Том 3. Чёрным по белому - Аркадий Аверченко

— А что сиделица, у которой я жил?

— Будем говорить, она померла. А сынок ейный Степан Захарыч женились и казенной лавкой заведуют. Умнейшая голова!

Я изумленно поглядел на лавочника.

— Это он умнейшая голова? Да ведь он был глуп, как бревно.

— Молоды были, — серьезно возразил лавочник. — А теперь в больших умниках состоять. Вы то, господин, рассудите, что пост ихний небольшой — сиделец винной лавки, а компания у них самая отборная: председатель управы, господин доктор, учитель гимназии бывает и прочие сливки общества. С дураком бы возиться не стали…

— Да в чем же его ум?

— Надо быть, в разговоре. Ведь, господа, они, известно, как: сойдутся и разговаривают промеж себя. Да вот сюда в лавку идет учитель Выдыбаев — их хороший знакомый. Они вам лучше все и объяснят.

Действительно, в лавку зашел сухой, длинный господин с бледным лицом. Я извинился, назвал себя и прямо приступил к делу.

— Скажите, правду говорят, что Стеша Козелков, сиделец, считается тут у вас — personа grаtа?

Бледный учитель задумчиво покивал головой.

— Как вам сказать… Что-то в нем есть такое, что, действительно, отличает его среди других индивидов нашего богоспасаемого болота… Есть в нем настоящая желчь, скептицизм, чутье и вкус… Он тонок, беспощаден в своих характеристиках, и у дам пользуется даже некоторым успехом, как, вообще, все, что выдается над уровнем. Любопытный человек, советую познакомиться.

Я пожал плечами, расплатился и ушел.

Стешу встречать не приходилось, но зато, через день после разговора с учителем, попал я на вечеринку к ветеринарному врачу Кривулину.

Никого почти не зная, слонялся я из угла в угол, поглядывая на рассыпавшихся по всем комнатам гостей, споривших, пивших водку и пытавшихся даже танцевать.

Наконец, подсел я к нескольким девицам, смущенно замолчавшим при моем приближении…

— Что же вы замолчали? — как можно добродушнее спросил я. — Может быть, поверяете друг другу какие-нибудь мрачные тайны, а?

— Что вы этим хотите сказать? — ядовито спросила полная барышня в сиреневом платье.

— Да вот у вас был такой заговорщицкий вид…

Полная барышня критически пожала плечами.

— Вы думаете, это особенно остроумно, да?

— О, помилуйте, — рассмеялся я. — У меня вовсе не было мысли сказать что-либо сногсшибательно остроумное… Я спросил просто так…

— Просто так? Вы думаете, это особенно глубоко? Да?

Она победоносно оглядела подруг, будто ожидая что они скажут: «Ну, и бойкая эта Любочка… Даже столичного гостя забьет и загонит в угол».

— Глубокая мысль, — возразил я, улыбнувшись, — опасная вещь; у края ее всегда голова кружится… Многие сваливались и ломали себе на дне голову.

— Что вы хотите этим сказать? — подхватила сиреневая барышня. — Вы думаете, это особенно тонко, да? Успокойтесь, не удивили… Садитесь, единица!

Большинство подруг сиреневой барышни засмеялись… Я пожал плечами, встал и побрел в другую комнату. Меня догнала голубенькая барышня и миролюбиво сказала:

— Вы на них не обижайтесь. Они дуры… Ломаются, ломаются, а зачем — и сами не знают. Это их Степан Захарыч испортил. Они все ему подражают…

— Однако, — подумал я, — этот человек успел уже создать свою школу,

— Вот он, представьте себе, — сказала голубая барышня, — интересный человек…

— Кто?

— Да Степан же Захарыч… В нем есть что-то такое… Вы знаете, его многие ненавидят, но все боятся… Да вот он сам. Видите — он всегда приходить позже… Хотите, я вас познакомлю?

Заинтересованный, я поспешил навстречу этому неразгаданному, удивительному человеку, который покорил весь Змиев.

Стеша Козелков узнал меня сразу, но встретил серьезно, с большим достоинством.

— Ну, здравствуйте, здравствуйте… — солидно пробасил он. — Как у вас там, в Петербурге?

— Да Что ж у нас… Переглядыванием занимаемся.

Он поднял брови:

— То-есть?..

— Да так: Петербург с надеждой поглядывает на провинцию, а провинция на Петербург. Так и переглядываемся.

— Серо! — веско сказал Козелков.

— Что-о?

— Серо!

— Что — серо?

— Сказано серо. Неостроумно.

— Браво, Степан Захарыч, — сказал фельдшер. — Он не даст змиевцев в обиду.

— Да, — подхватил кто-то. — Этот не ударит лицом в грязь!

Я смущенно глядел на Козелкова, а он расправил бороду и спросил:

— Женаты?

— Нет.

— Почему?

— Да знаете, как сказал один древний мудрец: не женишься — будешь жить, как человек, а умрешь, как собака; женишься — проживешь, как собака, зато умрешь, как человек… Вот я еще и не остановил выбора ни на одном из этих способов смерти.

Козелков выслушал меня с некоторым оттенком превосходства и, подумав, сказал критически:

— Серо!

— Да… Уж вы с ним не спорьте, — сказал хозяин дома, беря меня за талию. — На него угодить трудненько. Заклюет! Пойдемте лучше выпьем водки… Степан Захарыч! Рюмочку водки, а?

— Водка? — поморщился Стеша. — Серо!

— Ну, уж вы скептик известный… Раскритикуете все так, что живого места не останется.

— Эх, Стеша, — горько подумал я, плетясь за ними в столовую. — Хоть бы из благодарности ты меня пощадил… За словцо-то. Ведь я же обронил…

Но Стеша и за ужином был беспощаден.

— Серо! — кричал он скептически…

Участок

Того согрей,

Тем свету дай.

И всех притом —

Благословляй

Имеете вы, хоть слабое, представление о функциях расторопной русской полиции?

Попробуйте хоть полчаса посидеть в душной, пропитанной промозглым запахом канцелярии участка. Это так интересно…

…Околоточный надзиратель отрывается от полуисписанной им бумажки, поднимает голову и методически спрашивает:

— Тебе чего?

— Самовар украли, батюшка.

— А твои глаза где-же были?

Околоточный прекрасно сознает, что этот вопрос — ни более, ни менее, как бесплодная ненужная попытка хоть на одну минуту оттянуть исполнение лежащих на нем обязанностей — опрос потерпевшей, составление протокола и розыски похитителя.

— Ты чего-ж смотрела?

— То-то, что не смотрела. У лавочку побежала, а он, пес, значить, — шасть! Кипяток вылил, угли вытряс — только его и видели.

— «Он», «его»… Почем ты знаешь, что «он»? Может, и «она»!

Кухарка запахивается в платок, утирает указательным пальцем нос и, подумав, соглашается:

— А, может, и она. Ани рази разбирают.

— Подозрение на кого-нибудь имеешь?

— Имею.

— Ну?

— Не иначе, жулик какой-нибудь украл.

— Ты скажешь тоже… Посиди тут, я сейчас все устрою. Вам чего, господин?

— Сырость у меня.

— Где сырость?

— В квартире.

— Ну так Что ж?

— Не могу же я, согласитесь сами, в сырой квартире жить?!

Околоточному даже не приходить в голову заявить, что это его не касается, или, в крайнем случае, удивиться, что к нему обращаются с такими пустяками.

Единственная роскошь, которую он себе позволяет, это — хоть на минутку оттянуть исполнение своих обязанностей.

— А вы зачем же сырую квартиру снимали?

— Я снимал не сырую. Я снимал сухую.

— Сухая, а сами говорите — сырая.

— Она потом оказалась сырой, когда уже переехали. Такие пятна по обоям пошли, что хуже географической карты.

Рассматривая недописанную бумажку, околоточный что-то мычит и машинально спрашивает:

— Подозрение на кого-нибудь имеете?

— То-есть, как это? Я вас не понимаю.

— Гм!.. Я хочу сказать, убытки заявляете?

— Да как-же их заявить — если от сырости ревматизм бывает. Иной ревматизм пустяковый, может быть, десять целковых стоить, а иной, как защемит — его и в тысячу рублей не уберешь.

Тоскливое молчание.

— А вы чего ж смотрели, когда нанимали?

— Говорю ж вам, — тогда сырости не было.

— Хорошо… Адрес? Зайду. Наведу справки и… Вам чего?..

— Господин околоточный! Вы не можете себе представить — я за последнее время все нервы себе истрепала. Буквально все нервы.

Вероятно, эта выше средних лет дама истрепала нервы не более, чем околоточный, потому что он хватается за недописанную бумажку, потом за голову и осведомляется:

— Подозрение на кого-нибудь имеете?

— Буквально все нервы. Как только наступает ночь — прямо хоть беги из квартиры…

— А что такое?

— Привидения. Все в один голос так говорят, что привидения. Кто-то стучит, ходит, роняет вещи, разговаривает, а ровно в полночь раздается вдруг в стене такой вой и плач, что мы все с ума сходим.

— Как же вы так допустили до этого?

— Да мы-то что же… Мы тут не при чем.

— Подозрение на кого-нибудь имеете?

— Никакого подозрения. Я убеждена, что это что нибудь загадочное. Ходит, роняет вещи и разговаривает…