Боги ушли, твари остались - Михаил Владимирович Рогожин

присутствовавших перехватило дух. Никто не ждал такой откровенности. Тело было выписано превосходно с натуралистическими деталями. Оно все дышало сексуальной чувственностью. Первым зааплодировал князь Орланский. За ним все остальные. Аделия с трудом справилась с шоком от увиденного.

Роберт Лей светился гордостью за жену. Портрет, который будет украшать спальню фюрера.

— А кто художник? — завистливо спросил Бенко.

— Секрет, — отозвался Лей. — Ну как?

— Давай сфотографирую тебя на его фоне, — предложил Гофман и принялся щелкать фотоаппаратом.

Ольга с еле скрываемой досадой обратилась к Инге:

— Надеюсь, фюрер будет доволен.

— Это была его идея, — призналась счастливая Инга.

— А мне нравится! — определился гауляйтер. — Предлагаю тост за здоровье фюрера!

Все зашлись в нацистском приветствии. Альфред подошел к Аделии.

— Может, мы уже поедем.

— Нет-нет, — возразила Инга, — пока она не покажет нам что-нибудь особенное, не отпустим.

Альфред озабоченно посмотрел на Аделию. Та вспомнила шутку, которую проделывала Лида Померанец. Правда, в лагере вместо бокалов были стаканы, но какая разница.

— Прошу наполнить бокалы! — предложила она. Подождала, пока исполнили. — Поднимем их за красоту Инги Лей!

Как только все выпили, бокалы со звоном лопнули и мелкими осколками посыпались на ковер. Наступила пауза.

Слуги бросились убирать осколки. Лей подошел к Аделии.

— Потрясающе…

— Да… я сразу почувствовала в вас силу, — согласилась Ольга Чехова.

— Хенни, держи меня, иначе я влюблюсь в эту женщину, — Бальдур как бык повел головой в её сторону.

— Ах, оставь… — не вынимая сигареты изо рта, откликнулась Хенни, тоже завороженная происшедшим.

И только Гофман, увлеченный съёмкой, крикнул:

— Кто еще хочет сфотографироваться с картиной?!

— Я! — откликнулась Инга и сорвала аплодисменты.

Вечер вошел в привычную колею и скатился к тяжелому пьянству.

Глава двадцать седьмая

Аделия проснулась в объятиях Альфреда.

— Какие ужасные люди, — грустно произнесла она.

— Ты о чём?

— О вчерашнем. Всю ночь снились. Этот толстый сальный Бальдур. Все время пытался схватить меня за бедро. И это при жене!

Альфред рассмеялся:

— Гауляйтер безопасен. Его волнуют розовощёкие венские юноши. Несколько раз давал клятву исправиться. Фюрер пока закрывает на это глаза.

— Ужас… А Лёй, он что, алкоголик?

— Законченный.

— А Инга — любовница Гитлера?

— Фюрер выше этого. К тому же Гофман познакомил его с Евой Браун.

— А как же обнаженный портрет?

— Пусть это заботит Лея. Но он, по-моему, только рад.

— Какая гадость.

Альфред встал с постели, накинул халат и серьезно предупредил:

— Очень прошу тебя не обсуждать этих людей. Они служат фюреру. Он им доверяет, а значит, каждый из них достоин уважения.

— Ты это серьезно? — с беспокойством спросила Аделия.

— Более чем. В нашем обществе не принято обсуждать товарищей. Каждый всего лишь деталь огромного механизма, созданного фюрером.

— И ты?

— И я. Придется с этим смириться. А лучше всего попытаться понять великую миссию Третьего рейха и забыть о своих коммунистических привязанностях.

— Я не смогу, — честно призналась Аделия. — Идет война, гибнут тысячи людей. Ваши солдаты распинают мою страну. Разве можно? Любовь к тебе — моё личное дело, но я ненавижу всё, что вокруг тебя.

Альфред был явно озадачен. В его черно-белом восприятии мира чувство долга превалировало надо всем остальным. Он мог простить Аделии её согласие шпионить за ним, но терпеть идеологического врага в своей постели не собирался.

— Так, давай поговорим, — запахнул полы халата и сел в кресло. — Через два, максимум три месяца война закончится. Россия станет колонией. С коммунизмом будет покончено. На всей территории восстановится новый порядок. Мы с тобой даже сможем съездить в Москву и постараться найти твоих родителей. Поэтому рассуждать о том, что лучше — национал-социализм или коммунизм — бессмысленно. Просто выбрось из головы. Той прошлой жизни ни у тебя, ни у вашей страны больше не будет.

— Почему считаешь, что война так быстро закончится? — с недоверием спросила Аделия.

— Потому что знаю, о чем говорю. Лично я для этого приложил все свои силы. Но это тебя не касается. Мои дела — табу. Мы встретились благодаря нашей любви, и ни о чем больше тебе думать не следует.

— Ты можешь хотя бы избавить меня от общения с этим сбродом.

Нельзя сказать, что самому Альфреду Лей, Бальдур, князь Орланский были симпатичны. Он знал, что они приспособленцы и тупые исполнители, погрязшие во всех пороках. Но ведь у власти других не бывает. Обсуждать их с Аделией он не собирался.

— Пойми, у Германии есть один великий человек — фюрер. Вера в него позволяет не реагировать на всякую ерунду. Поэтому не думай о них и держи язык за зубами. Дружбу с Ингой и Хенни придется поддерживать. Они от тебя не отстанут. Но пока идет война, так будет лучше. Не хочу, чтобы кто-то усомнился в твоем происхождении. Гестапо набило руку на выявлении шпионов. Когда человек на виду, вокруг рождаются сплетни. А когда он прячется ото всех, возникают подозрения.

Альфред встал с кресла, подсел на край кровати, взял Аделию за руку.

— И вот еще что. Надеюсь, ты не будешь применять свои ненормальные способности ко мне?

— Нет у меня никаких способностей. Сама толком не знаю, что могу и что из этого получится. Вчера бокалы взорвались от охватившей меня ненависти. Я и не собиралась их разбивать.

— Получилось эффектно. Я не боюсь твоих психоделических наклонностей. Моя воля в порядке…

Аделия прижалась к нему.

— Ни за что, любимый. Я действительно ничего не хочу вспоминать, буду жить только ради нашей любви. Большего мне не надо.

Их разговор прервал телефонный звонок. На проводе был Франц.

— Сегодня вечером, — сказал он.

— Где?

— На схеме место указано до сантиметра. Можете съездить и предварительно осмотреться.

— А вы?

— Я и так готов. Пусть Аделия возвращается в «Эден». Движение начнём в восемь вечера. Возьмите с собой свидетелей.

— Хорошо.

Франц, не прощаясь, повесил трубку.

Альфред посмотрел на Аделию. Представил её в разбитой машине и испугался.

— Вдруг что-то пойдет не так?

— Успокойся, я бы почувствовала.

— Почему должен верить?

— Будет очень глупо умереть в самом начале нашей любви.

Глава двадцать восьмая

Позвонил портье и сообщил, что к Францу пришел посетитель.

— Проводите его, — сказал он и на всякий случай достал из чемодана пистолет. Положил его на стол под газету.

В номер вошел тот самый оценщик.

— Гюнтер Краузе, — напомнил он о себе.

— Помню, помню, — Франц встал навстречу гостю, — что привело вас ко мне? Как нашли?

— Позвонил в вашу контору, там назвали адрес этой гостиницы.

— Прекрасно, чем могу служить? — Франц старался не замечать болезненной бледности лица оценщика, от которой даже его нос казался загорелым.

Герр Краузе достал из портфеля коробку и положил на стол.