У войны не женское лицо - Светлана Алексиевич

Я открыла пудреницу, и этот запах пудры ночью, когда кругом стреляют, рвутся снаряды… Это было что-то такое… Я и теперь плакать хочу… Запах пудры, эта перламутровая крышечка… Маленький ребенок… Девочка… Что-то такое домашнее, что-то из настоящей женской жизни…»

Они должны были, они старались остаться женщинами, и в то же время им надо было утверждать свое равноправие среди мужчин, доказать, что они тоже могут быть солдатами: не испугаются, не заплачут, все выдержат и сумеют воевать. Это кажется сегодня невероятным, но когда, например, женский авиационный полк прибыл на фронт, ему целых две недели… не давали боевого задания. Наземным войскам не хватает поддержки с неба, а тут пришел на фронт целый полк – впоследствии сорок шестой гвардейский Таманский – и сидит без дела! Почему?

Летчика Наталья Кравцова вспоминает о первых днях на фронте так:

«…Нелегки были первые дни на фронте. Трудности встретились как раз там, где их не ожидали. Мы готовы были ко всему: спать в сырых землянках, слышать непрерывный грохот канонады, голодать и мерзнуть – словом, переносить все лишения, какие только могло нарисовать нам воображение. Но мы никак не могли предположить, что на фронте нас встретят с недоверием».

С тем же недоверием встретили и женщин-командиров саперных взводов, моряков, танкисток. Медики, связистки – это еще укладывалось в какие-то прежние представления, в остальных же профессиях женщинам приходилось преодолевать психологический барьер: дескать, не женское это дело.

Из Киева пришло письмо от Таисии Петровны Руденко-Шевелевой, в войну капитана, командира роты Московского флотского экипажа, ныне подполковника в отставке:

«Женщина на флоте – это было запретное, даже ненормальное. Считалось, что она приносит несчастье на корабле. Сама я родом из-под Фастова, в нашем селе до смерти маму дразнили бабы: кого ты родила – девку или парня? А я писала самому Ворошилову, чтобы меня приняли в Ленинградское артиллерийско-техническое училище. И только по его личному распоряжению меня туда приняли.

Окончила училище, все равно хотели оставить на суше. Тогда я перестала признаваться, ч то я женщина. Спасала украинская фамилия „Руденко“. Но один раз все-таки выдала себя. Занималась на палубе чем-то обычным, вдруг слышу шум, обернулась: матрос прогоняет кошку, неизвестно, как она оказалась на корабле, где, наверное, еще от первых мореплавателей шло, что кошки и женщины приносят в море несчастье. Кошке не хотелось покидать корабль, и она выделывала такие финты, что ей бы позавидовал футболист мирового класса. На корабле – смех. Но в тот момент, когда кошка чуть не свалилась в воду, я испугалась и закричала. И, видно, это был такой девичий дискант, что мужской смех разом прекратился. Установилась тишина.

Слышу голос командира:

– Вахтенный, на корабль проходила женщина?

– Никак нет, товарищ командир.

Тут вторая паника – на корабле женщина.

…Я была первая женщина, кадровый офицер Военно-Морского флота. В войну вооружала корабли, морскую пехоту. Тогда и появилось в английской прессе, что какое-то непонятное создание – не то мужчина, не то женщина – воюет у русских во флоте. И, мол, эту „леди с кортиком“ никто замуж не возьмет. Меня замуж не возьмет? Нет, ошибаешься, господин хороший, возьмет, самый красивый офицер…

Я была счастливой женой и осталась счастливой матерью и бабушкой. Не моя вина, что муж погиб на войне. А флот я любила и люблю всю жизнь…»

Приведу небольшой отрывок из другого письма, которое пришло из грузинского села Цинубани, от Клавдии Васильевны Коноваловой:

«Мне исполнилось ровно двадцать лет, когда началась война. Я работала чернорабочей на цепном заводе в нашей деревне Михальчиково Кстовского района Горьковской области. Как только стали призывать мужчин и отправлять их на фронт, меня поставили на станок выполнять мужскую работу.

Среди своих сверстников я была ловкой, смелой и физически сильной. Даже не все драчуны рисковали вступить со мной в драку. Я умела постоять не только за себя, но и за своих подруг. Наверное, поэтому к конце сорок первого года меня со станка перевели в горячий цех молотобойцем, и корабельные цепи, которые я делала, по качеству ничуть не уступали тем, что делали мужчины-молотобойцы. Все мы тогда трудились под лозунгом: „Все для фронта – все для Победы“.

Я просилась на фронт, но заводское начальство под разными предлогами задерживало меня на заводе. Тогда я написала в райком комсомола и в марте сорок второго получила призывную повестку из райвоенкомата о явке на призывной пункт в город Кстов. Нас уходило несколько девушек, и провожали нас за околицу всей деревней. Плакали уходившие и провожающие, но больше всего наши мамы. А старики крутили недовольно головами и твердили: „Неважные дела на фронте, если начали баб призывать под ружье“. А мы хотя и плакали, но больше гордились, что идем вместе с мужчинами защищать Родину от врага. Тридцать километров до Горького шли пешком, а там нас распределили по разным частям. Меня направили в семьсот восемьдесят четвертый зенитный, артиллерийский полк среднего калибра.

Разместили нас в отдельной недостроенной землянке, назначили командиров из числа мужчин и начали учить. Потом показали работу батареи в целом и каждого оружия. После этого спросили, кто и где желает работать в составе боевого расчета. Мне больше всего понравилась работа на орудиях, и я попросилась в орудрасчет. Меньше чем через месяц мы уже полностью владели своими специальностями. Сдав экзамены, проводили своих учителей на передовую, а сами заняли в составах боевых расчетов их места. Первые дни было очень трудно, и главным образом в точности работы. Еще через несколько месяцев мы уже были настоящими зенитчиками и уверенно вели огонь по отражению одиночных и групповых налетов вражеской авиации.

Я в совершенстве изучила свои обязанности и начала присматриваться к работе других номеров расчета, мне хотелось быть и наводчиком по азимуту. К концу года меня назначили первым номером-наводчиком. Но мне и этого было мало, теперь мне хотелось быть заряжающим. Правда, эта работа считалась чисто мужской: надо было легко работать с шестнадцатикилограммовыми снарядами и вести интенсивный огонь с темпом пять секунд в залпе. Только не зря я работала молотобойцем. Через год мне присвоили звание младшего сержанта и назначили командиром второго оружия, в котором было две девушки и четверо мужчин. Мое положение и должность ко многому обязывали. В первую очередь своим примером я должна была доказать, что нашим советским девчонкам все доступно наравне с мужчинами. От интенсивного огня даже стволы оружий накалялись докрасна и становилось опасно вести огонь такими оружиями, приходилось, вопреки всем правилам, охлаждать их смоченными водой одеялами. Оружия не выдерживали, а люди выдерживали. Девчонки наши выдерживали. Вот какие это были девчонки! Мы не жалели себя.

Услышав по радио о Победе, я подняла расчет по тревоге и подала свою последнюю команду:

– Азимут – пятнадцать ноль-ноль. Угол возвышения – десять ноль. Взрыватель сто двадцать, тем десять!

Сама подошла к замку и начала салютовать четырьмя снарядами в честь нашей Победы после четырех лет войны.

На выстрелы выбежали все, что был на позиции батареи, а также комбат Слатвинский. За самовольство он при всех приказал посадить меня под арест, но потом отменил свое решение. И мы все вместе салютовали теперь уже из личного оружия, обнимались и целовались. А потом плакали всю ночь и весь день…»

Из рассказа Галины Ярославовны Дубовик, партизанки двенадцатой кавалерийской партизанской бригады имени Сталина:

«Я несу ручной пулемет, я никогда не скажу, что он тяжелый. Кто меня тогда вторым номером оставит? Неполноценный боец, надо заменить. Отошлют на кухню. А это стыдно. Не дай бог всю войну пробыть на кухне. Я бы плакала…

– Женщин посылали на задания наравне с мужчинами?

– Нас старались не посылать. Надо было проситься или заслужить, чем-то показать себя.

– Все девушки у вас в отряде хотели непосредственно участвовать в боевых действиях?

– хотели, быть может, все, но не все могли.

– Не всех брали?

– Ну, во-первых, не всех брали, а во-вторых, нужна была смелость, отчаянность в характере для такого дела. А на это все-таки не каждая девчонка была способна. Была у нас на кухне Валя. Она такая мягкая, кроткая, ее с винтовкой и не представишь. В крайнем случае она бы, конечно, стреляла, но на задания она не рвалась. А я хотела отомстить, я рвалась…»

Было на войне и такое, что могла сделать только женщина.

Из письма военного медика Елены Ивановны Варюхиной:

«За несколько дней до войны моего мужа направили служить в город Кобрин под Брестом. Мы с ним попрощались, и я осталась ждать пропуск, чтобы ехать к нему. И вдруг война…

Совершенно не понимая обстановки, я, как и многие другие, промчалась на почту. Думаю: „Напишу письмо“. А затем: „Нет, дам телеграмму“. И дала телеграмму следующего содержания: „Телеграфируй свое благополучие“. Сегодня это вызывает улыбку – дать двадцать второго июня телеграмму на границу: „Телеграфируй свое благополучие“. Но у меня эту телеграмму приняли.