Только никому не говори. Сборник - Инна Булгакова

— В так называемой тьме средневековья, Петр…

Верочка заглянула в кабинет с криком: «Человека убили!» и исчезла. Я бросил трубку, выскочил в коридор — она как сквозь землю провалилась. Да что ж это такое? Анюта стояла посреди палаты и ломала руки: так и врезался в память умоляющий жест прекрасных женских рук.

— Это он, — прошептала она, увидев меня.

— Анюта, вы…

— Это он. Его машина: старая «Волга» цвета морской волны.

— Где? В роще?

— На шоссе.

— Верка сейчас забегала, — заговорил Василий Васильевич виновато. — Там убитого нашли возле машины. Похоже, Ваня, что мы…

— Смерть свидетеля! — крикнул Игорек.

— Это он во всем виноват! — перебила Анюта, указав на меня. — Он все знал!

— Анюта, я правда не думал…

— Все умерли, кроме меня. Зачем? — она пожала плечами. — Ну не вы, не вы — я виновата, знаю, — она отвернулась и долго смотрела на отца; тот отвечал равнодушным взглядом. — Но в чем смысл? Объясните, ради Бога!

— Когда-нибудь потом я…

— Не подходите ко мне! — и она крупным резким шагом вышла из палаты.

Я побежал за ней. Больница вымерла, очевидно, все, кто хоть как-то мог передвигаться, собрались на месте происшествия. Идти было с полкилометра по шоссе в сторону совхоза. Еще издали я узнал ветвистый дуб, под которым ждал меня Дмитрий Алексеевич утром в четверг. Прошло три дня. А, будь оно все проклято! Прошло три недели, всего три недели провел я в больнице, а дел наворочал… будто жизнь прожил. Я взглянул на Анюту. Она шла чуть впереди, торопясь и тяжело дыша. Сейчас она увидит… Господи, хоть бы его уже увезли!

Труп уже увезли, машину тоже. На обочине толклась странная публика, большинство в ярко-розовых бумазейных халатах: театр-балаган! Анюта растерянно стояла в толпе, я старался не терять ее из виду. Ко мне сразу прицепился старичок язвенник, из тех, которые «все знают». Оказывается, убитого обнаружили еще в три ночи (а мы расстались в два — что же произошло за это время?). Какой-то дачник спешил из Москвы в Отраду, как вдруг фары вырвали из тьмы лежащего на шоссе человека.

— Он лежал на шоссе?

— Голова на шоссе, а туловище в траве на обочине.

— Как? — меня всего передернуло. — Голова отрезана?

— Зачем? Убит тяжелым ударом по черепу. Я при милиции тут не был, но все знаю. Лежал, говорят, аккуратно, ничком. Тот, видать, сзади подкрался — и наповал.

— Его личность установлена?

— Слишком быстро хочешь! Что ж он тебе, около трупа, что ль сидел? Он, должно быть, уж…

— Кто убитый, известно?

— Художник московский, удостоверение в кармане… и деньги, говорят… значит, не обокрал. Может, не успел? Этот дачник-то как увидал убитого — мигом в отделение подался. Ну а те быстро управились!

— Несчастный случай исключен?

— Какой тут случай? — удивился язвенник. — Самое настоящее убийство. И заметь, с машиной вот какая закавыка…

— Иван Арсеньевич! — позвала меня Анюта.

— Прошу прощения, — я подошел к ней.

— Вы собираетесь идти в милицию? — спросила она нервно.

— Придется. Думаю, вам необязательно, я сам опознаю, и вообще…

— Я пойду. У него, кроме меня, никого не осталось. Только… вы прямо сейчас идете?

— Прямо сейчас. Все это слишком серьезно. Хотите, пойдем вместе?

— Иван Арсеньевич… — она заколебалась, но все-таки продолжала, — а может быть, завтра?

— В чем дело, Анюта?

После долгого молчания она спросила шепотом:

— Вы точно знаете, кто убийца?

— Точно. Потому я и должен идти, не откладывая.

— Но все же… вы исполните мою просьбу?

— Постараюсь.

— Не объявляйте сегодня убийцу в милиции.

— Почему?

— Я хочу, чтоб вы пригласили его вечером к вам в больницу, в палату. Я хочу, чтоб он сам все рассказал. У вас есть, на чем его поймать, есть улики?

— Есть. Анюта, вы представляете, что вас ждет?

— Я вас прошу.

— Зачем вам это нужно?

— Потом узнаете.

Я задумался.

— Хорошо, но только до завтра. А в милицию я все-таки пойду. Я должен убедиться, что это Дмитрий Алексеевич.

— Я понимаю. Нет, не понимаю! Ничего не понимаю! Еще вчера… он все на картину свою смотрел, помните? И чай пили в саду — в последний раз… А! ладно! Мне не привыкать!.. Вам тяжело?

— Тяжело, Анюта, очень. Но так и быть, попробуем. Вы сами позвоните с почты — это будет, пожалуй, надежнее.

— Кому? — спросила она одним дыханием.

— Пете…

— Пете?!

— Борису…

— Борису…

— И актеру. Пусть тайное наконец станет явным… скажем, в семь часов вечера, сегодня, в воскресенье. Вас устроит? Но будьте готовы ко всему: вы этого хотели!

Ушли последние посетители, Ирина Евгеньевна (после раннего воскресного обхода), ходячее население больницы подалось в «терапию» смотреть по телевизору зарубежной детектив; мы ждали. Анюта, задумавшись, сидела возле отца; она застала только Петю: сумеет тот известить остальных?

Петя сумел. В восьмом часу послышались шаги в коридоре, вошел Борис и прямо с порога начал свару:

— Ну что вам еще от меня нужно?

— Сегодня узнаете все.

Наверное, в моем голосе послышалось что-то необычное: математик умолк, как-то съежился, постоял в нерешительности.

— А художник где?

— Его нет.

— В каком смысле?

Дверь распахнулась, в палату вошли актер с Петей.

— Добрый вечер! — пропел Ника. — Мне сегодня звонит юноша прямо в театр… требует на допрос. Я и его кстати подбросил. А тут полный сбор! Неужто разоблачать будете?

Все молчали, Ника огляделся и — странное дело! — тоже вдруг замолчал, глаза забегали. Потом спросил тихо:

— Где Митя?

— В морге, — ответил я.

Средь вновь прибывших взметнулось смятение, я посмотрел на Анюту, и меня поразило ее лицо, полное жадной жизни. Такой я ее еще не видел. Она упорно не сводила с кого-то глаз — мне не надо было проверять с кого.

— Прошу садиться! — громко заговорил я, все поспешно расселись по табуреткам. — Итак, Дмитрия Алексеевича нет больше с нами. Сегодня мы занимаемся разоблачением.

— И кого вы собираетесь разоблачать? — угрюмо поинтересовался Борис.

— Убийцу. Подойдите-ка ко мне, Борис Николаевич. Подойдите, не бойтесь.

Он криво усмехнулся, встал и подошел.

— Вот взгляните, — я протянул ему мятый листок бумаги. — Вам это ничего не напоминает?

— Что такое?

— Не торопитесь, рассмотрите внимательно. Вы ведь гордитесь своей зрительной памятью, не так ли?

Он поднес листок близко к глазам… пауза… вдруг лицо его выразило изумление, он быстро взглянул на меня.

— Узнаете?

— Да. Откуда вы это взяли? — он словно задохнулся. — Вы что — нашли труп?

— Нет. Как видите, здесь несколько образцов.

— Но откуда вы…

— Это не я, это Петя. Но я догадался.

— О чем вы еще догадались?

— Наверное, обо всем.

— Что вы этим хотите сказать?

— Помните, в роще вы меня просили догадаться, а? Ну вот: лучше поздно, чем никогда.

— Мне что — уйти отсюда?

— А как вам хочется?

— Иван Арсеньевич! — нетерпеливо вмешалась Анюта. — Мы попусту тратим время. Пусть уходит, если хочет, лишь бы не сбежал тот.

— И кто здесь тот? — раздался прекрасный бархатный голос — и в наступившей разом тишине все обратили взоры на Нику. — Что это вы так на меня уставились? Я, что ли, тот?

— А кто ж еще? — вкрадчиво спросила Анюта. — Кто спускался в погреб с картиной?

— Я ее не крал. Вы не понимаете главного. Иван Арсеньевич, я сбежал из мастерской совсем по другим причинам, поверьте мне.

— По каким?

— Теперь я не могу их назвать, язык не поворачивается. Но вам, как человеку тонкому и проницательному, признаюсь: я горько ошибся и раскаиваюсь. Вы меня поймете…

— А я не пойму! — грубо вмешался Борис. — Я не пойму, почему убийца среди нас разыгрывает благородную роль и его никто не остановит!

— Боря, ты прав! — сказала Анюта, и бывшие супруги обменялись молниеносными взглядами. — Глаз с него не спускай.

— Я — убийца? — голос Отелло внезапно осип. — Ну, знаете…

— Николай Ильич, помните вашу фразу о том, что вы игрок по натуре?

— Ну и что?

— Буквально помните?

— Да не помню я ничего!

— Эта фраза помогла мне проникнуть в психологию.

— В психологию убийцы, вы хотите сказать?

— Да.

— Мне просто смешно! Вот тут перед вами сидит человек, — актер ткнул пальцем в математика, — который годы ненавидел Митю.

— И вы, и ваш Митя…

— Ладно, хватит. — Ну чего я тянул? Ведь она сама захотела! — Вы оба не виноваты.

— Иван Арсеньевич, не томите! — взмолился Вертер, а Игорек завопил что есть мочи: