Пётр Машеров. Беларусь - его песня и слава - Величко Владимир Михайлович

Через несколько секунд Петр Миронович о выгодах свиноводства начал говорить сам. Я слушал, мотал на ус рассуждения первого в рес­публике лица, примерял их к местным условиям. И грешным делом уже подумал, что Машеров заговорился, забыл о своем вопросе. Но не тут- то было. Закончив свой монолог, он вдруг спросил: «Ну, а как у вас?»

Потом я не раз мог убедиться: попавшего в трудную ситуацию Петр Миронович никогда не загонял в угол, чтобы показать свое пре­восходство. Он подсказывал ответ, словно брал растерявшегося за руку, выводил на нужную дорогу. Вот и тогда я дополнил соображения Пет­ра Мироновича своими наблюдениями, мыслями. Получился полезный разговор. Кстати, и жатвой Машеров доволен остался. Расставаясь в два часа ночи и пожимая руку, он сказал: «Вы — хозяин».

Для меня, молодого председателя, те слова были самой высокой наградой.

В другой раз Машеров прилетел к нам накануне жатвы. И опять предупредил Дубовского. Ни для кого не было секретом, что между Петром Мироновичем и Анатолием Игнатьевичем были теплые, уважительные отношения. И это неудивительно: оба сражались в годы войны с гитлеровцами. Потом все силы и опыт отдавали восстановлению на­родного хозяйства. Машеров — Герой Советского Союза, Дубовский - Герой Социалистического Труда. Да и внешне они были чем-то похожи: высокого роста, уверенные в себе...

Анатолий Игнатьевич предложил мне: «Давай подъедем к аэродрому на часок раньше. Мало ли что...»

Аэродром - грунтовая взлетно-посадочная полоса возле деревни Косыничи для «кукурузника», разбрасывавшего по полям удобрения. Едем и вдруг видим: садится «стрекоза». Мы надавили на газ. Подъехали, когда Петр Миронович уже выходил из вертолета. Как всегда в таких случаях, в резиновых сапогах. Увидел Дубовского, пошел навстречу, ши­роко расставив руки.

«Толя, прости, что раньше времени прибыли,— сказал извиняющим­ся голосом.— Это моя команда что-то намудрила»,— и крепко обнял Анатолия Игнатьевича.

«А это — председатель местного колхоза Челдышкин»,— представил меня высокому гостю первый секретарь райкома.

«А мы с ним знакомы,— ответил Машеров.— Помню, его Толей зо­вут. Вот только отчество забыл...»

Направляемся в поле. У Петра Мироновича была привычка: зайдет в хлеба в одном, другом месте, сорвет по колоску, разотрет в ладони. И скажет, сколько будет центнеров с гектара. Осмотрел и нашу рожь. Похвалил. Назвал ожидаемую урожайность. Мы потом сравнили. Как всегда, Петр Миронович ошибся всего-то на центнер.

К нам потянулись колхозники. Предлагали первому секретарю ЦК КПБ вишни, сливы. Петр Миронович не отказывался, пробовал угоще­ния. И говорил с людьми на самые разные темы. Просто и понятно. Один подвыпивший мужичок по простоте душевной разухарился, ки­нулся к Машерову с объятиями. И тут кто-то из сопровождающих мягко, но настойчиво одернул его сзади за рукав. Видимо, охранник. Правда, охраны как таковой мы не видели.

В колхозах «Парижская коммуна», имени Дзержинского две неде­ли горели пересохшие торфяники. Как ни старались колхозники с местными пожарными утихомирить огонь, тот поедал плодороднейшие гектары.

И вот прилетает Машеров со своей небольшой свитой. Кое у кого мелкая дрожь в коленках появилась — это же не районный пожарный инспектор... В резиновых сапогах Петр Миронович прошел к одному, другому месту. Осмотрелся вокруг и сказал: «Да, своими силами вам не справиться. Поможем».

И — ни слова упрека... На следующий день в этот полесский уголок приехали солдаты с техникой. Пожар был ликвидирован.

В тот раз Машеров облетал угодья еще нескольких районов. Нако­нец вертолет приземлился возле Слуцка. Из крылатой машины вышел и Председатель Президиума Верховного Совета БССР Поляков. Петр Миронович, похоже, любил общество Ивана Евтеевича, так как тот за словом в карман не лез, анекдотами, шутками, по словам Машерова, «часто спасал от тяжких дум». Сильные лидеры в общении, как правило, просты и скромны. И никогда не теряют своего авторитета и обаяния.

Каким в нашей памяти остался Машеров, рассказал Анатолий Аникейчик (1932—1989), народный художник Беларуси:

— Петр Миронович остался в моей памяти как человек щедрой души, гражданин и патриот, умевший пропускать сквозь сердце радость и боль отчего белорусского края, как человек высочайшей требователь­ности, неуемной творческой фантазии и работоспособности, поражав­шей даже самых больших трудолюбов.

Меня восхищали его наблюдательность, знание «предмета разгово­ра». Был знаком буквально со всеми значительными работами ведущих мастеров белорусского искусства, знал их по имени-отчеству. Он был из тех государственных деятелей, которые пользовались авторитетом не только среди товарищей по партии, соратников по боевому оружию, но и в среде народной.

Ему, прошедшему через огненные дни и ночи Великой Отечествен­ной, героико-патриотическая тематика литературы и искусства с дина­мичностью и образностью форм была близка и понятна. Петра Миро­новича особенно окрыляло то обстоятельство, что у нас в республике появилась монументальная и станковая скульптура, которой были при­сущи свои изюминки, белорусский мотив. Машеров умел подмечать то, что порой даже мы, художники-профессионалы, упускали из виду в суете будней. Правда, свою концепцию, свое видение образа он не навязывал, но всегда было такое ощущение, что ты вступаешь в дискус­сию не с партийным работником, а с эрудированным искусствоведом.

Надо было видеть, как Петр Миронович увлеченно слушал собе­седника. Ему всегда доставляло удовольствие дойти до самой сути той или иной проблемы, и становилось понятно, что перед тобой собесед­ник с широким кругозором, ясным мышлением, безоговорочно, как скульптор, отсекавший все второстепенное, умевший принять в слож­ной обстановке самое разумное и логичное решение. Бывали случаи, и нередко, когда он отменял свое же решение, если убеждался в более весомых доводах оппонентов.

Петра Мироновича все мы знали как человека эмоционально страстного, но его суждения были объективными. Отсюда — и предельное доверие, и тактичность в разговорах на любую тему: будь то обсуждение проекта мемориального комплекса «Хатынь» или Кургана Славы, застройки нового микрорайона в Минске или экспериментального поселка в Вертилишках.

Помнится, возникла конфликтная ситуация при возведении памятника «Прорыв» в Ушачах. Решили посоветоваться с Петром Мироновичем. Он прилетел на вертолете. Вышел из кабины усталый, озабо­ченный. В таком состоянии видеть его мне не доводилось, и, чтобы разрядить обстановку, я попытался было пошутить: «Петр Миронович, а с высоты план красив?» «Да... И план красив, и пейзаж — тоже. А вот поля — лысые...»

В тот год весна не баловала дождями, и забота о будущем урожае была у первого секретаря ЦК Компартии республики на первом плане. Осмотрев место, где предполагалось возвести памятник, поговорив с людьми, Петр Миронович заметил: «Завершайте задуманное. Делайте для потомков добротно. Ведь это страницы нашей партизанской исто­рии...»

Думаю, не ошибусь, если скажу: наиболее полно и емко Петр Ми­ронович рассказал о себе сам — сыновней верностью Родине, которую бесстрашно защищал, ответственной работой, пламенным словом три­буна — короче, всей своей жизнью. Жизнью яркой, как факел.

Своими воспоминаниями о Машерове поделился Заир Азгур (1908—1995), народный художник СССР:

— С Петром Мироновичем мы дружили. Земляки же. Неподалеку от деревни Молчаны, где родился, была деревенька. Там проживал Мирон Машера. Это уже потом они стали Машеровыми.

Он заходил в мою мастерскую. Я за свою жизнь сделал около ты­сячи скульптурных портретов. Высокий гость всматривался в лица деда Талаша, батьки Миная, Янки Брыля, Янки Мавра, Канта, Гете, Шиллера...

А затем рассуждал о героях, мыслителях и, похоже, сверял с ними свои шаги.

Петр Миронович — из тех людей, руководителей, которым суждено быть любимыми не только соратниками, но и всем народом. Художни­ки, писатели, архитекторы, кинематографисты Беларуси будут помнить его откровенные беседы по самым жгучим проблемам искусства. 0н был мечтателен и своими деяниями опережал время.