Post-scriptum (1982-2013) - Джейн Биркин

В 6 часов презентация «Мастера кунг-фу»… Мы с Шарлоттой умираем от страха, поднимаясь по лестнице. Беседы с кинематографистами. С этого момента становится интереснее; к счастью, Шарлотта, устав от глупостей Матьё и его приятелей, присоединяется ко мне, она в ярости и чуть не плачет. Постепенно выясняется, что молодые кинематографисты не смогли побывать ни на одном нашем показе. 1000 мест – и ни одного для них, они жалуются, мы их понимаем, мы слышим, как их распекает за «плохое поведение» профсоюзный деятель, тот, что был вчера вечером, он, который так натерпелся от системы, теперь ратует за нее. «У них только и есть что их религия и славянская душа», – говорит Аньес. В общем, было понятно, что у них судят по тому, что мы делаем, кто мы такие и кем будем потом. Цензура, ограничения, давление. Бедная Аньес чуть не плачет, ее глубоко задела эта система[113]. Ее душило негодование, и, как всегда, она страшно меня разволновала. Какая она забавная, эта Аньес, такая маленькая, упрямая, такая хрупкая. Я люблю ее за это, и я думаю, что Шарлотта поняла ее глубину, это меня очень радует.

Мы уехали в автобусе вместе с девушкой, которая должна была взять интервью у измученной Аньес. Шел снег. Мы с Шарлоттой доехали до Красной площади. У нас было сорок пять минут до полуночи. Мы зашли в шикарный отель напротив, но в ресторан нас не пустили, как и в бар. Потом опять пошли в отель «Националь». Какой-то француз узнал нас и провел с собой. Трюк с подкупом – и вот мы, поймав на себе недобрый взгляд официанта, устраиваемся, как какие-нибудь шишки, в декадентском ресторане напротив Ленина… Вино, лососевая икра и все такое, было очень весело. За столиком рядом с нами сидели англичане, которые знали нашего француза, и два молодых подвыпивших француза, они попросили у нас автографы. Обстановка как у Грэма Грина. Все казалось таким темным, подозрительным… плюс к тому история с якобы приглашением кинематографистов, я была уверена, что кругом полно шпионов. Кстати, нам сказали, что после 23 часов мы ничего не найдем, и вот пожалуйста тебе – бар с агрессивной музыкой, ресторан, принимающий к оплате исключительно банковскую карту!

Без семи минут полночь мы мчались по огромной заснеженной дороге, такой охраняемой, что я мысленно уже видела нас изрешеченными пулями, лежащими на снегу лицом вниз. У каждого в руке чемоданчик, вид у нас был очень подозрительный. Мы с таким трудом бежали по снегу, что я боялась, как бы у Шарлотты не случился приступ тахикардии. За минуту до полуночи мы были там, возле Ленина. Показались три солдата: хруст-хруст по снегу… Ноги взлетали в воздух, словно в танце диковинных животных. Они шли в темноте, навстречу нам. Неуклюжий поляроид, его щелчки посреди тишины, смесь почтения и подступающего безумного смеха. Блистательная хореография. Как в каком-нибудь фокусе. Все застывает на месте. Двенадцать ударов, отсчитывающих полночь. В совершенном движении два солдата становятся на место трех других солдат, при этом на их восковых лицах не отражается ровным счетом ничего. Схожие блеклые штрихи, розовые губы, щеки, молоденькие мальчики в форме оловянных солдатиков. Они удаляются, высоко вскидывая ноги, очень высоко, замедляя свой почти головокружительный взмах, как бы удерживая его в воздухе. Шарлотта и я преследовали их вспышками поляроидов. Они соблюдают железную дисциплину. Как пришли, так и ушли. Шарлотта и я на Красной площади, светящиеся звезды, ярко-красный флаг, молчаливый ход времени. Я сознавала, что счастлива с ней, и нам в жизни повезло, что мы можем пережить такую ночь и она еще продолжается!

Я в самолете. Шарлотта спит, последнюю ночь мы провели совершенно по-особенному, очень весело. Вчера, после беготни за подарками, у нас была встреча у посла, отчасти муторная, отчасти обязательная. Ждали автобус, Тавернье опоздал на пятнадцать минут на показ «Холокоста». Все из-за меня: я покупала зубную пасту для папы в магазинчике на 2-м этаже. Ну и разговорились кто да что. Скорее миленько. Узнали, что кругом прослушка, обслуга, горничные и т. д. – все подосланы государством, с жучками в карманах.

Мы с Шарлоттой покидаем посольство. Грузин куда-то исчез. Режиссер, чей фильм мне очень понравился, Климов. Удача: единственный, кого я видела в Париже, был там. Я скромно поблагодарила его за прекрасный фильм, и тут он мне выложил, что видел в Венеции «Пыль»[114] и проголосовал за меня.

Машины нет, такси нет, он привозит нам Жюли Дельпи, мы с Шарлоттой в окружении киношников, – нам удалось получить приглашения. Я думала, что мы наскоро поедим и вернемся в отель собирать вещи, так как в 8:30 у нас самолет. Мы бродили по залу как неприкаянные. Было организовано два вечера, чтобы никто не почувствовал себя за бортом, в связи с этим я боялась совершить какую-нибудь оплошность и держалась в стороне…

За нами пришли, надо ехать. Выходим на улицу, идет снег. Шарлотта и я с тревогой замечаем, что уже 21 час и мы ну никак не вернемся до полуночи. Садимся в машину с незнакомыми людьми, и путешествие начинается. Тавернье следовал за нами в красной машине, которую нельзя было терять из виду. Потом мы остановились. С 21:30 до 22 часов ждали неизвестно чего на стоянке. Надежды на возвращение нет. Снег идет все сильнее. Потом опять трогаемся в путь. Автострада, потом сельская местность, какой-то занесенный снегом домишко, волшебная сказка, потом завод, проселочные дороги. Говорят, что это красиво. Почему тогда они не живут в сельской местности? Нам говорят, что есть какой-то сумасшедший музыкант. Позже, среди ночи, приезжаем… к музыканту, который хочет жить один и работать в свое удовольствие. Три машины. Тавернье истерически хохочет, валяясь в снегу, и говорит мне: «Это все из-за тебя. Ты же говорила: “О, как бы мне хотелось увидеть типичную избушку”». Входим: лачуга. Нам сообщают, что, если кто-то хочет писать, – для этого есть ведро! Мы хохочем как помешанные. Откуда ни возьмись появляется еда. Мы понимаем, что на 9 вечера ничего не было запланировано. Они достали хлеб, мясо, вино – вот для чего была стоянка! «Грузинские» тосты. «За абажур! И за дом с абажуром!»

Я в легкой панике, поскольку наступает моя очередь произносить тост. Я объедаюсь селедкой в сладком соусе, маринованным чесноком и разными диковинными салатами, появившимися за несколько секунд как по мановению волшебной палочки. По телику поют: «On the street where you live»[115]. Чудо, я спасена: перевожу – и получается тост. От тоста к тосту. Тавернье с блеском рассказывает смешные истории.

В этой затерянной в снегу маленькой избушке – гитара.