Бывший. Сжигая дотла (СИ) - Саша Кей

да у тебя байк стоит под два ляма с обвесом. Вася мог продать тачку, подаренную отцом, если вдруг нужны бабки под раскрутку бизнеса. И сели бы вы на свои лямы. Или не свои, а папочкины…

— У тебя что ли свои…

— А у меня свои. Прикинь? — приподнимаю бровь, и чувствую саднит. Достал меня все-таки.

Рэм встревает.

— Хорош друг, который не знает, откуда у нас деньги.

— Да знаю, на бирже играете. Чего ж не играть, когда есть инсайдерская инфа? Это шикозные условия.

— Дебил, — кривится Рэм. — Если не соображать, никакая инсайдерская инфа не поможет.

Эта гнида столько лет была рядом. Запредельное говно.

— Я вбухал все свои призы с соревнований. Когда не хватало, я дрался на подпольных боях без правил. Мой стартовый капитал реально кровью пропитан.

— Ой, ну, блядь, ты — Зорро! Гениальный, благородный, честный, блядь! А я нет, — он еще пытается издеваться, но размазывая кровавую юшку под носом, выглядит не впечатляюще. — И че? Грохнешь меня?

— Да ничего. Вот еще, руки марать. Сломанных пальцев и ребер с тебя хватит в качестве аванса, но это не значит, что ты расплатился.

Бросаю купюру.

— Вызови себе такси.

— Что ты мне сделаешь? А? — орет Зверь, когда я сажусь в тачку.

— Тебе не понравится, — обещаю я.

Глава 36

Демон

В доме стоит непривычная тишина.

Рэм знает, что я не столько люблю вечеринки, сколько ненавижу тишину. Только в шуме голосов, грохоте музыки затыкается одиночество, которое всегда со мной.

Он вызывается составить мне компанию, но я отказываюсь.

Сегодня мне надо переварить все, что происходит в моей жизни. Понять, как я это допустил.

— Ты как? — скупо спрашивает Рэм у ворот, уже пересаживаясь в свою тачку.

Я зло ухмыляюсь:

— Да так же, как и ты, брат.

Он понимающе кивает и хлопает дверцей машины. Отсалютовав мне за стеклом, отчаливает, а я остаюсь со всем этим дерьмом.

Мозг лихорадочно пытается отложить мысли на тему того, что я узнал, в долгий ящик, предчувствуя, что ковыряния приведут к новому витку бешенства, гремучей ярости и злости на себя.

На автоответчике несколько сообщений от Кравцовой. Нахер.

Гребаная тишина звенит в ушах.

Только с Ингой было по-другому.

Когда она выключала весь звук, для меня наступало время рая. Мне хватало того, что она может мне дать, чтобы забыть обо всем. И дело не в сексе.

Один раз она притащила какую-то херь, вроде штуки для пускания мыльных пузырей. Ее так тащило с этого, что я готов был заниматься этой херотой вечно.

Она трогала и душу, и тело.

Задристая и острая на язык, Инга все равно делилась своим теплом и светом, в котором я грелся, как уличный кошак в солнечном пятне на крыльце чужого дома.

А когда, смущаясь ласкала, прикасалась ко мне, вот тогда у меня срывало крышу. На чисто. Папаху рвало, как в ураган.

Это долбанный тоннель, где я не видел ничего, кроме нее. Жрал глазами, боясь упустить хоть отблеск эмоций. Все имело значение, каждая деталь. Закушенная губа, влажный блеск глаз, опущенные ресницы — все имело смысл.

Я рвался в нее, желая навечно прорасти в ней, стать, блядь, сиамским близнецом и никогда не разделяться. Стараясь сдерживаться, я все равно не мог контролировать себя до конца и оставлял следы на нежном теле Инги.

Я стискивал упругие ягодицы, направляя ее, когда она была сверху. Упивался ее стонами. Вколачивался в нее, подминая под себя ее хрупкость. Это все давало мне иллюзию обладания.

Дебил.

Я знал, что никак не могу повлиять на Ингу, что она со мной, только потому что этого хочет. И я сам своими руками разорвал нашу связь в клочья.

Рэм, когда мы с ним отъезжали от трека, оставляя верещащего Зверя, пытающегося подняться, держась за ребра, спросил меня:

— И что ты будешь теперь делать?

— Ты про Зверя? Есть пара идей, но надо отшлифовать.

— А… с Ингой?

— Какие тут, блядь, варианты? Возвращать.

Рэм с сомнением смотрит на меня:

— Ты считаешь, что получится? Я не знаю, что там у вас и как, но тогда у «Эгоиста» мне не показалось, что у тебя есть шансы…

Резко вдав по тормозам, я останавливаюсь.

— Ты думаешь, я не понимаю! — ору я на Рэма, будто в том, что происходит, есть его вина. — Она сто пудов пошлет меня на хер, и будет права! А я сдохну! Я уже загибаюсь!

— У тебя план-то есть?

— Какой, ко всем чертям, план? Я даже думать не могу, потому что понимаю, что шансов ноль целых хрен десятых! Я, блядь, последние двадцать четыре часа занимаюсь сраным аутотренингом: убеждаю себя, что я смогу как-то вывернуться на изнанку, чтобы она была рядом. Мне такая дурь в голову лезла, ты не представляешь. И когда я дошел до мыслей запереть ее в доме, я понял, что я слетел с катушек.

— Брат, охолони. Инга меня бесит, но если все так, как ты говоришь, она тебя любила… Может, поймет, что ты был не в курсе, что тебя вообще в стране не было…

— Что значит любила? Я не позволю ей перестать! — снова срываюсь, потому что прошедшее время в этом ублюдочном глаголе — это как пинок по яйцам. — Я нутром чую, она меня не забыла, только это нихуя не облегчает всю это дерьмовую ситуацию! Что с того, что я не знал? Это может что-то исправить? Сотрет из ее жизни эти месяцы? Все будет заебись, и по лавандовому полю запрыгают радужные единороги?

— Диман, тебя колотит, пересаживайся, я поведу, — мрачно на мою тираду отвечает Рэм, потому что нечего сказать. Ничего не изменится. Всего, что произошло, не отменить. Никакой долбаный Морфиус не предложит нам красную и синюю таблетку!

От души шарахнув дверцей