Простые смертные - Дэвид Митчелл

Из патио вдруг донесся грохот, и я краем глаза успел заметить какой-то черный промельк, затем по плитам покатился перевернутый цветочный горшок, упала стоявшая рядом лопата, и черный промельк превратился в кошку, из пасти которой торчала еще слабо трепыхавшаяся малиновка.

– Ох, – вздрогнула мама. – Как это ужасно! Может быть, мы еще успеем спасти птичку? Хотя эта противная кошка, по-моему, страшно собой довольна…

– Вот вам иллюстрация к принципу «выживает сильнейший», – спокойно сообщил Алекс.

– Может, опустить жалюзи? – спросил Найджел.

– Ничего страшного, дорогая, пусть природа сама во всем разберется, – сказал папа.

Я встал и вышел в патио через заднюю дверь. Было холодно, воздух так и обжигал лицо. Я крикнул кошке: «Брысь, брысь! Пошла прочь!», и маленькая черная хищница нырнула с добычей в садовый сарай и притаилась там, нервно следя за мной. Хвост у нее так и дергался. Растерзанная птичка уже почти не шевелилась.

В небе самолет с грохотом, подобным взрыву, преодолел звуковой барьер.

У меня под ногами хрустнула ветка. И я вдруг почувствовал себя каким-то невероятно живым.

– По мнению моего мужа, – сестра Первис, точно большой пароход, плыла по ковру, который можно было «чистить влажной щеткой и даже мыть», к библиотеке «Риверсайд Виллас», – молодежь в наши дни либо выпрашивает у родителей подачки, либо пьет, либо без всяких на то оснований изображает из себя бодрячков типа «у-меня-все-в-порядке-ребята». – Ноздри мне щекотал запах хвойного дезинфектанта, а сестра Первис между тем продолжала вещать: – Но пока в семьях Великобритании все еще вырастают порой такие прекрасные молодые люди, как вы, Хьюго, я лично готова поверить, что в ближайшее время полное варварство нам все-таки не грозит.

– Пожалуйста, сестра Первис, помогите! У меня голова в дверь библиотеки не проходит!

Свернув за угол, мы обнаружили одну из постоянных обитательниц лечебницы. Вцепившись в перила, тянувшиеся вдоль стены, она хмуро смотрела в сад, на качавшиеся под ветром деревья, словно что-то там забыла. С ее нижней губы на мятно-зеленый кардиган тянулась нитка липкой слюны.

– Выше голову, миссис Болито, – сказала медсестра, выхватывая откуда-то из рукава чистую салфетку. – Что мы там видим? Наши знамена, не так ли? – Она ловко удалила слюнный сталактит и выбросила салфетку в мусорное ведро. – Миссис Болито, вы ведь помните Хьюго? Молодого друга нашего бригадного генерала?

Миссис Болито повернула голову в мою сторону, и я тут же вспомнил глаз той форели, что недавно лежала у меня на тарелке.

– Страшно рад снова вас видеть, миссис Болито, – радостно приветствовал ее я.

– Поздоровайтесь с Хьюго, миссис Болито. Хьюго – наш гость.

Миссис Болито посмотрела на меня, на сестру Первис и захныкала.

– Ну, что такое? Что случилось? – заворковала медсестра. – А что там такое веселенькое по телевизору в гостиной показывают? Летающая машина? Так, может, и нам пойти посмотреть? Пойдемте, миссис Болито, вместе и посмотрим.

За нами со слабой улыбкой наблюдала голова лисицы, висевшая на стене.

– Вы меня немножко здесь подождите, – сказала сестра Первис миссис Болито, – а я быстренько провожу Хьюго в библиотеку и сразу вернусь. А потом мы с вами вместе пойдем в гостиную и посмотрим телевизор.

Я, конечно, пожелал миссис Болито счастливого Рождества, но, по-моему, надеяться на это особенно не стоило.

– У нее четверо сыновей, – сказала сестра Первис, когда мы двинулись дальше, – и у всех лондонский адрес, но ни один к ней никогда не приходит. Можно подумать, старость – это уголовное преступление, а не та цель, к которой все мы неизбежно придем.

Я подумал, уж не озвучить ли мне собственную теорию о том, что наша культурная стратегия, якобы направленная на победу смерти, – это всего лишь попытки похоронить смерть под запросами консюмеризма и надеждой на сансару, а все «Риверсайд Виллас» мира служат лишь ширмой, способствующей этому самообману; старики действительно виновны, ибо самим своим существованием доказывают, что наше сознательно близорукое отношение к смерти – это и есть тот самый самообман.

Нет, решил я, не надо ничего усложнять, вынуждая сестру Первис изменить свое мнение на мой счет. Мы, собственно, уже достигли дверей библиотеки, и моя провожатая сказала sotto voce[60]:

– Я знаю, Хьюго, вы не подадите вида, если бригадный генерал вас не узнает, не так ли?

– Ну что вы! Конечно, нет. А его все еще преследует то… заблуждение насчет пропажи почтовой марки?

– Да, эта мысль по-прежнему время от времени приходит ему в голову. А, вот и Марианджела! Марианджела!

Марианджела подошла к нам с кипой аккуратно сложенного постельного белья.

– Юго! Сестра Первис говорила, что ты сегодня придешь. Как там твой Нор-витч?

– Хьюго учится в университете Кембриджа, Марианджела. – Сестра Первис даже содрогнулась. – Кембриджа, а не Нориджа[61]. Это очень большая разница!

– Пардон, Юго. – Чуть раскосые, эльфийско-бразильские глаза Марианджелы пробудили во мне не только надежды. – Я и не знала, что есть такой город. Я еще так плохо знаю географию Англии.

– Марианджела, вы не могли бы принести в библиотеку кофе для Хьюго и нашего бригадного генерала? А то мне надо поскорей вернуться к миссис Болито.

– Конечно. Приятно было встретить вас хотя бы в коридоре, сестра Первис.

– Только не забудьте попрощаться со мной перед уходом, – напомнила ей миссис Первис и решительно направилась в обратный путь.

А я спросил у Марианджелы:

– Что ей, собственно, так уж нравится в этой кошмарной работе?

– Повелевать. Ничего, у нас на континенте все привыкли к диктаторам.

– Она ночью-то спит или подзаряжается от магистральной сети?

– Она не такой уж плохой босс, если с ней всегда соглашаться. По крайней мере она надежна. И всегда говорит то, что думает.

Марианджелу, пожалуй, можно было бы назвать человеком, не слишком довольным жизнью, но все же явно лишенным сарказма.

– Не сердись, Анж, нам просто нужно было немного отдохнуть друг от друга.

– Восемь недель, Юго! Два письма, два звонка, два сообщения на моем автоответчике. Мне нужен контакт, а не отдыхать друг от друга. – Ладно, значит, она, пожалуй, уже ближе к состоянию обиженной женщины. – Ты плохо представляешь себе, в чем именно нуждаюсь я.

Скажи ей, что все кончено, – посоветовал мне внутренний голос Хьюго Мудреца, но Сексуально Озабоченный Хьюго обожает постоянных любовниц.

– Ты права, я действительно не так уж хорошо тебя знаю, Марианджела. Как и любую другую женщину. Как и самого себя. У меня, конечно, были до тебя две или три подружки – но ты… ты совсем другая. К концу лета ты постоянно стояла у меня перед глазами – казалось, некий телевизионный канал сутки напролет показывает одну только Марианджелу Пинто-Перейра. Я чуть не сбрендил, честное слово! Так что единственным способом как-то восстановить душевное равновесие была временная разлука с тобой. Часто я не выдерживал и уже почти готов был тебе позвонить… но… понимаешь, Анж, все это от неопытности, а не со зла. – Я открыл дверь в библиотеку. – Спасибо тебе за все. Я до конца жизни сохраню великолепные воспоминания о проведенных с тобой днях. И мне, право, очень жаль, что я вел себя порой как бесчувственный чурбан, не понимая, что причиняю тебе боль.

Она вставила ногу в щель, не давая двери закрыться. Сейчас она была очень сердита на меня и вся так и пылала от страсти.

– Сестра Первис просила, чтобы я принесла кофе тебе и бригадному генералу. Тебе как всегда: черный и одна ложка сахара?

– Да, пожалуйста. Но, если можно, только с сахаром и без всякого амазонского колдовства вуду, от которого ссыхаются яйца. Хорошо?

– Острый нож куда лучше, чем вуду. – Она нахмурилась. – А как ты пьешь кофе в своем университете Кейм-бридж? С молоком или еще с чем-то?

– От кофе с молоком у меня мгновенно портится настроение.

– Значит, если… если… я найду для тебя настоящий бразильский кофе, ты его выпьешь?

– Марианджела, ты же прекрасно знаешь: если хоть раз попробуешь настоящий кофе, все остальные его разновидности станут для тебя просто дешевой имитацией.

– Уже скоро конец, генерал, – сказал я старику и перевернул страницу. – «Но для меня весь Восток воплощен в том видении моей юности. Он весь – в том мгновении, когда я, открыв свои молодые глаза, вдруг его увидел. Я набрел на него, выйдя из схватки с морем – о, как я был еще юн! – и я увидел, что и он смотрит на меня. И все, что от него осталось, – только одно это мгновение, мгновение, исполненное силы, романтики, волшебства… юности!.. Луч солнечного света на незнакомом берегу, мгновение, чтобы вспомнить, мгновение для вздоха и – прощай!.. Ночь… Прощай…»[62]