В гостях у Сталина. 14 лет в советских концлагерях - Павел Назаренко

Он, на редкость оказался добрым человеком с его секретарем Р. З. Муслов, и сразу же началась работа и борьба за освобождение меня из «рая» коммунистической «счастливой страны».

Для выезда за границу всяк должен иметь заграничный паспорт и я обратился с просьбой к сов. властям выдать мне надлежащий документ, но мне в этом было отказано, а когда они принимали нас от предателей англичан, то не спрашивали ни паспортов ни виз, — какой парадокс? — и прямо в Сибирь, а теперь дай им паспорт тогда они наложат визу и езжай. — Нет? — Принимай советское гражданство и мы вам, как своему гражданину, выдадим паспорт заграничный и визу наложим и поезжайте, пожалуйста, сколько угодно и куда угодно? Заманчиво, но «старого воробья не проведешь на мякине». Имел он уже урок десятилетний /сокращенный из 25-ти летнего/. Благодарю и отказываюсь, что их, как будто бы, удивило.

Не захотелось мне вновь идти «гулять» с «дружком» по густой тайге и рудникам Сибири, но уже не как «эмигрант-белобандит», а как советский гражданин. Лучше я поеду к своим, в «гнилой», /как они называли/, капиталистический лагерь, подальше от коммунистической «свободы».

Обо всем пишу английскому консулу в Москву. В ответ получаю бланк, заменяющий заграничный паспорт, с предложением заполнить его, приложить фотокарточки и деньги на гербовый сбор и прислать обратно, что я и сделал. «Скоро сказка сказывается, но не скоро дело делается», говорится в народе. Так было и со мной.

Дело это началось 15 ноября 1956 года. Советский подполковник ведающий проверкой и наложением виз в г. Краснодаре, особенно изводил меня своими доводами, что «никакие бумажонки мне не помогут, кроме заграничного советского паспорта; и в предпоследней явке довел меня, что называется, до полуобморочного состояния.

Довел меня до такой степени, что я не смотря на свои старания бороться с нервами, доходил до того, что не знал, что со мной делается. Я чувствовал, что вот, вот, что то страшное может случиться со мной: я был подобен человеку стоящему и смотрящему на гигантскую движущуюся лаву-глыбу, которая вот, вот должна его стереть в порошок. Для меня это было смерти подобное чувство.

Сначала я не мог подняться со стула, уперив в него усталый взгляд немигающих глаз, смотрел на него, но его не видел. Туман все заволок. Отдохнув немного, встал и, и как пьяный поплелся к двери. Пот холодный покрывал чело и лицо и думалось: неужели это конец, неужели потеряна и последняя искорка надежды? О, как страшен отказ этого энкаведиста.

На улице свежий воздух дохнул мне в лицо. В глазах прояснилось и упорство мое снова заговорило: Нет, не сдаюсь! Какое то чувство внутри подбадривало меня: не сдавайся, не унывай и продолжай бороться, и я упорно продолжал.

В 1959 году в апреле месяце получаю от консула мой бланк — заграничный паспорт. Радости моей не было конца. Паспорт и даже, с наложенными на нем визами — английской и французской, какое счастье! Еду в Краснодар за советской визой на выезд из сов. союза. Илу к своему мучителю. Прошу наложить визу. Берет мой паспорт, вертит его в руках, как крыловская обезьяна очки и ничего не может понять, как будто бы, другого языка не знает, кроме русского. Прочитываю ему и кое как объясняю. Он, немного подумав, говорит: «Все хорошо, но эту бумаженку вы можете свободно выбросить, она ничего не стоит и я визу не наложу».

Как будто бы холодной водой окатил он меня. Неужели он прав и вправе все погубить, и все мои иллюзии — мыльный пузырь, который так легко лопнул? Неужели еще будут истязать меня, вытягивать жилы из живого, как это они умеют? Хотя это «страна чудес» — говорят. Набравшись сил, начал я с жаром доказывать, что эта бумажка и есть самый настоящий документ, что подтверждают и визы, наложенные английским и французским консулами.

Видя, что со мной он ничего не может сделать т. е. не может «застопорить», он наконец сдался, но визы не наложил, а взял мою «бумажку», как он сказал, с тем, что пошлет ее высшим властям и, если они ее признают, тогда он визу наложит. От души немного отлегло и я спокойно поехал в свою станицу, В станице и вообще, никто не верил в то, что меня выпустят, но я верил в мой возврат из СССР за границу, хотя были и такие минуты, когда моя вера была на грани сомнения, и думал: или будет или нет, но голос внутри всегда мне говорил: «Будет, будет!» Ожидая результата, я тоже не сидел сложа руки.

Писал их «богу» — Мыкыте и Ворошилову, заправилам сов. союза того времени, требуя, чтобы Никита в подтверждение своего обещания /английскому главному консулу/, выпустить в Австралию граждан, имеющих там своих родственников, выпустил бы и меня, тем паче, что я не являюсь гражданином СССР, а в Австралии тогда была моя жена и дочь.

Наконец в мае месяце приходит извещение явиться мне в Краснодар. Документ мой оформлен — наложили визу и в течении 10 дней я должен покинуть территорию СССР, из порта города Одессы.

Наспех покончив все свои дела, я беру железнодорожный билет до Одессы и по новой железнодорожной ветке по знаменитому «мостобрану», еду к Керченскому проливу. Замелькали родные места, хуторов и станиц. Поезд спешит на запад. Вот и г. Темрюк остался позади и Таманский полуостров принял нас в свое лоно.

Не прошло много времени и Керченский пролив раскинулся перед нами. А вот и паром Керченского пролива. Поезд наш разделили на две части и загнали в два больших парома, оборудованные на вид очень хорошо. Они напоминают два морских белых парохода.

Не замедлив, заработали винты моторов и две громадины направились к противоположному берегу, едва виднеющемуся с другой стороны. Громадные волны пролива, поразили меня своей величиной.

Напоминая валуны гор, они одна за другой налетают на паром, как будто стараясь его разбить и, разбившись, и обдав водой, даже, стоящих на палубе парома, уступают другим мчавшимся за ними. Волны не долго боролись с непрошенными гостями, нарушавшими их гармонию, бороздящими их свободные воды.

Берег начал быстро приближаться, идя к нам на встречу, и вот мы уже у причала. Паровозы зашипели, запыхтели вытягивая по рельсам на материк, разорванный на-двое, наш поезд. Соединили — и наш состав, уже целый, пополз через окраины Керчи, уже окутывающейся мраком, начинающейся крымской ночи. Ночь, завив в свою черную вуаль землю, даровала сладкий сон согретому щедрым солнышком Крыму. Все скрылось во мраке ночи и напрасно напрягающиеся глаза смотрели, стараясь увидеть старые знакомые места с времен войны, времен революции.

Таврия

Утро. Поля Таврии и Херсонщины меняются, как в калейдоскопе.

С жадностью впиваются глаза в старые глубокие канавы и рвы, где когда-то гуляли наши прадеды — Запорожцы, показывая свою удаль и тяжесть ударов своих шаблюк на головах врагов. Следов почти не осталось. Природа и рука человека постарались изменить, скрыть, сгладить и напрасно зоркий глаз старается найти, хотя, что либо от следов наших старых рыцарей — Запорожцев, боровшихся за свободу своего казачьего народа и веру православную с поработителями.

День прошел быстро и ночь вновь настигла нас в бегущем на запад поезде. Среди ночи пересадка на другой поезд и мы помчались к Одессе. Рассвет раскрыл перед нами предместья г. Одессы и, вскоре мы очутились на станции Одессы.

Автобусом проехал через город до гостиницы «Одесса» — в интурист. В Одессе я раньше не бывал, но по рассказам одесситов, представлял ее в более прекрасном виде. Видно, что прогресса в ней, с дореволюционного времени нет никакого. Все по старому, кроме властей. Есть разрушения, вероятно, еще от войны и до сих пор не исправленные, которые портят вид города.

Гостиница «Одесса», где расположен «интурист», стоит, как бы над кручей, круто спускающейся к берегам Черного моря. С нее открывается вид на бухту, пристань и вдали синеющее море, на котором редко появляются дымки уходящих или приходящих пароходов.

Море пустует. На водах залива, у пристани, стоит несколько грузовых пароходов, вероятно, поврежденных. На пристани жизни нет. Все пусто, кроме сторожей, не допускающих никого на пристань. В «интуристе» я взял кровать в общей комнате за 7 руб. в сутки и начал бегать, хлопотать в поисках инстанции, через которую я бы мог «выпрыгнуть» из «рая» советских социалистических республик, в мир чужой «капиталистический».

В моем деле мне понемногу помогал секретарь «интуриста», но моя беготня не дала мне ничего, кроме усталости к вечеру. Все было бесполезно. Я очутился в тупике. Возможно, что с намерением, чтобы осложнить мой выезд, дали мне порт Одессы. Ни один сов. пароход не идет в западную Европу, ни европейские пароходы /пассажирские/, никогда не приходят в советские порты. Другого выхода не было, как только попасть на какой либо грузовой пароход /иностранный/, случайно зашедший в советский порт. Такой случай подвернулся. Один французский грузовой пароход свернул за углем, о чем мне по секрету было сказано добродетелем, Я верил в то, что капитан этого парохода возмет меня и начал добиваться, чтобы мне говорить с капитаном. Пробегал я три дня оббивая пороги всех портовых учреждений и, конечно, никакого результата. Пропуска мне на вход на пристань не дали и так я не мог говорить с капитаном парохода.