Готический роман. Том 1 - Нина Воронель

– Не понимаю, как люди, живущие в таком райском месте, могут сердиться?

– Может, это место выглядит таким райским именно потому, что они сердятся на всякого, кто нарушает их священный порядок... Глянь наверх!

Она показала на торчащий над верхушками деревьев высоченный каменный столб, увенчанный на конце алым фаллическим утолщением:

– Это – Чертов палец, вокруг него в полнолуние пляшут лесные черти. Ходят слухи, что это души некоторых наших соседей. Наплясавшись всласть, они возвращаются в свои дома и вползают под одеяла в свои спящие тела.

– И Гейнц, конечно, один из них?

– Уж он-то наверняка.

Они переехали через мост и начали взбираться по крутому серпантину вверх на гору. На одном из витков серпантина навстречу им вынырнул маленький синий «Гольф». За ветровым стеклом мелькнуло бледное лицо, полускрытое большими квадратными очками. Лицо качнулось сверху вниз – то ли в прощальном приветствии, то ли в немой укоризне – и через миг синий «Гольф», аккуратно обогнув фургон, скрылся за спиральным изгибом сбегающей вниз дороги.

– А эта дама, – спросил Ури, – тоже из них?

– Фрау Штрайх? Конечно! Она из заправил, – не пляшет, а дирижирует оркестром!

Ури почувствовал, как смех щекотнул ему горло, и в который раз подивился той легкости, с какой они понимали друг друга с полуслова.

– Ну, а у тебя какая там роль?

– Увы, я туда не вхожа, я другой породы. Они оборотни, а я – чародейка, лечебница, понимаешь? Меня они особенно не любят: я хоть и ведьма, но не танцую с ними возле Чертова пальца. Я – не совсем чужая и не совсем своя.

Тут, как всегда неожиданно, из-за поворота возник замок. И хоть Ури уже не впервые подъезжал к нему снизу, эта полуразрушенная химера цвета предгрозового заката, отороченная темной зеленью вековых елей, каждый раз заново поражала его своей неуместностью в мире телевизоров, компьютеров и межконтинентальных ракет. Малиново-красная зубчатая стена, по всей длине испещренная частыми узкими бойницами, скрывала от постороннего взгляда свежеотремонтированный фасад первого этажа и сверхсовременный свинарник. Но зато она подчеркивала и оттеняла всю древнюю красоту высокой круглой башни в центре и двух квадратных, тоже зубчатых башен разного роста и разного возраста, охраняющих замок с двух сторон. Правая из квадратных башен, хоть и древняя, но не вполне сохранная, задней стеной сливалась с нависающим уступом мощной красной скалы, отвесно уходящей вверх и вниз. Левое крыло было вовсе нежилым, башня над ним частично обрушилась, а глазницы сохранившихся кое-где стрельчатых окон смотрелись черными провалами в свете заходящего солнца.

Глянув на эти черные провалы, Ури вдруг вспомнил:

– Послушай, Гейнц принес сегодня в кабачок свое очередное творение. Оно – женского пола, и зовут его «наша ведьма из замка».

– И что, эта ведьма сильно похожа на меня?

Ури уже перестал удивляться способности Инге угадывать недосказанное:

– Похожа, черт бы ее подрал! Страшная, уродливая, а похожа!

Глаза Инге потемнели от внезапно расширившихся зрачков, и Ури показалось, что она чего-то испугалась:

– Ты что, когда-то всадила в его сердце хорошую занозу?

Инге не ответила, погруженная в какие-то свои мысли, и это задело Ури:

– Ну хорошо, предположим, у тебя не было школьного романа с Гейнцем. А с кем был?

– Не было у меня никакого школьного романа.

– Вот уж в это позволь мне не поверить!

– Можешь поверить – я просто не успела. Я сбежала из дому, когда была в предпоследнем классе.

– Что значит – сбежала из дому?

– Господи, ты настоящий маменькин сынок, если не понимаешь, что это значит!

– С кем же ты сбежала?

– Сама с собой. Вырвалась, как из тюрьмы после очередного приступа клаустрофобии.

– А что тебе было не так? Неба – вдоволь, леса – вдоволь, тишины – вдоволь.

– Вот именно – тишины! Попробовал бы ты в семнадцать лет пожить в полной тишине!

– И куда же ты вырвалась в семнадцать лет?

– В мир – понимаешь? В огромный мир. Где было полно людей, грохота, машин, самолетов, всего, чего мне не хватало здесь.

– И как, понравилось?

– Я сначала вовсе голову потеряла. И стала мотаться по всему свету, как неприкаянная.

– На чем же ты моталась? На помеле?

Ури сам удивился тому, как ехидно прозвучал его вопрос, но Инге этого словно не заметила:

– Нет, помела мне тогда еще не полагалось. Я моталась на самолетах.

– То есть?

– Господи, ну стюардессой я была, стюардессой! Кто еще летает по миру, не платя за билет?

– Прямо в семнадцать лет ты стала стюардессой?

– Конечно, не сразу. Мне сначала пришлось изрядно помыкаться. Я была и официанткой, и кассиршей на бензоколонке, пока не добралась до школы стюардесс. Там я почувствовала, что нашла свое место.

– И долго ты летала?

– В общей сложности восемь лет, с перерывами. Сперва на «Люфтганзе», потом на «Тай-Эр», потом опять на «Люфтганзе».

Ури присвистнул, остановил машину и уставился на Инге.

– Что ты так смотришь? Я надеюсь, ты отдаешь себе отчет, что я намного старше тебя?

Он, конечно, давно понял, что она старше его, но не стал утруждать себя арифметикой, – какое это могло иметь значение для временного их союза? Однако в его сознании она была неразрывно связана с замком, была его неотъемлемой частью, – как красная зубчатая стена или полуразрушенная квадратная башня. А эти годы, проведенные ею где-то в большом мире, неизвестно с кем и в каком круговороте, неизвестно в каком небе – от Канады до Таиланда, – меняли ее образ и его отношение к ней. Он вдруг с тревогой почувствовал, что она ускользает от него, как пригоршня воды, – только что он держал ее в своей ладони, и вот она уже просачивается сквозь пальцы и утекает, оставляя его наедине с его жаждой. И он испугался этого чувства, – он еще не был к нему готов. И потому он нажал на газ и молча рванул фургон вверх, не желая больше расспрашивать Инге о ее прошлом, в которое он вовсе не хотел быть вовлечен.

Отто

Клаус включил телевизор, подкатил кресло Отто поближе к экрану и пошел к вешалке, где висела его куртка.

«Ты куда?» – всполошившись, заколотил в рельс Отто, но этот наглый болван притворился, что не понимает. Отто уже изучил все его уловки: он переставал понимать, когда ему это было выгодно. Однако Отто не собирался весь вечер торчать в одиночестве перед телевизором, – ему давно надоели все их идиотские погони и убийства. А уж их комедии и подавно – у него прямо скулы сводило от скуки при одном звуке этого дурацкого искусственного смеха, которым они надеялись его завлечь. Он мог бы велеть этому болвану поставить какой-нибудь фильм на новый видео, который дочь недавно подарила ему на день рождения, но все свои фильмы он пересмотрел уже по три раза, а взять что-нибудь новое в видеотеке она и не подумала, – конечно, теперь ей было не до него! Отто отстучал Клаусу: «Не смей уходить!», но тот и глазом не повел – напялил куртку и пошел к двери. На пороге он все же остановился и сказал: