Душехранитель - Василий Шахов

– Все это отдает каким-то дурацким вестерном, – Станислав Антонович снова сел за стол. – Этот – брюнет, тот – шатен, у этого глаза больно темные, у того даже на фото видно – серые… И вообще… ну, не знаю, сколько надо выпить, чтобы их перепутать… Да, а голос… Конечно, я того не слышал, но у двух чужих друг другу людей в любом случае не может быть слишком много сходства…

– Голос – ерунда. Меньше всего внимания обращают на голос, – небрежно высказался Рушинский.

– Только не эта рыжая пигалица! – Саблинов передал Андрею еще одну фотографию.

Молодой человек увидел миловидную девчонку лет восемнадцати – от силы двадцати, рыжую, с конопушками. Ничего особенного. Не в его вкусе. И, похоже, дура продувная: глаза наивные-наивные, как будто только вчера на свет родилась. Он отбросил карточку и зевнул. Ему становилось скучно без конкретной информации: чего им от него нужно? Флегматичный по темпераменту, Андрей никогда излишне не загорался идеями, тем более, чужими. Все, что бы ни задумывалось им, было вначале обточено им в уме подобно тому, как обтачивает море прибрежные камни. Если слабый огонек его интереса к делу ничем не подпитывался, то Андрей гасил его окончательно и переключался на другие занятия, недостатка в которых не было.

– Есть у меня приятель, хирург-пластик… Я уж Стасу рассказывал о нем, – загоняя в угол паршивца-антипода при поддержке одного из своих воинов, заметил Рушинский. – Безнадежные партии выигрывал: кислота, ожоги всех степеней, врожденные уродства… Умница, словом! Он из мертвого способен куколку сделать… И по гроб жизни мне обязан: я его сына от подрасстрельной статьи отмазал. Дурик пятью годами отделался… А-а-а! Так мы тебя сейчас вот так и вот так! Что, сволочь, не нравится?! Зараза, по-прежнему три жизни! Так вот, поняли, к чему это я?

Андрей поджал упрямые губы, дожидаясь, когда «старики» придут к согласию и наконец посвятят его в обстоятельства дела.

– А мой парикмахер сделает из него хоть шатена, хоть блондина. Любого, обратите внимание, оттенка! – вставил Константин. – Ладно, Андрюха, хорош нам тебя интриговать, садись и слушай сюда. Незаметно для девицы ты должен устранить этого паскудника, а сам – занять его место и мирно, без шума и пыли, узнать, куда они запихнули диск. По ходу событий разберешься, как потом поступить с пигалицей… Она – твоя, только вытряси из нее всю душу и верни нам диск… Пока будешь отлеживаться после операции – это не меньше недели, сына – посмотришь, чем занимался этот парень раньше, что из себя представляет сейчас. Зовут его Александр, он телохранитель пигалицы, и довольно удачливый, надо сказать. Такое ощущение, что судьба сейчас на их стороне, иногда просто даже до смешного доходит, ей-ей… В общем, посмотришь кассеты, фотографии, войдешь в роль, так сказать, таланта тебе не занимать…

– Ё-мое! Готов! – воскликнул Виктор Николаевич, но его радость была несколько преждевременной: у врага еще остались две жизни.

Спустя шесть дней преображенный Андрей с едва зажившими шрамами за висками и возле ушей, небольшим, почти исчезнувшим кровоподтеком вокруг исправленного носа и глаз, с перекрашенными волосами и измененной прической выйдет из челябинского особняка отца, чтобы сесть в свой черный «Ландкрузер», который он предпочитал любым другим маркам машин, и вылететь со двора вдогонку солнцу…

За две недели…

– Мне снова приснился этот сон… Похоже на сумасшествие, однако… – Рената потянулась в кресле и выпрямилась; покоряя километр за километром, джип несся по трассе – из города в город, из области в область. – Полцарства тому, кто растолкует мне значение этого сна!

– Опа! А оно у тебя есть? – с ехидцей спросил Николай, привольно раскинувшийся на заднем сидении автомобиля, обнимая коленями спинку сидения Ренаты: длинные ноги мешали ему даже в джипе. – Покажи!

Рената обернулась:

– Гроссман?! Ты еще здесь?! Я так надеялась: проснусь – и ты окажешься просто кошмаром!

Придерживая руль, Саша с усмешкой посмотрел на нее:

– Если говорить простым человеческим языком, тут действуют генетические аспекты, превращающие интерпсихические отношения в интрапсихические, после чего происходит опосредование выбора и сублимация процесса интериоризации на примере образов и символов, – «растолковал» он.

Рената приоткрыла рот:

– Он что-то сказал?!

Гроссман кивнул:

– Шура пытался сказать тебе, что это просто самый банальный подростковый кризис – прыщики, недовольство собой, комплекс «мои предки – конченные придурки» и так далее…

– Ну, разве же от вас добьешься чего-нибудь приличного?

Лучше уж магнитофон послушать вместо вас… – и Рената стала переключать радиоканалы, но почти везде звучал «белый» шум. Наконец она наткнулась на песню:

– Боже! Это Розенбаум! Обожаю! Это что-то новенькое. Немедленно замолчите и дайте послушать песню!

– Ты всегда была впечатлительной девочкой, – Николай приоткрыл окно и закурил.

– Гроссман, не юродствуй, я слушаю!

…И она могла бы, в общем, В щель под дверью проскочить, Только гордые не ропщут И не жгут чужой свечи, И не жгут чужой свечи…

Ведь нет у одиночества Имени и отчества, Ну а мне в плечо твое Так уткнуться хочется…

Рената прикрыла глаза. Читала она где-то о том, что, когда ищешь ответ на беспокоящий тебя вопрос, он приходит неожиданно – извне, из строчек в книге, из песен, из услышанной на улице реплики постороннего человека. Почему так повелось – неизвестно. Вот и теперь девушке показалось, что она как никогда близка к разгадке, однако присутствие Гроссмана действовало ей на нервы, мешало сосредоточиться.

Рената была против его настойчивого желания сопровождать их с Сашей в опасном путешествии: это ставило её в положение хамелеона, посаженного на два бумажных листа разной расцветки, который безуспешно выбирает, в какой цвет ему перекраситься. Каждый из них воспринимал её по-своему, и она чувствовала инстинктивную потребность удовлетворять их ожидания, что сделать одновременно было бы невозможно. Хамелеон сошел бы от этого с ума. Кроме того, Ренате все время мерещились заговоры, казалось, что Ник и Саша объединились против нее. Она стала все чаще огрызаться, а то и прямо нападать на Гроссмана и – косвенно – на телохранителя. Согласия между ними троими не было в помине. Саша ни во что не вмешивался, соблюдая нейтралитет. Если бы Рената знала его хуже, то могла бы предположить, что он стесняется.

– Не пора ли нам сделать привал? Шикарный пейзаж, ёлки-палки! – вновь ворвался в ее мысли Николай.

Саша молча повернул к обочине.

Фобосов поднимался чуть позади Раечки Мезудиной, своей «утешительницы», и потому она первой заметила, что дверь в квартиру не заперта.