Жизнь и время Чосера - Джон Гарднер

«Логика», второй общий курс учебного цикла, составлявшего тривиум, имела дело, как показывает само название, с критическим анализом аргументов, подлинных и ложных, и с построением правильных суждений. Преподавание этого курса, несомненно, было тогда менее живым, чем сейчас – метод Чарлза Доджсона (Льюиса Кэрролла), превращавшего в логические понятия горилл, дядюшек и аллигаторов, будет изобретен только через несколько столетий, – но тексты, которые штудировал Чосер, отнюдь не были скучными. Тут он впервые познакомился с авторами, которых станет читать потом всю жизнь, – с Аристотелем, Боэцием и Макробием – и приучился, как бы между делом, размышлять о строении мироздания. Эта проблема будет интересовать Чосера до конца его дней, побудит заниматься астрологией и алхимией (официально признанными тогда науками, предтечами астрономии и химии), изучать арифметику, физику и «музыкальные» соотношения (предмет, трактующий обо всем – от ангелов и планет до нот в гамме – и не имеющий аналога среди современных научных дисциплин). Через Роджера Бэкона и оксфордских рационалистов он пришел к коренным вопросам эпистемологии: откуда мы знаем то, что мы знаем, если мы, в сущности, ничего не знаем. Так, эти занятия вывели его на путь, следуя по которому он станет «благородным поэтом-философом», как назовет Чосера его ученик поэт Томас Аск, – первым в английской истории философским поэтом, родоначальником поэтической традиции, которая включила в себя немало самых возвышенных умов Англии, таких, как Джон Мильтон, Уильям Блейк и Уильям Вордсворт.

Несомненно также и то, что занятия «логикой» на всю жизнь пристрастили Чосера, как впоследствии Доджсона,[104] к логике пародийной. В его поэме «Дом славы» есть великолепная пародия на философские рассуждения. Огромный золотой орел, поднимая в небо встревоженного Джеффри, который широко раскрытыми от страха глазами смотрит на удаляющуюся землю, принимается объяснять ему, почему может реально существовать мифический Дом славы, к которому они направляются. Его аргументация представляет собой шедевр логического рассуждения, характерного для конца XIV века, – если не считать того, что это полная нелепица. В первой части своего рассуждения орел апеллирует к «опыту» (термин Роджера Бэкона, соответствующий понятию «научный эксперимент»), а во второй подкрепляет «опыт» «авторитетом» (второй бэконовский критерий познаваемости), в данном случае комически неуместно примененной теорией Боэция. Орел, чрезвычайно гордый блеском своего логического ума, просвещает беднягу Джеффри, болтающегося с несчастным видом у него в когтях:

…Пора тебе узнать о том,Как, умножаясь, каждый звук,Будь это речь, иль шум, иль стук,Иль даже писк мышиный слабый,Достигнуть должен Дома славы.Что я логически сужу,Тебе сейчас я докажу.Итак, внимай. Сперва пойдемС тобою опытным путем:Рассмотрим звуков всех природу.Представь: ты бросил камень в воду.На ровной глади ты, дружок,Увидишь маленький кружок,Размером с крышку или блюдо.Момент – и вот невесть откудаВокруг него – ведь верно, друг? —Возникнет новый, больший круг.За этим – третий, больше, шире.Вот стало их уже четыре…

Множатся круги вокруг.Круг рождает новый круг.Кругу круг толчок дает,И о всплеске весть идетПо концентрическим кругамК обоим дальним берегам.Но ты не видишь вещь одну:Круги и вниз идут, ко дну.Дивишься этому ты чуду,Но это так всегда и всюду.А если кто «неправда» скажет,

Пускай обратное докажет.И в воздухе, прими на веру,Идет таким же все манером.Как камень – в воду, в воздух – слово.Лишь вымолвил его – готово,Толкнул ты воздух, что вокруг,И побежал воздушный круг,А от него родился новый,И это повторится снова:

Ближний воздух дальний движет,Круг на круг движенье нижет,Подымая к небесамКрики, речи, шум и гам.К Дому славы звуки, брат,Мчат, умножившись стократ,И влетают прямо в дверь,Хочешь верь, а нет – не верь…

Итак, тебе я разъяснил,А ты постиг по мере силЗакон природы: звуков ратьИмеет свойство вверх взлетать.Так учит опыт. Наконец,Как доказал один мудрец,Природа любит строгий лад,Порядок, строй – ее уклад.Для каждой вещи вседержительСоздал природную обитель,Куда та вещь устремленаИ под конец попасть должна.Так вот, все звуки, все слова,Хвала и грязная молва —Звук каждый воздухом ведом —Свой в воздухе находят дом…

Ясно, что, если Дома славы не существует, он должен был бы существовать.

Третьей частью тривиума была риторика, или теория красноречия. (В некоторых средневековых школах этот учебный курс предшествовал логике, в других следовал за ней. По свидетельству англичанина Джона Солсбери, учебные предметы преподавались в том порядке, в каком перечислил их я; этот же порядок отражает структура Чосерова «Дома славы».) Мне нет надобности описывать здесь предмет науки о красноречии, скажу лишь, что школьников учили не только тому, как придать весомость своей прозаической или стихотворной аргументации, но и тому, как сделать ее привлекательной для слушателя, т. е. хорошо продуманной с точки зрения подбора традиционных и оригинальных материалов (inventio), хорошо и убедительно построенной (dispositio) и стилистически интересной (amplificatio, etc.). Вероятно, в связи с «амплификацией», предполагавшей умение развивать образы, ученикам начинали преподавать первоосновы «музыки». Проницательный педагог, обнаружив у школьника Чосера «способность к стихосложению», вполне мог бы познакомить его с такими сочинениями, как «De Musica» Боэция, где рассматриваются мистические соотношения между ударениями, музыкальными акцентами, рифмами, магическими числами и т. д. и т. п. Поэзия Чосера несет в себе отпечаток знакомства с подобными материями, но это знакомство могло состояться и много позже. В третьей части «Дома славы» Чосер с комическим жаром демонстрирует свое совершенное владение искусством «красноречия» – свое умение создавать, заимствовать и видоизменять стилистические красоты риторики: великолепные перечисления в духе Гомера, аллегорические фигуры вроде Философии Боэция, грандиозные сравнения. Несмотря на то что он шутит, его метафоры очень хороши. Вот как описывает он огромный замок:

Украшен окнами фасад,Их тыщи – в сильный снегопадСнежинок столько не летит…

Живописуя приближение соискателей почестей, явившихся на суд Славы, он смело присваивает образ, взятый у Гомера, Вергилия и Данте: