Месть нибелунгов - Вольфганг Хольбайн

Мать ребенка была не старше Ксандрии, но тяжелая жизнь сделала ее старухой. Женщина равнодушно кивнула.

— Я так и думала. Что ж, похороним его.

— Это уже не первый ребенок, которого ты теряешь, правда? — осторожно спросила Ксандрия.

Женщина горько засмеялась. В ее гноящемся рту не было ни одного зуба.

— У меня было четыре выкидыша. Дети умирали у меня во чреве, прежде чем я их рожала. Еще трое умерли сразу после рождения. У меня осталось пятеро. Однако никто не скажет, что мне как-то особенно не повезло: тут у каждого в саду крест.

Ксандрия покачала головой.

— Ты не будешь хоронить мальчика, слышишь? Когда он умрет, положи его труп на кучу хвороста и подожги ее. Предай огню его одежду и простыни, на которых он лежал последние дни.

Принцесса старалась говорить резко, зная, что такому строгому тону крестьянка не станет противиться.

— Сжечь? Но, ваше высочество, мальчик крещен! Я не могу следовать старым обычаям и предавать его тело огню!

Принцесса вздохнула. Эта проблема была ей уже знакома. За последние двадцать лет Ксантен практически полностью перешел в христианство. Святое Писание распространилось из Рима на север, и за короткое время правления Кримгильды Бургундской завладело сердцами людей. Конечно, христианство во многом хорошо сказалось на стране. Но одним из отрицательных эффектов был отказ от сожжения трупов.

— Дело тут не в обычаях, — объяснила Ксандрия, — а в болезни.

Женщина кивнула, но Ксандрия заметила в ее взгляде упрямство.

— Я пришлю сюда солдата, чтобы он доложил мне, выполнила ли ты мой приказ.

Принцесса посмотрела на Хеду. Пора было отправляться назад, в замок. У выхода из хижины они наткнулись на худую свинью, копавшуюся в грязи.

— Вы сделали этой семье большое одолжение, — осторожно произнесла Хеда. — Вот только спасибо вам за это никто не сказал.

Ксандрия оглянулась. Маленькая деревушка представляла собой скопище жалких хибар с еще более жалкими жителями.

— Я делаю это не ради благодарности. Намного больше меня выводит из себя бессмысленность всего этого. Каждый больной заражает еще двоих, а кто не умирает от болезней, тот умирает от голода.

— Судьба жестока. — Хеда пожала плечами, отгоняя носовым платком мух.

Будто ослышавшись, Ксандрия взглянула на придворную даму.

— Судьба? Хеда, да вся эта нищета создана человеческими руками! Это расплата за роскошь двора! Если народ принадлежит королю, то он очень плохо обращается со своей собственностью.

Шлепая по грязи, они прошли к деревянной повозке, у которой их ждали солдаты, собиравшиеся охранять дам на обратном пути.

— Я уверена, что король привезет из Исландии богатую добычу, — сказала Хеда. — С помощью золота можно будет…

— Из Исландии? — перебила ее Ксандрия. — Неблагородное это дело, если мы будем кормить своих детей хлебом, отобранным у других детей. Голод чужого народа не лучше собственного!

Хеда снова вздохнула. Для принцессы Ксандрия была слишком умной. И слишком дерзкой, своевольной. Трудно будет найти для нее принца.

Нибелунги скользили по воде и камням. Словно стайка рыб, они уже несколько дней кружили у корабля Сигурда. Боги продолжали поддерживать разразившуюся не на шутку бурю, а без мачты корабль не мог пристать к берегу.

Эти существа, по-прежнему жаждавшие конца династии Зигфрида, танцевали на волнах, облизывали деревянную обшивку корабля и хихикали, глядя, как исландский принц со стонами ползает по палубе — без пищи, воды и надежды. Взявшаяся коркой одежда липла к его ослабевшему телу, жесткая ткань натирала кожу, а в раны въедалась морская соль.

Нибелунги не могли убить Сигурда — это запретили им боги, — поэтому они нашептывали, наблюдали, сеяли опасные мысли, чтобы собрать кровавый урожай позора. Воспитание Эльзы и Гернота много лет мешало им влиять на Зигфрида, которого назвали Сигурдом. Но теперь в сердце юноши жила лишь жажда мести, и нибелунги воспрянули духом. Только когда принц умрет, их проклятие исчезнет.

До осуществления их цели оставалось совсем немного. Два дня без свежей воды, безумие от голода, которое приведет к самоубийству, еще один шторм… Здесь, в море, непогода была коварной и жестокой.

Ветер бил по кораблю, из-за сломанной мачты, которую давно смыло за борт, судно не могло достичь берега. Волны бились в трюме корабля, а руль уже много дней бешено вращался.

Но в какой-то момент нибелунги забеспокоились. Уже дважды к кораблю приближались торговые суда, которые могли заметить Сигурда и спасти его. Но духи заслужили месть за эти долгие годы, и Сигурд должен был умереть! Вскоре случится то, что должно было произойти еще в Гране. На земле исчезнет последняя кровь ксантенских королей!

Волна, ударившая о борт корабля, чуть было не перевернула его. Тело Сигурда окатило водой, и тысячи рук потянули его в море. Устало хрипя, принц отбивался, хотя уже почти не мог шевелиться. Старый канат, которым он два дня назад привязал себя к поручням лестницы в трюме, спас ему жизнь, казавшуюся теперь ненужной.

Боги, очевидно, тоже были на стороне нибелунгов. Сверкали молнии, гремел гром, а принц все больше слабел, теряя последние силы. Несомненно, Один желал Сигурду смерти, и его терпению подходил конец.

Шепот нибелунгов, их хихиканье и самоуверенный смех стали громче — они увидели, как к кораблю приближается огромная стена воды, на которой танцевали белые демоны, выгибаясь, словно дрык, приготовившийся прыгнуть на жертву.

Вспыхнули три, четыре молнии. Это был знак, не иначе.

Сигурд заставил себя разлепить покрытые коркой соли глаза. Он видел приближающуюся волну, однако его тело слишком ослабело, чтобы что-то предпринять, а разум был замутнен, чтобы осознать происходящее. Нибелунги восторженно закричали. Если бы не шторм, заглушающий все вокруг, их голоса могли бы услышать простые смертные. Волна подняла корабль, как поднимают кусок мяса перед тем, как съесть его. Зияющая пасть волны уже готова была сомкнуться, поглотив принца Исландии. Но в этот момент из ниоткуда на палубу корабля опустился могучий конь, из-под копыт которого, несмотря на дождь, вылетали огненные искры. Вслед за этим раздался громкий голос:

— Силы природы, покоритесь мне!

Волна опустилась, и буря вмиг утихла.

Корабль оказался посреди моря, гладкого, как расправленная простыня, и внезапная тишина была не менее невыносимой, чем грохот мгновением раньше.

Конь стоял на мокрой палубе в двух шагах от Сигурда, лежавшего в обмороке. Этот восьминогий конь вороной масти с развевающейся серебряной гривой и горящими копытами был больше любого коня из королевских конюшен. А на коне сидела женщина. У нее были пронзительные темные глаза и иссиня-черные волосы. Черными были броня на ее груди и рукоять меча на поясе. И только ее кожа, мерцающая в темноте, казалась мертвенно-бледной.