутой двери черного хода можно было подойти, лишь покорив гору из мусора. Полицейские осторожно преодолели это препятствие из битых кирпичей и кусков штукатурки и, поднимая тучи серой пыли, проникли в дом.

Когда они оказались в кухне, то увидели толстого, голого по пояс негра. Тот равнодушно посмотрел на них своими мутными глазами, которые были выпучены так, что, казалось, вот-вот спрыгнут с его лоснящейся физиономии, и продолжил заниматься своим делом. На дощатом полу стояли четыре кирпича, а на них ржавое железное днище легкового автомобиля. В центре был сооружен кирпичный очаг, на котором стоял огромный бурлящий котел. В таких прокопченных котлах прачки на Юге обычно кипятят белье. В котле, испуская тошнотворный запах, тушилось нечто вроде рагу, а толстяк-негр помешивал его с меланхоличной невозмутимостью. Торс повара напоминал кусок грубой резины причудливой формы. Лицо у него было круглое, черное, как деготь. И еще была у него заячья губа, из-за чего изо рта текли слюни. Голова была серовато-сизая, начисто выбритая.